Ни кротостью, ни негой ясной
Черты любимых муз не привлекают нас.
Их голоса звучат сурово и пристрастно,
Их хор разладился, у каждой свой рассказ.
Одна, угрюмая, как плакальщица, бродит
В ущельях диких гор, у брега волн морских.
С гробницы короля другая глаз не сводит,
Владыкам сверженным свой посвящает стих,
Поет на тризнах роковых.
А третья, наконец, простая дочь народа,
Влюбилась в город наш, в его тревожный ад,
И ей дороже год от года
Волненье площадей и залпы с баррикад,
Когда, грозней, чем непогода,
Шлет Марсельеза свой рыдающий раскат.
Читатель-властелин, я с гордой музой этой
Недаром встретился в крутые времена,
Недаром с той поры мерещится мне где-то
На людной улице она.
Другие музы есть, конечно,
Прекрасней, и нежней, и ближе к дали вечной,
Но между всех сестер я предпочел ее,
Ту, что склоняется к сердцам мятежным близко,
Ту, что не брезгует любой работой низкой,
Ту, что находит жизнь в любой грязи парижской,
Чтоб сердце вылечить мое.
Я тяжкий выбрал труд и не знавался с ленью.
На горе голосам, звучащим все грозней,
Хотел я отвратить младое поколенье
От черной славы наших дней.
Быть может, дерзкое я выбрал направлены,
Махины, может быть, такой
Не сдвину и на пядь слабеющей рукой
Но если жизнь пройдем мы розно,
Мы оба, дети городов, –
Пусть муза позовет, ответить я готов,
Откликнуться готов на этот голос грозный!
Читатель-властелин, пусть я замедлю шаг,
Но праведные изреченья
Вот этих медных губ звучат в моих ушах.
Пусть наши партии, постыдно оплошав,
Равно повинны в преступленье –
Но пред лицом вседневных зол
Поэт узнал свое гражданское значенье:
Он – человечества посол.