Беспутный, буйный Вилли
Поехал на базар.
Продать хотел он скрипку,
Купить другой товар.
Но, скрипку продавая,
Заплакал он над ней.
Беспутный, буйный Вилли,
Вернись домой скорей!
– Продай свою скрипку, Вилли.
Продай и смычок, старина.
Продай свою скрипку, Вилли,
И выставь нам пинту вина.
– Ах, если бы продал я скрипку,
Безумным меня бы сочли.
Не раз мы счастливое время
Со скрипкой моей провели!
Вот еду через город,
Гляжу – трактир открыт.
Беспутный, буйный Вилли
За стойкою сидит.
Сидит за стойкой Вилли
В компании друзей.
Беспутный, буйный Вилли,
Вернись ко мне скорей!
Эльф, живущий на свободе,
Образ дикой красоты,
Не тебе хвала – природе.
Лишь себя играешь ты!
Позабудь живые чувства
И природу приневоль,
Лги, фальшивь, терзай искусство
Вот тогда сыграешь роль!
Цвел вереск, и сено собрали в стога.
С рассвета обшарили парни луга,
Низины, болота вблизи и вдали,
Пока, наконец, куропатку нашли.
Нельзя на охоте спешить, молодежь,
Неслышно к добыче крадись, молодежь!
Кто бьет ее в лет,
Кто взлететь не дает,
Но худо тому, кто добычу вспугнет.
Сметет она с вереска росы пером
И сядет вдали на болоте сыром.
Себя она выдаст на мху белизной,
Такой лучезарной, как солнце весной.
С ней Феб восходящий поспорить хотел,
Ее он коснулся концом своих стрел,
Но ярче лучей она стала видна
На мху, где доверчиво грелась она.
Лихие стрелки, знатоки этих мест,
Обшарили мхи и болота окрест.
Когда ж, наконец, куропатку нашли,
Она только фрр… – и пропала вдали!
Нельзя на охоте спешить, молодежь,
Неслышно к добыче крадись, молодежь!
Кто бьет ее в лет,
Кто взлететь не дает,
Но худо тому, кто добычу вспугнет.
Недолгий срок людское племя
Гуляет по тропам земным.
Возница наш – седое Время.
Уже давно дружу я с ним.
Роскошно ль, скромно ли свершаешь путь по свету –
Нещадно гонит старина,
Пока не взмолишься: «Останови карету!
Хлебнем прощального вина!»
Он глух. Ему по нраву – гонка.
Он плетью хлещет, разъярясь;
Пугая нас, хохочет звонко,
Пока не выворотит в грязь.
Боишься, как бы вдруг не разнесло планету
Копытом звонким скакуна.
Останови, ямщик, останови карету!
Хлебнем прощального вина!
Глупцов разнузданная свора
Швыряет камни в седока.
Бежим, не затевая спора,
Победа будет не легка!
Какой удар несет грядущий день поэту,
Какая смерть мне суждена?
Останови, ямщик, останови карету!
Хлебнем прощального вина!
По временам к могильной сени
Нас приближает день тоски.
Но слабый луч – и скрылись тени,
И страхи смерти далеки.
Ты увидал цветок, услышал канцонетту,
Скользнула мышка, чуть видна.
Останови, ямщик, останови карету!
Хлебнем прощального вина!
Я стар. На новом перевале
Меня подстава ждет в пути.
Ямщик все тот же, но едва ли
Коней он может соблюсти.
Для вас, друзья мои, уже спускаясь в Лету,
Сдержать хочу я скакуна.
Останови, ямщик, останови карету!
Хлебнем прощального вина!
И пусть мой юбилей поможет
Крепленью наших старых уз.
Ведь шпора времени не может
Сердечный разорвать союз.
О Радость, приводи друзей к анахорету
Еще хоть двадцать лет сполна.
Останови, ямщик, останови карету!
Хлебнем прощального вина.
Мой друг! Да правду ль мне сказали,
Иль только нас хотят пугать?
Ужели с места вас прогнали?
Так надо меры мне принять!
Когда вести опасно дружбу,
Мы узы дружбы сразу рвем,
Ведь я служу и знаю службу…
Итак – я с вами больше не знаком,
Да, да, мой друг: я с вами больше не знаком.
Пусть вы – народа благодетель,
Но – нахлобучка мне страшна!
Пусть даже ваша добродетель
Отчизной всею почтена, –
Я отвечать решусь едва ли
На ваш поклон хотя б кивком…
Вы хороши, но вас прогнали, –
И я – я с вами больше не знаком,
Да, да, мой друг: я с вами больше не знаком.
Нас ваша смелость беспокоит,
И благородный голос ваш
Всегда кого-нибудь расстроит
Из тех, кто быт устроил наш.
Хоть речь блестящая в регистры
У нас заносится тайком,
Но не талант ведет в министры…
И я – я с вами больше не знаком,
Да, да, мой друг: я с вами больше не знаком.
Наследник древней славы франкской
И новой Франции герой,
На лаврах доблести гражданской
Вкушайте в хижине покой…
Я ж, как и все мы, думать вправе,
Что жизнь – не в хлебе лишь сухом,
Не в бесполезной вашей славе…
И я – я с вами больше не знаком,
Да, да, мой друг: я с вами больше не знаком.
От вас отречься я обязан,
Хоть вас любил и уважал:
Я не хочу быть так наказан,
Как вас патрон наш наказал…
За мной следить велит он слугам, –
И я от вас спешу бегом!
Мне… ваш преемник будет другом;
А с вами – я уж больше не знаком,
Да, да, мой друг: я с вами больше не знаком!
Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!
Под листвой, густой и зыбкой,
Ученик и друг Рабле,
Он идет с волшебной скрипкой
По родной своей земле.
А за ним толпятся толки,
Что мудрец он и колдун
И что пляшут даже волки
От безумных этих струн.
Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!
Колдовское чарованье!
Подымает струнный строй
В стариках – воспоминанье,
Счастье – в юности живой.
Ох, уж свадебные трели!..
«Молодые» – вот игра! –
Под смычок его в постели
Часто пляшут до утра.
Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!
Раз увидел он в окошко
Дроги с важным мертвецом
И провел, совсем немножко,
Колдовским своим смычком.
Лицемерья сбросив маску,
Люди песню завели
И покойника вприпляску
До могилы донесли.
Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!
Так молва о чудной скрипке
Долетела до двора.
Но иные там улыбки
И совсем не та игра.
Кружева, роброны, маски…
Даже хмель иной в крови.
Все там есть – есть даже ласки,
Нет лишь истинной любви.
Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен,
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!
Он играет, и в награду
Ни один не блещет взор,
Вызывает лишь досаду
Струн веселый разговор.
Кто бы сердцем развернуться
В буйной пляске пожелал,
Если можно поскользнуться
На паркете модных зал?
Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!
От придворной тирании,
От тебя, лукавый свет,
Он бежал в поля родные,
Где и умер в цвете лет.
Но не спится и в могиле:
При луне скрипач встает,
Чтоб играть нечистой силе
Посреди ночных болот.
Друзья! Над скрипкой в добрый час
Смычок мой занесен.
Пускаю вас в веселый пляс,
В безумный ригодон!
Как память детских дней отрадна в заточенье!
Я помню этот клич, во всех устах один:
«В Бастилью, граждане! к оружию! отмщенье!»
Все бросилось – купец, рабочий, мещанин.
То барабан бил сбор, то пушка грохотала…
По лицам матерей и жен мелькала тень.
Но победил народ; пред ним твердыня пала.
Как солнце радостно сияло в этот день,
В великий этот день!
Все обнимались, все – и нищий и богатый;
Рассказ чудесных дел средь женщин не смолкал.
Вот криком радостным все встретили солдата:
Герой осады он, народу помогал.
С любовью Лафайет, я слышал, поминался;
Король же… вкруг него черней сгущалась тень.
Свободна Франция!.. Мой разум пробуждался…
Как солнце радостно сияло в этот день,
В великий этот день!
Назавтра был я там: уж замок с места срыли.
Среди развалин мне сказал седой старик:
«Мой сын, здесь произвол и деспотизм душили
Народный каждый вопль, народный каждый крик.
Для беззащитных жертв им мест недоставало…
Изрыли землю всю: то яма, то ступень.
При первом натиске, шатаясь, крепость пала».
Как солнце радостно сияло в этот день,
В великий этот день!
Свобода, древняя святая бунтовщица,
Вооруженная обломками желез,
Зовет – торжественно над нами воцариться –
Святое Равенство, сестру свою с небес.
Они своих борцов уж выслали насилью:
Для громов Мирабо двор – хрупкая мишень.
Народу он кричит: «Еще, еще Бастилью!»
Как солнце радостно сияло в этот день,
В великий этот день!
Где мы посеяли, народы пожинают.
Десятки королей, заслышав наш погром,
Дрожа, свои венцы плотнее нажимают,
Их подданные нас приветствуют тайком.
Отныне светлый век – век прав людских – начнется,
Всю землю обоймет его святая сень.
Здесь новый мир в пыли развалин создается.
Как солнце радостно сияло в этот день,
В великий этот день!
Уроки старика я живо вспоминаю;
И сам он, как живой, встает в уме моем. –
Но через сорок лет я этот день встречаю –
Июльский славный день – в темнице за замком.
Свобода! голос мой, и преданный опале,
Звучит хвалой тебе! В окне редеет тень…
И вот лучи зари в решетках засверкали…
Как солнце радостно выходит в этот день,
В великий этот день!
Как ты старо, общественное зданье!
Грозишь ты нам паденьем каждый час,
И отвести удар не в силах знанье…
Еще в руках нет светоча у нас!
Куда идем? Раз двадцать сомневаться
В том суждено и высшим мудрецам!..
С пути лишь звезды могут не сбиваться,
Им бог сказал: «Вот путь, светила, вам!»
Но жизнь нам в прошлом тайну раскрывает,
И человек уверен хоть в одном:
Чем больше круг труда он расширяет,
Тем легче мир обнять ему умом.
У берегов времен ища причала,
Ковчег народов предан весь труду:
Где пал один, другой начнет сначала…
Нам бог сказал: «Народы, я вас жду!»
В эпохе первой в мир инстинктов грубых
Вошла звеном связующим семья:
Особняком, в каких-то жалких срубах
С детьми ютились жены и мужья.
Но вот сближаться робко стали дети:
И тигр и волк для них был общий враг…
То колыбель была союза в свете,
И бог сказал: «Я буду к смертным благ!»
А во второй эпохе пышным древом
Цвела отчизна; но и ей в крови
Пришлось расти: к врагам пылая гневом,
Лишь за своих вступалися свои!
За рабством вслед упрочилось тиранство,
И раболепством был испорчен век.
Но засияло в мире христианство –
И бог сказал: «Воспрянь, о человек!»
И, вопреки господствовавшим нравам,
Эпохи третьей выдвинут Алтарь.
Все люди – братья; силу гонят правом;
Бессмертен нищий так же, как и царь.
Науки, свет, закон, искусства всходы –
Все, все для всех! С победой на челе,
В одно связует пресса все народы…
И бог сказал: «Все – братья на земле».
Царит сама Гуманность в веке новом.
Идей отживших власть уж не страшна:
В грубейших странах ветер с каждым словом
Гуманной мысли сеет семена…
Мир, мир труду, снабжающему хлебом, –
И пусть любовь людей соединит!
Когда ж опять мы землю сблизим с небом,
В нас бог детей своих благословит.
Одну семью уж люди составляют…
Что я сказал? Увы, безумец я:
Кругом штыки по лагерям сверкают,
Во тьме ночной чуть брезжится заря…
Из наций всех лишь Франция вступила
На путь широкий с первою зарей.
Ей бог сказал: «Ты новый путь открыла –
Сияй же миру утренней звездой!»
О дамы! Что вам честь Лизетты?
Вы насмехаетесь над ней.
Она – гризетка, да… Но это
В любви всех титулов знатней!
Судью, священника, маркиза
Она сумеет покорить.
О вас не сплетничает Лиза…
Не вам о чести говорить!
Всему, что дарят ей, – ведете
Вы счет в гостиных без конца,
А на балах вы спины гнете,
Златого чествуя тельца…
Империя во время оно
Легко могла всех вас купить,
А Лиза гонит прочь шпионов…
Не вам о чести говорить!
Под пеплом разожжет Лизетта
Всегда огонь… Решил ввести
Ее в среду большого света
Один барон, чтоб быть в чести.
Ее краса и двор принудит
Ему вниманье подарить…
Хоть фавориткой Лиза будет –
Не вам о чести говорить!
Тогда вы станете, наверно,
Твердить, что вы – ее родня,
Хвалу кадить ей лицемерно,
К ней ездить каждые два дня…
Но хоть могли б ее капризы
Все государство разорить –
Не вам судить о нравах Лизы,
Не вам о чести говорить!
Вы в чести смыслите, простите,
Не больше, чем любой лакей,
Что возглашает при визите
У двери титулы гостей.
Кто на ходулях этикета –
Душою тем не воспарить…
Храни господь от вас Лизетту!
Не вам о чести говорить.О дамы!
– На связку четок скорби черной
Зачем ты слезы льешь упорно? –
– Ах, плакали бы тут и вы:
Я друга схоронил, увы!
– Вон в той лачуге – голод. Можешь
Утешиться, коль им поможешь.
А четки черные скорбей
Ты на пути оставь скорей.
Но он опять рыдает вскоре.
– Что, горемыка, снова горе?
– Ах, плакали бы тут и вы:
Скончался мой отец, увы!
– Ты слышишь крик в лесу? Бандиты!
Беги! Там люди ждут защиты!
А четки черные скорбей
Ты на пути оставь скорей.
Опять он слезы льет потопом.
– Как видно, беды ходят скопом?
– Как не рыдать? Поймите вы:
Жену я схоронил, увы!
– Беги, туши пожар в селенье:
В благодеянии – забвенье.
А четки черные скорбей
Ты на пути оставь скорей.
Он вновь рыдает. – Человече!
Все любящие жаждут встречи.
– О, горе мне! Слыхали вы?
Дочь умерла моя, увы!
– Вот – тонет девочка. Не медли!
Ты этим мать спасешь от петли.
А четки черные скорбей
Ты на пути оставь скорей.
Но вот он тихо как-то плачет.
– Еще кой-кто скончался, значит?
– Я стар и слаб. Судите вы:
Могу лишь плакать я, увы!
– Там, у крыльца, ты видишь пташку?
Согрей озябшую бедняжку.
А четки черные скорбей
Ты на пути оставь скорей.
От умиленья он заплакал,
И тут сказал ему оракул:
– Зовусь я Милосердьем. Тот
Блажен, кто вслед за мной идет:
Так всем, от мала до велика,
Вещай закон мой, горемыка,
Чтоб людям растерять скорей
Все четки черные скорбей!
И вот я здесь, где приходилось туго,
Где нищета стучалась мне в окно.
Я снова юн, со мной моя подруга,
Друзья, стихи, дешевое вино…
В те дни была мне слава незнакома.
Одной мечтой восторженно согрет,
Я так легко взбегал под кровлю дома…
На чердаке все мило в двадцать лет!
Пусть знают все, как жил я там когда-то.
Вот здесь был стол, а в том углу кровать.
А вот стена, где стих, углем начатый,
Мне не пришлось до точки дописать.
Кипите вновь, мечтанья молодые,
Остановите поступь этих лет,
Когда в ломбард закладывал часы я.
На чердаке все мило в двадцать лет!
Лизетта, ты! О, подожди немножко!
Соломенная шляпка так мила!
Но шалью ты завесила окошко
И волосы нескромно расплела.
Со свежих плеч скользит цветное платье.
Какой ценой свой легкий маркизет
Достала ты – не мог тогда не знать я…
На чердаке все мило в двадцать лет!
Я помню день: застольную беседу,
Кружок друзей и песенный азарт.
При звоне чаш узнал я про победу
И срифмовал с ней имя «Бонапарт».
Ревели пушки, хлопали знамена,
Янтарный пунш был славой подогрет.
Мы пили все за Францию без трона…
На чердаке все мило в двадцать лет!
Прощай, чердак! Мой отдых был так краток.
О, как мечты прекрасны вдалеке!
Я променял бы дней моих остаток
За час один на этом чердаке.
Мечтать о славе, радости, надежде,
Всю жизнь вместить в один шальной куплет,
Любить, пылать и быть таким, как прежде!
На чердаке прекрасно в двадцать лет!
Тебе, о Франция, развесистое древо,
Я пел двенадцать лет: «Плоды свои лелей
И вечно в мир кидай щедроты их посева:
Их возрастил господь в течение трех дней.
И вы, что мне вослед в восторженных глаголах
Воспели дерево и сей обильный год,
О дети счастия, – с ветвей его тяжелых
Привитый предками срывайте спелый плод!»
Они торопятся, – и кончен сбор до срока.
Но вижу я: плоды изгнившие лежат,
Надежду обманув старинного пророка,
Льют в сердце и в уста ему свой тлен и яд.
О древо родины, не с неба ли пролился
Источник гибели и беды возрастил?
Иль благородный сок нежданно истощился?
Иль ядовитый ветр побеги отравил?
Нет, черви, тихие, глухие слуги смерти,
Замыслили беду принесть исподтишка,
Осмелились они, губительные черви,
Нам осквернить плоды в зародыше цветка. –
И вот один из них предстал перед глазами:
«Чтоб ныне властвовать, надменно хмуря лоб,
Нам подлость низкая протягивает знамя:
Эй, братья-граждане, готовьте трон и гроб!
Пусть это дерево, чья так пышна вершина,
Под нашим натиском, сгнивая, упадет,
А у подножия разверзнется пучина,
Что роем мы тебе, о дремлющий народ!»
Он правду говорил: святого древа лоно
Посланники могил прожорливо грызут;
С небесной высоты легла на землю крона,
И древний ствол его прохожий топчет люд.
Ты верить нам три дня дозволил, боже правый,
Что снова греет нас луч милости твоей;
Спаси же Францию и всходы ее славы
От сих, в июльский зной родившихся червей!
Лебрен, меня ты искушаешь!
Ведь я всего – простой певец,
А ты в письме мне предлагаешь
Академический венец!..
Но погоди, имей терпенье!
Всю жизнь проживши как в чаду,
Я полюбил уединенье
И на призыв твой не пойду.
Ваш светский шум меня пугает;
Я пристрастился к тишине.
«Свет по тебе давно скучает…»
Свет вряд ли помнит обо мне!
Ему давайте меньше славы
И больше денег – свет таков;
А для пустой его забавы
И так достаточно шутов!..
«Займись политикой!» – поэту
Твердят настойчиво одни.
Ужель, друзья, на тему эту
Я мало пел в былые дни?!
Другие мне кричат: «Пророком
Ты назовись отныне сам
И в этом звании высоком
От нас заслужишь фимиам».
Прослыть великим человеком
Я никогда бы не желал:
Неэкономным нашим веком,
Увы, опошлен пьедестал!
Есть свой пророк у каждой секты,
И в каждом клубе гений есть:
Того спешат избрать в префекты,
Тому спешат алтарь возвесть…
Но переменчива бывает
Судьба подобного столпа,
И часто в год охладевает
К любимым идолам толпа!
Она их гонит: «Вы – не боги,
Вы устарели; отдохнуть
Пора бы вам, покуда дроги
Вас не свезут в последний путь!»
Да, век наш грубо-своенравен;
В нем всякой славе есть конец,
И только тот до смерти славен,
Кто смело топчет свой венец!..
При мне свет многим поклонялся
И после… грязью в них бросал!
Их ореолу я смеялся,
Над их паденьем – я рыдал!..
Так пусть же, друг мой, вихорь света
Нас за собой не увлечет!
Страшна нужда, но для поэта
Страшней обманчивый почет!..
Боюсь… талантам первоклассным
Твой друг дорогу заградит…
«Быть умным – значит быть опасным»
(Так мне Лизетта говорит).
Умен ли я? Ленив я слишком!
Мне умным быть мешает лень.
Боюсь и с маленьким умишком
Я на других набросить тень!..
Когда страданье тяготеет
Над всеми, вплоть до богачей, –
Верь, самый умный не сумеет
Быть самым лучшим из людей!
Пусть мой пример тебя научит
Свет по достоинству ценить…
Пускай мой пост другой получит,
А я в тиши хочу пожить…
И – в оправдание поэту –
Одно лишь я друзьям скажу:
Чем меньше отдаюсь я свету,
Тем больше им принадлежу!
Вы – факельщик, и ни к чему
Мне ваши вздохи, взгляды…
Я все равно их не пойму,
Я им совсем не рада.
Хоть знаю: предрассудки – зло,
Претит мне ваше ремесло.
Пусть жизнь цветочницы простой
Не бог весть что за сласть,
Но в ваши лапы, милый мой,
Я не спешу попасть.
Вас зацепила коготком
Любовь среди дороги
В тот день, когда с моим лотком
Столкнулись ваши дроги.
Такая встреча поутру
Мне показалась не к добру!
Пусть жизнь цветочницы простой
Не бог весть что за сласть,
Но в ваши лапы, милый мой,
Я не спешу попасть.
Люблю живых, что пьют, поют,
Проводят дни в усладе,
А вы сулите мне приют
В кладбищенской ограде!
Поверьте: ни моим цветам,
Ни мне самой – не место там.
Пусть жизнь цветочницы простой
Не бог весть что за сласть,
Но в ваши лапы, милый мой,
Я не спешу попасть.
Сегодня графа на тот свет
Везете, завтра – князя,
Но не завидую я, нет,
Высоким вашим связям!
С усопшими не знаюсь я:
Живые – вот мои друзья!
Пусть жизнь цветочницы простой
Не бог весть что за сласть,
Но в ваши лапы, милый мой,
Я не спешу попасть.
Хоть будет короток мой час,
Да весел – все мне благо!
Лет через десять жду я вас
И вашу колымагу.
Пока же ваш напрасен труд:
Другие вас клиенты ждут!
Пусть жизнь цветочницы простой
Не бог весть что за сласть,
Но в ваши лапы, милый мой,
Я не спешу попасть.
Будь верен мне, приятель мой короткий,
Мой старый фрак, – другого не сошью;
Уж десять лет, то веничком, то щеткой,
Я каждый день счищаю пыль твою.
Кажись, судьба смеется надо мною,
Твое сукно съедая день от дня, –
Будь тверд, как я, не падай пред судьбою,
Мой старый друг, не покидай меня!
Тебя, мой друг, духами я не прыскал,
В тебе глупца и шута не казал,
По лестницам сиятельных не рыскал,
Перед звездой спины не изгибал.
Пускай другой хлопочет об отличке,
Взять орденок – за ним не лезу я;
Дворянская медаль в твоей петличке.
Мой старый друг, не покидай меня!
Я помню день утех и восхищенья,
Как в первый раз тебя я обновил:
День этот был – день моего рожденья,
И хор друзей здоровье наше пил.
Хоть ты истерт, но, несмотря на это,
Друзья у нас – все старые друзья,
Их не страшит истертый фрак поэта.
Мой старый друг, не покидай меня!
Края твои оборвались немного…
Смотря на них, люблю я вспоминать,
Как вечерком однажды у порога
Она меня хотела удержать;
Неверная тем гнев мой укротила,
И я гостил у ней еще два дня, –
Она тебя заштопала, зашила…
Мой старый друг, не покидай меня!
Хоть мы с тобой и много пострадали –
Но кто ж не знал судьбы переворот!
У всех свои есть радости, печали:
То вдруг гроза, то солнышко взойдет.
Но может быть, что скоро в ящик гроба
С моей души одежду сброшу я, –
Так подожди, мы вместе ляжем оба.
Мой старый друг, не покидай меня!
Поэтам-рабочим
Вот фея рифм, властительница песен.
В земной туман для счастья послана,
Она поет, и взгляд ее чудесен.
Отдайся ей – иль улетит она.
В размахе крыл простор есть лебединый,
Она несет вступившим с ней в союз
Завидный дар для наших бедных муз:
Алмазы, бриллианты и рубины.
В ее словах для нас любовь и май,
Останься с нами, пой, не улетай!
Пускай мудрец порой кричит: «Куда ты? –
Мечтателю безумному. – Постой!»
Уж он бежит, горячкой рифм объятый,
От школьных парт за феей молодой.
Ведь с этих пор и горе и лишенья
Он для нее готов претерпевать,
Чтоб в смертный час к безумцу на кровать
Она присела с песней утешенья.
В ее словах для нас любовь и май.
Останься с нами, пой, не улетай!
Как богачи ей жадно смотрят в очи!
Но, их минуя, предпочтет она
Скупой огонь в простой семье рабочей,
Где песнь ее как хлеб и соль нужна.
Пусть прост обед и темный угол тесен, –
Чтоб здесь жилось бедняге веселей,
Она его из пригоршни своей
Поит вином и дерзким хмелем песен.
В ее словах для нас любовь и май.
Останься с нами, пой, не улетай!
Где дышит пар, в пыли свинцовой гранок,
Она поет, чтоб каждый видеть мог –
В цветах кирку, лопату и рубанок,
Стихи без рифм и славу без сапог.
А с нею в такт поет рабочий молот,
И весь народ уж подхватил припев,
Меж тем как трон внимает, присмирев,
Как там, внизу, отплясывает голод.
В ее словах для нас любовь и май.
Останься с нами, пой, не улетай!
Покрой же, фея, нищету крылами,
Зажги единой радостью сердца;
Вином надежд, а не пустыми снами
Гони заботу с пыльного лица.
И сделай так, чтоб в хижине убогой
Произнесли при имени моем:
«Ведь это он привел ее в наш дом –
Певец вина и юности нестрогой».
В ее словах для нас любовь и май.
Останься с нами, пой, не улетай!
С квартиры выгнан, по полям
Скитаюсь я, связав пожитки.
Присел передохнуть, а сам
Смотрю, как ползают улитки.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!
Вот эта – очень уж жирна –
Мне крикнуть хочет: «Друг сердечный,
Проваливай скорей!» (Она –
Домовладелица, конечно!)
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!
У раковины на краю
Приятно кланяться знакомым.
В ней буржуа я узнаю,
Своим гордящегося домом.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!
Не надо ей дрожать зимой
И на квартиру разоряться.
Горит сосед – она домой
Сумеет вовремя убраться.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!
Для скуки слишком неумна,
Не оставляя гордой позы,
Живя за счет других, она
Слюнявит виноград и розы.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!
Напрасно свищет соловей, –
Зачем улитке птичье пенье?
Жирея в ракушке своей,
Она вкушает наслажденье.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!
«Как, жить процентами ума,
Когда имеешь дом доходный?»
Улитка не сошла с ума.
Иди-ка прочь, бедняк голодный!
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!
Улитки – что ни говори –
Сзывают съезды по палатам,
И эта вот (держу пари!)
От правых будет депутатом.
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!
Не научиться ль ползать мне
И, всем друзьям своим в забаву,
Пройти в Сенат по всей стране –
По избирательному праву?
О, как чванливы, как жирны
Вы, слизняки моей страны!
Великий пленник океана
Один по острову гулял.
Красивый мальчик, сын Бертрана,
К нему с цветами подбежал.
Наполеон присел, вздыхая:
– Дитя, приди ко мне на грудь!
Быть может, в Вене там, страдая,
Мой сын обласкан кем-нибудь…
Скажи: ты учишься? Чему же?
– Я, государь, с отцом моим
Учу историю… Не хуже
Других детей я знаю Рим!
– Да, Рим… А Францию?.. Хоть славе
Мы римлян честь отдать должны,
Родной истории не вправе
Не знать отечества сыны!
– О государь! Ее я знаю.
Известны галлы, франки мне…
Всегда охотно я читаю
О нашей славной старине:
О том, как веру принял Хлодвиг,
Как пал язычества престиж,
Как Женевьевы скромный подвиг
Спас от Атиллы наш Париж;
Как, из железа будто скован,
Грозой арабов был Мартелл;
Как, в Риме папой коронован,
Потом учиться Карл хотел;
Как с крестоносцами своими
Людовик дважды выступал:
Герой – ходил он за больными,
Король – страдальцев утешал!
– Да, сын мой!.. не было честнее
Законодателя, чем он!
Теперь скажи: кто всех храбрее
Шел защищать народ и трон?
– Баярд, Конде, Тюренн… Нам вечно
Примером будет их успех!
Но подвиг Жанны д Арк, конечно,
Для сердца трогательней всех.
– Ах! Это имя пробуждает
Все, чем гордиться мы должны.
Всех женщин Жанна возвышает,
Явясь защитницей страны…
Чудесной силою молитвы
Владела дочь родной земли –
И там выигрывала битвы,
Где отступали короли.
Взамен искусства и науки
В ней искра божия была:
Судьбу всей Франции ей в руки
Лишь божья власть отдать могла!..
Когда для общего спасенья
Рок только жертвы чистой ждет,
Господь ту жертву искупленья
Из темных масс всегда берет…
Позор и горе тем, кто брани
Подверг тебя – борцов сестру…
И да погибнут англичане,
Тебя влачившие к костру!
Их гордость стоит наказанья,
Смириться их заставит бог:
Он вместо пепла покаянья
Для них твой пепел приберег!..
И, забывая, где и с кем он,
Наполеон воскликнул вдруг:
– Как Жанну д Арк – меня ты, демон,
Лишь мертвым выпустишь из рук!
Но, Альбион! чтоб от насилья
Ей не томиться, как в аду,
Она в костре нашла хоть крылья…
А я пять лет уж смерти жду!
Заплакал мальчик. Детским горем
Герой растроган. – Вот, смотри:
Идет с улыбкой там, над морем,
Отец твой. Слезки оботри!
Зови его… А я на камне
Здесь подожду вас… ну, лети!
Ах, как ни плачь мой сын, нельзя мне
К нему с улыбкой подойти!
Отдал бы я, чтоб иметь двадцать лет,
Золото Ротшильда, славу Вольтера!
Судит иначе расчетливый свет:
Даже поэтам чужда моя мера.
Люди хотят наживать, наживать…
Мог бы я сам указать для примера
Многих, готовых за деньги отдать
Юности благо и славу Вольтера!
Песня в сопровождении жестов
Мужья тиранили меня,
Но с третьим сладить я сумела:
Смешна мне Жана воркотня,
Он ростом мал, глядит несмело.
Чуть молвит слово он не так –
Ему надвину я колпак.
«Цыц! – говорю ему, –
Молчи, покуда не влетело!»
Бац! по щеке ему…
Теперь-то я свое возьму!
Прошло шесть месяцев едва
С тех пор, как мы с ним поженились, –
Глядь, повод есть для торжества:
Ведь близнецы у нас родились.
Но поднял Жан чертовский шум:
Зачем детей крестил мой кум?
«Цыц! – говорю ему, –
Вы хоть людей бы постыдились!»
Бац! по щеке ему…
Теперь-то я свое возьму!
Просил мой кум ему ссудить
Деньжонок, хоть вернет едва ли.
А Жан за кассой стал следить
И хочет знать – куда девали?
Пристал с вопросом, как смола…
Тогда я ключ себе взяла.
«Цыц! – говорю ему, –
Не жди, чтоб даже грошик дали!»
Бац! по щеке ему…
Теперь-то я свое возьму!
Однажды кум со мной сидит…
Часу в девятом Жан стучится.
Ну и пускай себе стучит!
Лишь в полночь кум решил проститься.
Мороз крепчал… Мы пили грог,
А Жан за дверью весь продрог.
«Цыц! – говорю ему, –
Уже изволите сердиться?»
Бац! по щеке ему…
Теперь-то я свое возьму!
Раз увидала я: тайком
Тянул он с Петронеллой пиво
И, очевидно под хмельком,
Решил, что старая красива.
Мой Жан на цыпочки привстал,
Ей подбородок щекотал…
«Цыц! – говорю ему, –
Ты – просто пьяница блудливый!»
Бац! по щеке ему…
Теперь-то я свое возьму!
В постели мой супруг неплох,
Хотя на вид он и тщедушен,
А кум – тот чаще ловит блох,
К моим желаньям равнодушен.
Пусть Жан устал – мне наплевать,
Велю ему: скорей в кровать!
«Цыц! – говорю ему, –
Не вздумай дрыхнуть!» Он послушен…
Бац! по щеке ему…
Теперь-то я свое возьму!