Однажды бог, восстав от сна,
Курил сигару у окна
И, чтоб заняться чем от скуки.
Трубу взял в творческие руки;
Глядит и видит: вдалеке
Земля вертится в уголке.
«Чтоб для нее я двинул ногу,
Черт побери меня, ей-богу!
О человеки всех цветов! –
Сказал, зевая, Саваоф, –
Мне самому смотреть забавно,
Как вами управляют славно.
Но бесит лишь меня одно:
Я дал вам девок и вино,
А вы, безмозглые пигмеи,
Колотите друг друга в шеи
И славите потом меня
Под гром картечного огня.
Я не люблю войны тревогу,
Черт побери меня, ей-богу!
Меж вами карлики-цари
Себе воздвигли алтари,
И думают они, буффоны,
Что я надел на них короны
И право дал душить людей.
Я в том не виноват, ей-ей!
Но я уйму их понемногу,
Черт побери меня, ей-богу!
Попы мне честь воздать хотят,
Мне ладан под носом кадят,
Страшат вас светопреставленьем
И ада грозного мученьем.
Не слушайте вы их вранья:
Отец всем добрым детям я;
По смерти муки не страшитесь,
Любите, пейте, веселитесь…
Но с вами я заговорюсь…
Прощайте! Гладкого боюсь!
Коль в рай ему я дам дорогу,
Черт побери меня, ей-богу!»
Зачем меня в тоске напрасной
Вы упрекаете опять?
Ужели к Франции прекрасной
Теперь вы стали ревновать?
Стихи с политикой мешая,
Я с каждым часом вам скучней?
Не огорчайтесь, дорогая,
Не будем говорить о ней!
Мы оба, может быть, не правы.
Ценя своих собратий пыл,
Я об искусствах, детях славы,
В салоне вашем говорил.
Я вслух читал стихи, пылая
Любовью к Франции моей.
Не огорчайтесь, дорогая,
Не будем говорить о ней!
В минуту пылких наслаждений
Я, трус последний, был бы рад
Напоминать вам дни сражений
И славить подвиги солдат.
Штыками их страна родная
Ниспровергала королей.
Не огорчайтесь, дорогая,
Не будем говорить о ней!
Хотя неволя и терпима,
Я рад свободе, как лучу,
Но именем Афин и Рима
Тревожить смех ваш не хочу.
Мне грустно жить, не доверяя
Катонам родины своей.
Не огорчайтесь, дорогая,
Не будем говорить о ней!
Одна лишь Франция, с которой
Никто не хочет быть сейчас,
Могла бы стать меж нами ссорой
И быть опасною для вас.
Напрасно, радостью сгорая,
Я для нее ждал лучших дней.
Не огорчайтесь, дорогая,
Не будем говорить о ней!
Ведь упрекать я вас не вправе,
Коль пить, так пить уж до конца
И, позабыв о нашей славе,
Сдвигать бокалы и сердца.
Пускай в бреду страна родная
И враг свирепствует все злей –
Не огорчайтесь, дорогая,
Не будем говорить о ней!
Некогда, милые дети,
Фея Урганда жила,
Маленькой палочкой в свете
Делав большие дела.
Только махнет ею – мигом
Счастье прольется везде…
Добрая фея, скажи нам,
Где твоя палочка, где?
Ростом – вершок с половиной;
Только когда с облаков
Фею в коляске сапфирной
Восемь везли мотыльков –
Зрел виноград по долинам,
Жатвы виднелись везде…
Добрая фея, скажи нам,
Где твоя палочка, где?
Царь был ей крестник; заботы
Царства лежали на ней, –
Ну, и министров отчеты
Были, конечно, верней:
Средств не имелось к поживам
Рыбкою в мутной воде…
Добрая фея, скажи нам,
Где твоя палочка, где?
Перед зерцалом глядела
Фея в судейский устав.
Бедный выигрывал дело,
Если по делу был прав;
Плут, не спасаясь и чином,
Назван был плутом в суде, –
Добрая фея, скажи нам,
Где твоя палочка, где?
Матерью крестной хранимый,
Царь был примером царям;
Сильным народом любимый,
Страшен заморским врагам.
Фею с ее крестным сыном
Благословляли везде…
Добрая фея, скажи нам,
Где твоя палочка, где?
Добрая фея пропала…
Где она – нет и следа:
Плохо в Америке стало –
В Азии плохо всегда.
Нас в нашем царстве орлином
Холят, как птичек в гнезде…
Все-таки, фея, скажи нам,
Где твоя палочка, где?
Как, мои песни? И вы in-octavo?
Новая глупость! На этот-то раз
Сами даете вы критикам право
С новою злобой преследовать вас.
Малый формат ваш для глаз был отводом,
В большем – вас больше еще разбранят,
Кажется мошка сквозь лупу уродом…
Лучший формат для вас – малый формат.
Вмиг Клевета вас насмешкою встретит:
«Столько претензии в песнях простых!
Видно, певец в академики метит,
Хочет до Пинда возвысить свой стих».
Но так высоко не мечу я, право,
И понапрасну меня в том винят.
Чтоб сохранить вам народности славу,
Лучший формат для вас – малый формат.
Вот уж невежда толкует невежде:
«Я освистать трубадура велю.
Ради награды, в придворной одежде
Песни свои он несет королю».
Тот отвечает: «И то уж находит
Их недурными король, говорят…»
Так на монарха напраслину взводят…
Лучший формат для вас – малый формат.
В скромном формате вы были по нраву
Там, где искусство не сеет цветов:
Труженик бедный найти мог забаву,
Сунув в котомку мой томик стихов.
По кабачкам, не нуждаясь в подмостках,
Темными лаврами был я богат,
Славу встречая на всех перекрестках.
Лучший формат для вас – малый формат.
Я, как пророк, даже в пору успеха
Мрак и забвенье предвижу за ним:
Как бы ни громко вам вторило эхо –
Звуки его исчезают, как дым.
Вот уж венок мой ползет, расплетаясь…
Красные дни и для вас пролетят,
С первым же ветром исчезнуть сбираясь…
Лучший формат для вас – малый формат.
Вино в тюрьме дает совет:
Не горячись – ведь силы нет.
И за решеткой, во хмелю,
Я все хвалю.
От стакана доброго вина
Рассудил я здраво, что сатира,
В видах примиренья, не должна
Обличать пороки сильных мира.
Лучше даже в очи им туман
Подпускать куреньем фимиама,
Я решил, не затрудняясь, прямо,
Осушив еще один стакан.
Вино в тюрьме дает совет:
Не горячись – ведь силы нет.
И за решеткой, во хмелю,
Я все хвалю.
С двух стаканов доброго вина
Покраснел я, вспомнив о сатирах.
Вижу: вся тюрьма моя полна
Ангелами в форменных мундирах.
И в толпе счастливых поселян
Я воспел, как запевала хора,
Мудрость господина прокурора, –
Осушив еще один стакан.
Вино в тюрьме дает совет:
Не горячись – ведь силы нет.
И за решеткой, во хмелю,
Я все хвалю.
С трех стаканов доброго вина
Вижу я: свободны все газеты.
Цензоров обязанность одна:
Каждый год рассматривать бюджеты.
Милосердье первых христиан,
Что от нас веками было скрыто,
Я увидел – в сердце иезуита, –
Осушив еще один стакан.
Вино в тюрьме дает совет:
Не горячись – ведь силы нет.
И за решеткой, во хмелю,
Я все хвалю.
С двух бутылок доброго вина
Заливаться начал я слезами
И свободу, в неге полусна,
Увидал, венчанную цветами, –
И в стране, счастливейшей из стран,
Кажется, тюрьмы сырые своды
Рухнули б от веянья свободы…
Выпей я еще один стакан.
Вино в тюрьме дает совет:
Не горячись – ведь силы нет.
И за решеткой, во хмелю,
Я все хвалю.
Но избыток доброго вина
И восторг, и умиленья слезы
Безраздельно все смешал сполна
В смутные, отрывочные грезы.
Будь же ты благословен, обман,
Что нам в душу, с утоленьем жажды,
Будто с неба посылает каждый
Шамбертена доброго стакан.
Вино в тюрьме дает совет:
Не горячись – ведь силы нет.
И за решеткой, во хмелю,
Я все хвалю.
Десять тысяч. Десять тысяч штрафа
После стольких месяцев тюрьмы!
Видно, я живу не хуже графа.
Дешев хлеб, – далеко от сумы.
О министр! Ведь нет таких законов,
Сбавьте хоть немного, вас молю.
Нет? За оскорбление Бурбонов
Десять тысяч франков королю?
Хорошо! Я заплачу. Но надо
Выяснить и мне один вопрос.
Это что ж? Всему суду награда
Или только плата за донос?
Сыщикам за грязную работу?
Цензору ли, мстящему стихам?
Так и быть! Две тысячи по счету
Отделяю этим подлецам.
Коль платить – так лопнувших от жира
И льстецов вношу я в свой бюджет.
Там, где трон, всегда ржавеет лира
И страдает насморком поэт.
Господа поэты! Для вельможи
Пойте лишь за деньги, – так и быть,
С этой суммы в вашу пользу тоже
Я готов две тысячи скостить.
Сколько наплодилось великанов
В орденах и лентах там и тут.
Как для коронованных болванов
Все они охотно спину гнут!
Много им добра перепадало.
Францию проглотят – дай лишь срок!
Двух-то тысяч им, пожалуй, мало.
Дам все три лакеям на зубок.
Что я вижу? Митры и тиары,
Женщины, пиры, монастыри…
Сам Лойола, греховодник старый,
Насыпает золотом лари.
Вопреки грядущему блаженству,
Ангел мой ощипан догола.
Менее трех тысяч духовенству
Дать нельзя за все его дела.
Подсчитаем! Две да две – четыре.
Шесть еще, – все десять есть как раз.
Лафонтен-бедняга в этом мире
Не платил за роковой указ.
Был добрей Людовик, – как хотите, –
Высылал, расходов не деля.
Ну, Лойяль, квитанцию пишите:
Десять тысяч в пользу короля.
Август! Девятнадцатое! Боже,
Что за дата! В этот самый день
Я пришел на свет под солнцем тоже
Влечь свою коротенькую тень.
Плакал ангел, мать моя стонала.
Для того чтобы родиться, я,
Знаю, побарахтался немало, –
Вы уж извините мне, друзья!
Добрый ангел протянул мне руку,
Но, щипцы расставив, акушер
Взял к себе в помощницы науку
И извлек младенца на простор.
Оттого ль, что горьким наважденьем
Показалась мне вся жизнь моя,
Только долго медлил я с рожденьем, –
Вы уж извините мне, друзья!
Ангел не был неразумным скрягой:
Он сказал, что в жизни кочевой
Буду полунищим я бродягой
Песни петь и плакать над толпой.
Что отныне, как бы мне ни пелось,
Ждет меня тюремная скамья.
Оттого и жить мне не хотелось, –
Вы уж извините мне, друзья!
Добрый ангел предсказал мне тоже
Много для страны родимой гроз:
Будет счастье на любовь похоже,
Будет убивающий мороз.
Самое глухое из столетий!
Слава канет в пропасть забытья…
Как мне не хотелось жить на свете! –
Вы уж извините мне, друзья!
Но родиться мог я и с улыбкой,
Если б ангел захотел сказать,
Что с друзьями в этой жизни зыбкой
Научусь я горе забывать.
Если б знать мне: сколько обещаний
Сдержит дружба, спутница моя,
Если б знать! Но я не знал заране, –
Вы уж извините мне, друзья!
О боже! Вижу предо мною
Красавиц молодых цветник.
(Ведь все красавицы весною!)
А я… что делать?.. я старик.
Сто раз пугаю их летами –
Не внемлют в резвости живой…
Что ж делать – будем мудрецами,
Идите, девушки, домой.
Вот Зоя, полная вниманья.
Ах! между нами, ваша мать
Расскажет вам: в часы свиданья
Меня случалось ли ей ждать.
«Кто любит в меру – любит мало» –
Вот был девиз ее простой.
Она и вам так завещала.
Идите, девушки, домой.
От вашей бабушки… краснею…
Урок любви я взял, Адель…
Хоть я и мальчик перед нею,
Она дает их и досель.
На сельском празднике стыдливо
Держитесь лучше предо мной:
Ведь ваша бабушка ревнива.
Идите, девушки, домой.
Вы улыбаетесь мне, Лора,
Но… правда ль?.. ночью, говорят,
В окошко вы спустили вора,
И этот вор был светский фат?
А днем во что бы то ни стало
Вы мужа ищете с тоской…
Я слишком юн для вас, пожалуй.
Идите, девушки, домой.
Идите, вам заботы мало!
Огонь любви волнует вас.
Но чур! Чтоб искры не упало
На старика в недобрый час.
Пусть зданье ветхое пред вами,
Но в нем был склад пороховой, –
Так, придержав огонь руками,
Идите, девушки, домой.
Дамоклов меч давно известен миру.
Раз на пиру я сладко задремал –
И вижу вдруг: тиран, настроив лиру,
Под тем мечом мне место указал.
И я сажусь и смело восклицаю:
– Пускай умру, с вином в руке, шутя!
Тиран! твой меч я на смех поднимаю,
Пою и пью, стихам твоим свистя.
Вина! – кричу я слугам добродушно. –
Вина и яств!.. А ты, тиран-поэт,
Встречая смерть чужую равнодушно,
На мой же счет строчи пока куплет.
Ты убежден, что, всех нас угнетая,
Уймешь наш вопль, стихами заблестя.
Тиран! твой меч я на смех поднимаю,
Пою и пью, стихам твоим свистя.
Ты хочешь рифмой тешить Сиракузы;
Но если так, ты родине внемли:
Отчизны голос – голос лучшей музы…
Жаль, вам он чужд, поэты-короли!
А как душист, поэзия родная,
Малейший цвет, с ветвей твоих слетя!..
Тиран! твой меч я на смех поднимаю,
Пою и пью, стихам твоим свистя.
Ты ждал, что Пинд тобой уж завоеван
Ценой твоих напыщенных стихов;
К ним лавр тобой был золотом прикован,
Чтоб ты в венке предстал на суд веков;
Но ты в другом венце дал цепи краю:
Их взвесит Клио много лет спустя…
Тиран! твой меч я – видишь – презираю,
Пою и пью, стихам твоим свистя.
– Презренье? Нет! мне ненависть сноснее! –
Сказал тиран и дернул волосок;
И меч упал над лысиной моею…
Тиран отмстил – свершился грозный рок.
И вот я мертв, но снова повторяю
В аду, крылами смерти шелестя:
– Тиран, твой меч я на смех поднимаю,
Пою и пью, стихам твоим свистя.
Пойте, резвитеся, дети!
Черные тучи над нами;
Ангел надежды цветами
Сыплет на вашем рассвете,
Пойте, резвитеся, дети!
Книги скорей по шкафам!
В поле из комнаты душной!
Мальчики, девочки… Гам,
Песни и смех простодушный…
Пусть все притихло кругом,
Мрачной исполнясь тоски;
Пусть собирается гром!
Дети, сплетайте венки.
Пойте, резвитеся, дети!
Черные тучи над нами;
Ангел надежды цветами
Сыплет на, вашем рассвете, –
Пойте, резвитеся, дети!
Грозно молчание мглы…
В воду попрятались рыбки.
Птички молчат… Но светлы
Детские ваши улыбки.
Светел и верен ваш взгляд,
После не страшных вам бурь
Ваши глаза отразят
Ясного неба лазурь.
Пойте, резвитеся, дети!
Черные тучи над нами;
Ангел надежды цветами
Сыплет на вашем рассвете, –
Пойте, резвитеся, дети!
Жребий нам выпал дурной;
Но мы за правду стояли:
Мстили одною рукой,
Цепи другою срывали.
И с колесницы побед
Пали, не сдавшись врагам,
Но изумившую свет
Славу оставили вам.
Пойте, резвитеся, дети!
Черные тучи над нами;
Ангел надежды цветами
Сыплет на вашем рассвете, –
Пойте, резвитеся, дети!
В черный родились вы час!
Враг в свои медные горны
Первый приветствовал вас
Днем нашей участи черной;
Отозвалися на зов
Средь разоренных полей
Вместе с слезами отцов
Первые крики детей.
Пойте, развитеся, дети!
Черные тучи над нами;
Ангел надежды цветами
Сыплет на вашем рассвете, –
Пойте, резвитеся, дети!
Лучших из ряда бойцов
Вырвала храбрых могила;
Над головами отцов
Буря детей просветила:
Пусть испытанья отцам!
Дети, господь вас хранит!
Нива грядущего вам
Лучшую жатву сулит.
Пойте, резвитеся, дети!
Черные тучи над нами;
Ангел надежды цветами
Сыплет на вашем рассвете, –
Пойте, резвитеся, дети!
Дети, гроза все слышней…
Гнев приближается Рока…
Рок, не пугая детей,
Взрослых страшит издалека…
Если я гибну певцом
Бедствий народных и слез,
Гроб мой украсьте венком,
Вами сплетенным из роз.
Пойте, резвитеся, дети!
Черные тучи над нами;
Ангел надежды цветами
Сыплет на вашем рассвете, –
Пойте, резвитеся, дети!
Господа, довольно, знайте честь.
Будет вам все только есть да есть.
Пожалейте тех, кто в этом свете,
Волей иль неволей, на диете.
И притом ведь вам грозит беда:
Лопнете с обжорства, господа.
Д такая смерть – не смерть – потеха!
Ах! Уж если лопнуть, так от смеха.
Лопнуть, так от смеха!
Разве можно думать с полным ртом
О любви, полсуток за столом?
Масляные ваши подбородки
Чуть увидят – прочь бегут красотки.
С чревом, полным всяких благ земных,
Вам храпеть лить впору возле них.
Ваше чрево и в любви помеха.
Ах! Уж если лопнуть, так от смеха.
Лопнуть, так от смеха!
Для любви когда уж места нет,
Что вам слава, что вам знанья, свет?
Для чего вам лавры, всем вам вкупе,
Лишь бы лист лавровый плавал в супе,
Украшал бы окорок свиной!
Вы гордитесь славою одной:
Гениев кухмистерского цеха.
Ах! Уж если лопнуть, так от смеха.
Лопнуть, так от смеха!
Чтобы каждый кус просмаковать,
За столом нельзя вам хохотать.
Как служить сатире и мамоне?
Оттого сатира и в загоне.
Господа, когда на то пошло, –
Мы смеяться будем вам назло.
И наш смех найдет повсюду эхо.
Ах! Уж если лопнуть, так от смеха
Лопнуть, так от смеха!
Обжирайтесь, мрачные умы.
Блага жизни с вами делим мы!
Вам – хандра и тонкие обеды,
Нам – любовь, и разума победы,
И простой обед, где за столом
Остроумье искрится с вином,
И желудок сердцу не помеха.
Ах! Уж если лопнуть, так от смеха.
Лопнуть, так от смеха!
Господин Искариотов –
Добродушнейший чудак:
Патриот из патриотов,
Добрый малый, весельчак,
Расстилается, как кошка,
Выгибается, как змей…
Отчего ж таких людей
Мы чуждаемся немножко?
И коробит нас, чуть-чуть
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов,
Подвернется где-нибудь.
Чтец усердный всех журналов,
Он способен и готов
Самых рьяных либералов
Напугать потоком слов.
Вскрикнет громко: «Гласность! гласность!
Проводник святых идей!»
Но кто ведает людей,
Шепчет, чувствуя опасность:
«Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов,
Приближается сюда».
Без порывистых ухваток,
Без сжиманья кулаков
О всеобщем зле от взяток
Он не вымолвит двух слов.
Но с подобными речами
Чуть он в комнату ногой –
Разговор друзей прямой
Прекращается словами:
«Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов,
Приближается сюда».
Он поборник просвещенья;
Он бы, кажется, пошел
Слушать лекции и чтенья
Всех возможных видов школ:
«Хлеб, мол, нужен нам духовный!»
Но заметим мы его –
Тотчас все до одного,
Сговорившиеся ровно:
«Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов,
Приближается сюда».
Чуть с женой у вас неладно,
Чуть с детьми у вас разлад –
Он уж слушает вас жадно,
Замечает каждый взгляд.
Очень милым в нашем быте
Он является лицом,
Но едва вошел в ваш дом,
Вы невольно говорите:
«Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов,
Приближается сюда».
Во дни чудесных дел и слухов
Доисторических времен
Простой бедняк от добрых духов
Был чудной лютней одарен.
Ее пленительные звуки
Дарили радость и покой
И вмиг снимали как рукой
Любви и ненависти муки.
Разнесся слух об этом чуде –
И к бедняку под мирный кров
Большие, маленькие люди
Бегут толпой со всех концов.
«Идем ко мне!» – кричит богатый;
«Идем ко мне!» – зовет бедняк.
«Внеси спокойствие в палаты!»
«Внеси забвенье на чердак!»
Внимая просьбам дедов, внуков,
Добряк на каждый зов идет.
Он знатным милостыню звуков
На лютне щедро раздает.
Где он появится в народе –
Веселье разольется там, –
Веселье бодрость даст рабам,
А бодрость – мысли о свободе.
Красавицу покинул милый –
Зовет красавица его;
Зовет его подагрик хилый
К одру страданья своего.
И возвращают вновь напевы
Веселой лютни бедняка –
Надежду счастия для девы,
Надежду жить для старика.
Идет он, братьев утешая;
Напевы дивные звучат…
И, встречу с ним благословляя,
«Как счастлив он! – все говорят. –
За ним гремят благословенья.
Он вечно слышит стройный хор
Счастливых братьев и сестер, –
Нет в мире выше наслажденья!»
А он?.. Среди ночей бессонных,
Сильней и глубже с каждым днем,
Все муки братьев, им спасенных,
Он в сердце чувствует своем.
Напрасно призраки он гонит:
Он видит слезы, видит кровь…
И слышит он, как в сердце стонет
Неоскудевшая любовь.
За лютню с трепетной заботой
Берется он… молчит она…
Порвались струны… смертной нотой
Звучит последняя струна.
Свершил он подвиг свой тяжелый,
И над могилой, где он спит,
Сияет надпись: «Здесь зарыт
Из смертных самый развеселый».
Дружба, любовь и вино –
Все для веселья дано.
Счастье и юность – одно.
Вне этикета
Сердце поэта,
Дружба, вино и Лизетта!
Нам ли любовь не урок,
Если лукавый божок
Рад пировать до рассвета!
Вне этикета
Сердце поэта,
Песня, вино и Лизетта!
Пить ли аи с богачом?
Нет, обойдемся вдвоем
Маленькой рюмкой кларета!
Вне этикета
Сердце поэта,
Это вино и Лизетта!
Разве прельщает нас трон?
Непоместителен он,
Да и дурная примета…
Вне этикета
Сердце поэта,
Тощий тюфяк и Лизетта!
Бедность идет по пятам.
Дайте украсить цветам
Дыры ее туалета.
Вне этикета
Сердце поэта,
Эти цветы и Лизетта!
Что нам в шелках дорогих!
Ведь для объятий моих
Лучше, когда ты раздета.
Вне этикета
Сердце поэта
И до рассвета Лизетта!
Мой старый друг, достиг ты цели:
Народу подарил напев –
И вот рабочие запели,
Мудреным ладом овладев.
Твой жезл волшебный, помогая,
Толпу с искусством породнит:
Им озарится мастерская,
Он и кабак преобразит.
Вильгем, кем юношеству в школе
Открыты Моцарт, Глюк, Гретри,
С народом, темным поневоле,
Словами песни говори!
В сердца, не знавшие веселья,
Высоких чувств пролить елей, –
Друг, это сумрак подземелья
Осыпать золотом лучей.
О музыка, родник могучий,
В долину бьющий водопад!
Упоены волной певучей
Рабочий, пахарь и солдат.
Объединить концертом стройным
Земную рознь тебе дано.
Звучи! В сердцах не место войнам,
Коль голоса слились в одно.
Безумен бред литературы,
Ты покраснеть ее заставь!
Ее уроки – злы и хмуры,
Ей новый Вертер снится въявь.
Осатанев от пресыщенья,
В стихах и в прозе, во всю прыть,
Она взалкавших утешенья
Спешит от жизни отвратить.
Над девственным пластом народа,
Чей разум темен, резок нрав,
Ты приподымешь тусклость свода,
Покров лазурный разостлав.
И звуки, властные сильфиды,
Овеют молот, серп и плуг.
И смертоносный нож обиды
Ненужно выпадет из рук.
Презрев успех на нашей сцене, –
Доходной славы ореол,
Довольство, толки об измене, –
К рабочим детям ты пришел.
Толпу влекло твое раденье,
Твоих уроков щедрый сев, –
И к небесам, в горячем рвенье,
Ты направлял ее напев.
Придет ли время шумной славе
Слететь на тихий подвиг твой?
Не все ль тебе равно? Ты вправе
Гордиться славной нищетой.
Ты дорог тем, в ком светлой силой
Душевный мрак рассеял ты.
Верь: будут над твоей могилой
Напевы, слезы и цветы!
Друзья, природою самою
Назначен наслажденьям срок:
Цветы и бабочки – весною,
Зимою – виноградный сок.
Снег тает, сердце пробуждая;
Короче дни – хладеет кровь…
Прощай вино – в начале мая,
А в октябре – прощай любовь!
Хотел бы я вино с любовью
Мешать, чтоб жизнь была полна;
Но, говорят, вредит здоровью
Избыток страсти и вина.
Советам мудрости внимая,
Я рассудил без дальних слов:
Прощай вино – в начале мая,
А в октябре – прощай любовь!
В весенний день моя свобода
Была Жаннетте отдана;
Я ей поддался – и полгода
Меня дурачила она!
Кокетке все припоминая,
Я в сентябре уж был готов…
Прощай вино – в начале мая,
А в октябре – прощай любовь!
Я осенью сказал Адели:
«Прощай, дитя, не помни зла…»
И разошлись мы; но в апреле
Она сама ко мне пришла.
Бутылку тихо опуская,
Я вспомнил смысл ^мудрейших слов:
Прощай вино – в начале мая,
А в октябре – прощай любовь!
Так я дошел бы до могилы…
Но есть волшебница: она
Крепчайший спирт лишает силы
И охмеляет без вина.
Захочет – я могу забыться;
Смешать все дни в календаре:
Весной – бесчувственно напиться
И быть влюбленным в декабре!
Провозглашен союз священный:
По воле неба непременной
Взаимный заключили мир
Тунис, Марокко и Алжир.
Царям их, доблестным корсарам,
Сулит он выгоды недаром.
Цвети, тройной союз и мир!
Ура, Тунис, Марокко и Алжир!
Цари, вступив в союз священный,
Решили с тонкостью отменной
Не делать порознь ничего:
«Будь двадцать против одного!»
К ним, несмотря на разность кожи,
Примкнет Кристоф, как слышно, тоже.
Цвети, тройной союз и мир!
Ура, Тунис, Марокко и Алжир!
Нам всем велит союз священный
Его законы чтить отменно:
Читать Бональда, Алкоран
И то, что пишет граф Ферран.
Вольтер же – нет сомненья в этом –
У варварийцев под запретом.
Цвети, тройной союз и мир!
Ура, Тунис, Марокко и Алжир!
Французы! в их союз священный
Пошлемте, как залог бесценный,
Всех старых, новых цензоров,
Судей, чиновников, попов.
С такими верными слугами
Пойдет там лучше торг рабами.
Цвети, тройной союз и мир!
Ура, Тунис, Марокко и Алжир!
Коль усмотрел союз священный,
Что где-нибудь король почтенный
Свалился с трона, – вмиг на трон
Посажен будет снова он;
Но пусть заплатит все расходы
На сено, провиант, походы.
Цвети, тройной союз и мир!
Ура, Тунис, Марокко и Алжир!
При этом наш союз священный
Иметь желает непременно
Гребцов галерных – да немых:
Царям-пиратам как без них?
Но для полнейшего их лада,
Народы, евнухов им надо.
Цвети, тройной союз и мир!
Ура, Тунис, Марокко и Алжир!
Я дружен стал с нечистой силой,
И в зеркале однажды мне
Колдун судьбу отчизны милой
Всю показал наедине.
Смотрю: двадцатый век в исходе,
Париж войсками осажден.
Все те же бедствия в народе, –
И все командует Бурбон.
Все измельчало так обидно,
Что кровли маленьких домов
Едва заметны и чуть видно
Движенье крошечных голов.
Уж тут свободе места мало,
И Франция былых времен
Пигмеев королевством стала, –
Но все командует Бурбон.
Мелки шпиончики, но чутки;
В крючках чиновнички ловки;
Охотно попики-малютки
Им отпускают все грешки.
Блестят галунчики ливреек;
Весь трибунальчик удручен
Караньем крошечных идеек, –
И все командует Бурбон.
Дымится крошечный заводик,
Лепечет мелкая печать,
Без хлебцев маленьких народик
Заметно начал вымирать.
Но генеральчик на лошадке,
В головке крошечных колонн,
Уж усмиряет «беспорядки»…
И все командует Бурбон.
Вдруг, в довершение картины,
Все королевство потрясли
Шаги громадного детины,
Гиганта вражеской земли.
В карман, под грохот барабана,
Все королевство спрятал он.
И ничего – хоть из кармана,
А все командует Бурбон.
К женщине, олицетворявшей Свободу на одном из празднеств Революции
Тебя ль я видел в блеске красоты,
Когда толпа твой поезд окружала,
Когда бессмертною казалась ты,
Как та, чье знамя ты в руке держала?
Ты прелестью и славою цвела;
Народ кричал: «Хвала из рода в роды!»
Твой взор горел; богиней ты была,
Богиней Свободы!
Обломки старины топтала ты,
Окружена защитниками края;
И пели девы, сыпались цветы,
Порой звучала песня боевая.
Еще дитя, узнал я с первых дней
Сиротский жребий и его невзгоды –
И звал тебя: «Будь матерью моей,
Богиня Свободы!»
Что темного в эпохе было той,
Не понимал я детскою душою,
Боясь лишь одного: чтоб край родной
Не пал под иноземною рукою.
Как все рвалось к оружию тогда!
Как жаждало военной непогоды!
О, возврати мне детские года,
Богиня Свободы!
Чрез двадцать лет опять уснул народ, –
Вулкан, потухший после изверженья;
Пришелец на весы свои кладет
И золото его и униженье.
Когда, в пылу надежд, для красоты
Мы воздвигали жертвенные своды,
Лишь грезой счастья нам явилась ты,
Богиня Свободы!
Ты ль это, божество тех светлых дней?
Где твой румянец? Гордый взгляд орлицы?
Увы! не стало красоты твоей.
Но где же и венки и колесницы?
Где слава, доблесть, гордые мечты,
Величие, дивившее народы?
Погибло все – и не богиня ты,
Богиня Свободы!
Хотя их шляпы безобразны,
God damn! люблю я англичан.
Как мил их нрав! Какой прекрасный
Им вкус во всех забавах дан!
На них нам грех не подивиться.
О нет! Конечно, нет у нас
Таких затрещин в нос и в глаз,
Какими Англия гордится.
Вот их боксеры к нам явились, –
Бежим скорей держать пари!
Тут дело в том: они схватились
На одного один, не три,
Что редко с Англией случится.
О нет! Конечно, нет у нас
Таких затрещин в нос и в глаз,
Какими Англия гордится.
Дивитесь грации удара
И ловкости друг друга бить
Двух этих молодцов с базара;
А впрочем, это, может быть,
Два лорда вздумали схватиться?
О нет! Конечно, нет у нас
Таких затрещин в нос и в глаз,
Какими Англия гордится.
А вы что скажете, красотки?
(Ведь все затеяно для дам.)
Толпитесь возле загородки,
Рукоплещите храбрецам!
Кто с англичанами сравнится?
О нет! Конечно, нет у нас
Таких затрещин в нос и в глаз,
Какими Англия гордится.
Британцев модам угловатым,
Их вкусу должно подражать;
Их лошадям, их дипломатам,
Искусству даже воевать –
Нельзя довольно надивиться…
О нет! Конечно, нет у нас
Таких затрещин в нос и в глаз,
Какими Англия гордится.