Зари моей безоблачную пору –
Весну еще зеленой, робкой страсти,
Которая жестоко разрослась,
Воспомню в облегченье скорбной части
И, в незабвенных днях найдя опору,
Когда я жил, Амура сторонясь,
Поведаю о том, как, разъярясь,
Он поступил и что со мною стало.
Наука мне – наука для других!
О горестях моих
Перо – и не одно! – кричать устало,
И нет строкам безрадостным числа,
И редкий дол не помнит пеней звуки-
Как не поверить, что несчастлив я?
И если память не тверда моя,
Забывчивость вполне прощают муки
И мысль, что все другие прогнала
И памяти приносит столько зла,
Всецело завладев душой моею,
А я лишь оболочкою владею.
Немало лет пришло другим на смену
С тех пор, как бог любви меня впервые
Подверг осаде: я на зрелый путь
Уже ступил, и думы ледяные
Воздвигли адамантовую стену,
Чтоб ею сердце навсегда замкнуть.
Еще слеза не обжигала грудь,
Был крепок сон, и видеть было странно
Мне в людях то, чего я сам лишен.
Но нет судьбе препон:
День – вечером, а жизнь концом венчанна.
Амур не мог себе простить того,
Что сталь стрелы лишь платье повредила,
Мне самому не причиня вреда,
И даму взял в союзницы тогда,
Перед могуществом которой сила
И хитрости не стоят ничего.
Они взялись вдвоем за одного
И превратили в лавр меня зеленый,
Для коего не страшен ветр студеный.
Какое ощутил я беспокойство,
Почувствовав, что принял облик новый,
Что в листья волосы обращены,
Которым прочил я венок лавровый,
И ноги, потеряв былые свойства,
Душе, творящей плоть, подчинены,
В два корня превратились близ волны
Величественней, чем волна Пенея,
И руки – в ветки лавра, – замер дух!
А белоснежный пух,
Которым я покрылся, не умея
Сдержать надежды дерзновенный взлет!
Увы! сразила молния надежду
И я, не зная, как беде помочь,
Один, роняя слезы, день и ночь
Искал ее на берегу и между
Пустынных берегов – во мраке вод.
И с той поры уста из года в год
О жертве сокрушалися безвинной,
И седина – от песни лебединой.
Так я бродил вдоль берегов любимых –
И вместо речи песня раздавалась,
И новый голос милости просил:
Столь нежно петь еще не удавалось
Мне о моих страданьях нестерпимых,
Но милости я так и не вкусил.
Какую муку я в душе носил!
Однако больше, чем сказал доныне,
Сказать я должен, пусть не хватит слов,
О той, чей нрав суров, –
О бесконечно милой мне врагине.
Она, в полон берущая сердца,
Мне грудь отверзнув, сердцем овладела
И молвила: “Ни слова про любовь!”
Со временем ее я встретил вновь,
Одну, в другом обличье, – и несмело
Поведал ей всю правду до конца.
И выражение ее лица
Мне было осужденьем за признанье,
И я поник, застыв, как изваянье.
Но столько гнева было в милом взоре,
Что, и одетый в камень, трепетал я,
Внимая: “Может быть, меня с другой
Ты спутал?” “Захоти она, – шептал я, –
И я забуду, что такое горе.
Пошли мне слезы вновь, владыка мой!”
Не понимаю как, но, чуть живой,
Способность я обрел передвигаться,
Виня себя за памятный урок.
Однако краток срок,
Чтоб за желанием перу угнаться,
И из того, что в память внесено,
Я только часть не обойду вниманьем.
Такого не желаю никому:
Смерть подступила к сердцу моему,
И я не мог бороться с ней молчаньем, –
Обресть в молчанье силы мудрено;
Но было говорить запрещено,
И я кричал – кричали песен строки:
“Я ваш, и, значит, вы к себе жестоки!”
Хотел я верить, что она оттает,
Найдет, что я достоин снисхожденья,
А если так, таиться смысла нет,
Однако гнев порой бежит смиренья,
Порой в смиренье силу обретает, –
И я, на все мольбы мои в ответ,
Оставлен был во тьме, утратив свет.
Нигде, нигде не видя, как ни тщился,
Ее следов, – где их во тьме найти! –
Как тот, кто спит в пути,
Однажды я ничком в траву свалился.
Упрямо попрекая беглый луч,
Я перестал мешать слезам печали
И предоставил им свободный бег.
С такою быстротой не тает снег
Весной, с какою силы убывали.
Я, не найдя просвета среди туч,
Под сенью бука превратился в ключ, –
Подобное бывает, как известно,
И потому сомненье неуместно.
Кто создал эту душу совершенной,
Коль скоро не Творец всего живого,
С которого она пример берет,
Всегда прощенье даровать готова
Тому, кто к ней с мольбой идет смиренной
И все свои ошибки признает.
Когда она мольбы повторной ждет,
Она и в этом подражает Богу,
Чтоб кающихся больше устрашить:
Ведь клятва не грешить
Не закрывает грешную дорогу.
И госпожа, на милость гнев сменя,
До взгляда снизошла – и оценила,
Что скорбь моя моей вине равна;
И слезы осушила мне она,
И, осмелев, я вновь взмолился было,
И взор ее, несчастного казня,
Сейчас же в камень превратил меня.
Лишь голос мой, оставшийся на воле,
Мадонну звал и Смерть, исполнен боли.
Печальный голос – как забыть такое!
Я, изнывая от любовной жажды,
В пустынных гротах плакал много дней,
И грех слезами искупил однажды-
И существо свое обрел земное,
Как видно, чтоб страдать еще сильней.
Охотником я следовал за ней,
И я нашел ее: моя дикарка,
Нагая, от меня невдалеке
Плескалась в ручейке,
Который солнце освещало ярко.
Увидя, что утешить взор могу,
Я на нее смотрел; она смутилась
И, от смущенья или же со зла,
Меня водой студеной обдала,
И тут невероятное случилось:
Я превратился – право, я не лгу, –
В оленя стройного на берегу
И до сих пор мечусь от бора к бору,
Перехитрить свою бессилен свору.
Канцона, кем я не был никогда,
Так это золотым дождем, которым
Юпитер пригасил любовный пыл;
Зато я был огнем и птицей был
И на крылах к заоблачным просторам
Ту возносил, кого пою всегда.
От лавра не уйти мне никуда:
Мой первый лавр – досель моя отрада,
И сердцу меньших радостей не надо.
В ту пору дня, когда небесный свод
Склоняется к закату, обещая
Иным, быть может, племенам рассвет,
Старушка, близкий отдых предвкушая,
Одна пустынной стороной бредет.
Устала: как-никак на склоне лет;
Но ляжет спать – и нет
Усталости с дороги,
И вечные тревоги
И горести не сдавливают грудь.
А мне печаль не даст глаза сомкнуть,
Затем что всякий раз, когда светило
Оканчивает путь,
Еще больнее мне, чем утром было.
Вот-вот пылающую колею
Поглотит бездна, но лучи заката
Еще не успевают отгореть,
Как поле покидает алчный ратай
И, затянув простую песнь свою,
Лицом светлеет – любо поглядеть;
На стол ложится снедь,
Что на словах по нраву
Любому, но приправу
К словам другую предпочтет любой.
Пускай кому-то весело порой,
А мне не ведом даже миг просвета
И не знаком покой,
Куда б ни передвинулась планета.
Пастух не ждет, пока лучи сойдут
В свое гнездо, не ждет, чтоб на востоке,
Ночь предвещая, сумерки легли:
Он покидает травы и потоки,
Гоня любовно стадо, но и прут
При этом не забыв поднять с земли;
Потом, от всех вдали,
В пещере, в шалаше ли,
Он, лежа на постели
Из веток, спит. Блажен, кто знает сон!
А я и среди ночи принужден
По голосу преследовать беглянку
Или спешить вдогон
По следу – и во тьме, и спозаранку.
Закрытую долину отыскав,
Лишь только ночь, на досках мореходы
Вповалку спят, усталости рабы.
А я, когда ныряет солнце в воды,
Испанию с Гранадой миновав,
Марокко и Геракловы столбы,
И милостью судьбы
Подарен каждый спящий, –
А я, судьбу корящий,
Опять всю ночь промучусь напролет.
День ото дня любовь моя растет
И безысходной болью душу травит
Уже десятый год,
И я не знаю, кто меня избавит.
Вот я пишу и вижу за окном
Волов, освобожденных от ярема,
Что тянутся в вечерний час с полей.
А у меня из песни в песню тема
Ярма кочует. Сколько под ярмом
Еще ходить? Дождусь ли лучших дней?
Я не отвел очей
И поступил беспечно,
Когда дерзнул навечно
Прекрасный лик в груди запечатлеть,
И этот образ в сердце не стереть
Ни силе, ни уловкам, ни искусству,
Покуда умереть
Не суждено со мною вместе чувству.
Канцона, если ты
Во всем со мной согласна
И столь же безучастна
К чужой хвале, на люди не ходи
И разговор ни с кем не заводи
О том, какой необоримый пламень
Зажег в моей груди
Любимый мною бессердечный камень.
О благородный дух, наставник плоти,
В которой пребыванье обрела
Земная жизнь достойного синьора,
Ты обладатель славного жезла –
Бича заблудших, и тебе, в расчете
Увидеть Рим спасенным от позора, –
Тебе реку, грядущего опора,
Когда в других добра померкнул свет
И не тревожит совесть укоризна.
Чего ты ждешь, скажи, на что отчизна
Надеется, своих не чуя бед?
Разбудят или нет
Ленивицу? Ужель не хватит духу?
За волосы бы я встряхнул старуху!
Едва ли может голос одинокий
Поднять ее, покорную судьбе, –
Под гнетом тяжким не пошевелиться!
Но не без провидения тебе,
Кто в силах этот сон прервать глубокий,
Сегодня наша вверена столица.
Не медли же: да вцепится десница
В растрепанные косы сей жены,
В грязи простертой, и заставит вежды
Открыть ее. К тебе мои надежды,
Мои глаза в слезах обращены:
Коль Марсовы сыны
Исконной вновь должны плениться славой,
То это будет под твоей державой.
Громады древних стен, благоговенье
Внушающие либо страх, когда
Былого вспоминаются картины,
Гробницы, где сокрыты навсегда
Останки тех, кого не ждет забвенье,
Какой бы срок ни минул с их кончины,
И прошлых добродетелей руины
С надеждой ныне на тебя глядят.
О верный долгу Брут, о Сципионы,
Узнав, что в Риме новые законы,
Вы станете блаженнее стократ.
И думаю, что, рад
Нежданным новостям, Фабриций скажет:
“Мой славный Рим еще себя покажет”.
Когда на небе ведомы тревоги
За этот мир, за наш земной удел,
К тебе взывают души, заклиная
Гражданской розни положить предел,
Из-за которой людям нет дороги
Под своды храмов, где лихая стая
Сбирается, злодейства замышляя,
Разбойничьим вертепом сделав храм;
Теперь, когда кругом не молкнут битвы,
Приносят не смиренные молитвы,
Но козни к разоренным алтарям.
О времена! О срам!
Колокола не Бога славят боем,
Колокола зовут идти разбоем.
Рыдающие женщины и дети,
Народ – от молодых до стариков,
Которым стало в этом мире дико,
Монахи, бел иль черен их покров,
Кричат тебе: “Лишь ты один на свете
Помочь нам властен. Заступись, владыко!”
Несчастный люд от мала до велика
Увечья обнажает пред тобой,
Что даже Ганнибала бы смягчили.
Пожары дом господень охватили,
Но если погасить очаг-другой
Решительной рукой,
Бесчестные погаснут притязанья,
И Бог твои благословит деянья.
Орлы и змеи, волки и медведи
Подчас колонне мраморной вредят
И тем самим себе вредят немало.
По их вине слезами застлан взгляд
Их матери, которая воззвала
К тебе, в твоей уверена победе.
Тысячелетие, как в ней не стало
Великих душ и пламенных сердец,
Прославивших ее в былое время.
О новое надменнейшее племя,
Позорящее матери венец!
Ты муж и ты отец:
Увы, не до нее отцу святому,
Что предпочел чужой родному дому.
Как правило, высокие стремленья
Находят злого недруга в судьбе,
Привыкшей палки ставить нам в колеса,
Но ныне, благосклонная к тебе,
Она достойна моего прощенья,
Хоть на меня всегда смотрела косо.
Никто себе не задавал вопроса,
Зачем она не любит открывать
При жизни людям путь к бессмертной славе.
Я верю – благороднейшей державе
Ты встать поможешь на ноги опять,
И смогут все сказать:
“Другие ей во цвете лет служили,
Он старую не уступил могиле”.
На Капитолии, канцона, встретишь
Ты рыцаря, что повсеместно чтим
За преданность свою великой цели.
Ты молвишь: “Некто, знающий доселе
Тебя, синьор, лишь по делам твоим,
Просил сказать, что Рим
Тебя сквозь слезы умоляет ныне
Со всех семи холмов о благостыне”.
Плескаясь в ледяных волнах, Диана
Любовника, следившего за ней,
Не так пленила наготою стана,
Как я пленен пастушкой был моей,
Что в воду погрузила покрывало-
Убор воздушных золотых кудрей:
И зной палящий не помог нимало,
Когда любовь ознобом пронизала.
Был знак Амура на ее челе –
И сердце перед странницей смирилось:
Ей равных нет, казалось, на земле.
Я шел за нею по зеленым травам,
Как вдруг словами чаща огласилась:
“Твой путь лесной – он только мнится правым!”
Я прислонился к буку – и окрест.
Задумавшись, впервые оглянулся
И понял всю опасность гиблых мест.
И около полудня вспять вернулся.
Я был уверен, что остыли чувства,
Что выстудили годы их приют,
Однако вновь желанья душу жгут.
Остались искры, скрытые золой, –
И я смиряюсь перед властью рока
И новой страстью, горячей былой.
Когда я плачу, боль не столь жестока,
Но не боятся горестного тока
Ни искры в сердце, ни коварный трут:
Как никогда доныне, пламень лют.
Зачем поверил я, что волны слез
Вольны с огнем покончить негасимым?
Вновь в жертву бог любви меня принес
Огню с водой – врагам непримиримым,
И тщетно упованье – невредимым
Освободиться от любовных пут,
Когда черты прекрасные влекут.
Промозглый воздух и густые тучи,
Послушные капризам злого ветра,
Неумолимо предвещают ливень;
Уже в кристалл почти оделись реки,
И муравы уже не видно в долах,
И росу в иней превращает холод.
И в сердце у меня – свирепый холод,
И беспросветны думы, словно тучи,
Рожденные туманом в этих долах,
Что для любовного закрыты ветра
Горами, осеняющими реки,
Которые мутит осенний ливень.
Кончается и самый сильный ливень.
И тает снег, когда минует холод,
И, сбрасывая лед, взбухают реки;
И неизвестен случай, чтобы тучи
Не отступили под напором ветра
И чтоб туман держался вечно в долах.
Но нет отрады мне в цветущих долах,
Я плачу и в погожий день, и в ливень,
И при студеном ветре, и без ветра.
Я лишь тогда найду: не вечен холод
В груди Мадонны и во взгляде – тучи,
Когда иссохнут все моря и реки.
Пока струиться к морю будут реки
И зверю будет любо в тихих долах,
Останутся в глазах прекрасных тучи,
Которые в моих – рождают ливень,
И в ледяной груди пребудет холод,
Что превратил мою – в источник ветра.
Я каждый ветр прощаю ради ветра,
Пленившего меня в краю, где реки –
Двумя границами, где чистый холод
И зелень – рядом, и во многих долах
Я лавра тень отпечатлел: ни ливень
Не страшен ей, ни гром, разверзший тучи.
Быстрее тучи не бегут от ветра,
Чем промелькнул тот день, ни реки в ливень,
И дольше медлит холод в вешних долах.
На что еще осталось уповать,
Когда я столько раз уже обманут?
Зачем, когда жалеть тебя не станут,
В мольбах напрасных руки воздевать?
Но если не до гроба изливать
Мне жалобы смиренно,
Я, преклонив колена,
Молю, Амур, меня не прерывать,
Когда произнесу – быть может, вскоре:
“_Drez etrayson es qu’ieu ciant e’m demori_” {*}.
{* Я вправе петь и веселиться, у меня для
этого есть все основания. (старопрованс.).}
Я вправе петь, хотя упущен срок, –
Я так давно вздыхаю, что едва ли
Уравновесит смех мои печали.
О, если бы при виде нежных строк
Священный взор нашел приятным слог,
Я после стольких пеней
Всех любящих блаженней
Воистину себя считать бы мог!
Тем паче, если б мог сказать свободно:
“_Пою, – ведь это госпоже угодно_”.
Блуждающие мысли, что в пути,
Высоком столь, питали тщетный пламень
Моих надежд, смотрите, сердце – камень
У госпожи, в него мне не войти.
И наше с вами слово не в чести
У ней, в одном повинной –
В согласии с судьбиной,
С которою устал я спор вести,
И так же, как судьба ко мне сурова,
_Хочу, чтобы суровым было слово_.
Однако что я? Где я? Кто мне лжет?
Не я ли сам, томимый злым недугом?
Хоть обойду все небо круг за кругом,
Мне ни одна планета слез не шлет.
Когда от плоти слепота идет,
Зачем винить светила
Иль то, что взору мило?
При мне виновник всех моих невзгод
С тех пор, как предо мною дни и ночи
_Прекрасный лик и сладостные очи_.
Хорошим вышло из всемощных рук
Все, чем от века красен мир, но око
Мое не проницает столь глубоко,
В плену красы, которая вокруг.
И встречи мимолетнее разлук
С непреходящим светом, –
Мой взор повинен в этом,
Не день, когда преобразила вдруг
Небесная краса, явившись взору,
_Зари моей безоблачную пору_.
Кто предпочел другим дорогам в жизни
Дорогу волн, в которых скрыты рифы,
Хранимый только стенками скорлупки,
Того и чудо не спасет от смерти,
И лучше бы ему вернуться в гавань,
Пока его рукам послушен парус.
Я нежному дыханью руль и парус
Доверил, полюбив впервые в жизни
И лучшую найти надеясь гавань,
Но вскоре путь мне преградили рифы,
И не вокруг меня причина смерти
Бесславной крылась, но в самой скорлупке.
Надолго заключен в слепой скорлупке,
Я плыл, не поднимая глаз на парус,
Что увлекал меня до срока к смерти.
Однако Тот, кто приобщает жизни,
Успел меня предупредить про рифы,
Дав – издали хотя бы – узреть гавань.
Огни, что ночью призывают в гавань,
Путь указуют судну и скорлупке
Туда, где штормы не страшны и рифы.
Так я, подняв глаза на вздутый парус,
Над ним увидел знаки вечной жизни
И в первый раз не испугался смерти.
Не потому, что верю в близость смерти.
При свете дня хочу войти я в гавань,
Куда ведет дорога долгой жизни;
К тому же не уверен я в скорлупке,
И ветра не выдерживает парус,
Увлекшего меня на эти рифы.
Когда бы гибель не таили рифы
И не искал бы я спасенья в смерти,
Я повернул бы с наслажденьем парус
И где-нибудь обрел благую гавань.
Но я горю под стать сухой скорлупке,
Не в силах изменить привычной жизни.
Ты, без кого ни смерти нет, ни жизни!
Скорлупке утлой угрожают рифы,
Направь же в гавань изможденный парус.
Смотри, Амур, красавица младая
Тебя не чтит и мучает меня,
Меж двух огней спокойствие храня.
Ты – с луком, а она – без лат, босая,
Стоит в траве высокой, далека
От жалости ко мне, с тобой дерзка.
Я – пленник, но когда твоя рука
И лук опорой остаются чести,
Мой государь, изведай радость мести.
На легких крыльях чудо-ангелица
На берег опустилася зеленый,
Где я ступал, своей судьбой влеком.
Кто мог предвидеть, что в тот день случится?
Силок, из нитей шелковых сплетенный,
Она в траве поставила тайком.
Избави Бог меня жалеть об этом:
Столь нежным взор ее светился светом.
Когда бы удалось
Моей упорной страсти
Одеться в соответствующий цвет,
Огонь бы довелось,
Надеюсь, хоть отчасти
И той узнать, что холодна в ответ;
И реже бы мой след
Встречался одинокий
На холмах и в полях
И реже бы в глазах
Блестели слезы, если бы жестокий
Воспламенился лед –
Причина всех невзгод.
Увы, Амур перу
И разуму препоной,
И песни терпки – и хожу понур.
Но, глядя на кору
Иль на листок зеленый,
Судить о древе – смело чересчур.
Пусть в сердце мне Амур
Глазами той заглянет,
Чей взор меня сразил:
Сердечный горький пыл,
Излившись, плачем, жалобами станет,
И тон моих обид
Другого оскорбит.
Где сладость пылких строк,
Рождавшихся вначале?
Где грация? Где радостный подъем?
Кто б это сердце мог,
Вместилище печали,
Постичь, раскрыв, и выразить резцом?
Черты Мадонны в нем
Любовь воспроизводит
И говорит о ней
И ярче и сильней,
Чем, к сожаленью, у меня выходит
Без помощи былой.
О рок! О жребий злой!
Подобно малышу,
Что речью не владеет,
Но хочет говорить, нетерпелив,
Я говорить спешу
В надежде, что успеет
Мадонна вздохам внять, пока я жив.
Коль радости прилив
Лишь собственные властны
Ей даровать черты,
Зеленый брег, хоть ты
Услышь: ужель мечты о том напрасны,
Чтоб над тобой плыла
Всегда моя хвала?
Прекраснее стопа
На землю не ступала,
Чем та, что освятила твой покров, –
И дум моих толпа
Тебя облюбовала,
И телом я спешить сюда готов.
Когда бы меж цветов
Прекрасный след остался
И среди этих трав,
Чтоб, чувствам выход дав,
Я в поисках напрасных не метался,
Где нынче наугад
Влюбленный бродит взгляд!
Чудесный уголок,
Как все для взора мило
Здесь, где, бывало, луч блуждал живой!
Цветок, склонясь, сорву
И думаю – взрастила
Его земля, где грежу наяву:
Здесь, над рекой, траву
Она примяла, сидя,
Вот здесь прошла она.
И точность не важна:
Я все найду, воочию не видя.
Стократ блаженней тот,
Кто нам блаженство шлет.
Как ты груба, лесная песнь моя!
Для твоего же блага
Останься здесь, бедняга.
Прохладных волн кристалл,
Манивших освежиться
Ту, кто других прекрасней несказанно;
Ветвистый дуб, что звал
Ее облокотиться, –
Опора восхитительного стана;
Цветущая поляна,
Где ангельская грудь
Лежала; воздух чистый,
Где взор явил лучистый
Мне бог любви, чтоб сердце отомкнуть, –
Склоните слух прилежный
В последний раз к словам печали нежной.
Коль смерть моя близка
И небеса решили,
Что скоро вежды мне Амур закроет,
Пусть добрая рука
Близ вас предаст могиле
Мой прах – и небо душу упокоит.
Судьбина козни строит,
Но смерть не так страшна,
Коль в смутный час распутья
Едва ли упрекнуть я
Сумею душу, веря, что она,
Дабы покинуть тело,
Спокойнее бы не нашла предела.
Придет, быть может, час,
Когда в приют священный
Тиран вернется, добрый и прекрасный,
И где, по счастью, нас
Тот день застиг блаженный,
Взор омрачится ясный,
Найдя лишь прах безгласный
Среди камней, и тут
Амур ее наставит –
Вздыхать по мне заставит,
И небеса к страдальцу снизойдут
При виде покрывала,
Что слезы безутешные впитало.
Прелестные цветы
Ей на колени, томной,
Серебряным дождем с ветвей струились.
Средь этой красоты
Она сидела скромно:
Цветы любовным нимбом серебрились.
На лоно ей ложились,
Блестели в волосах
И, сочетаясь с ними,
Казались золотыми.
И на траве – цветы, и на волнах,
И, рея величаво,
Цветы шептали: “Здесь Любви держава”.
Я повторял не раз
В восторге исступленья:
“Она, конечно, порожденье рая!”
Лицо, сиянье глаз,
Небесные движенья,
И мелодичный смех, и речь живая,
От правды отдаляя,
Добились, что забыл
Я истину от счастья:
Как мог сюда попасть я?
Ведь я на небе, мне казалось, был.
И нет с тех пор на свете
Мест для меня спокойнее, чем эти.
Когда бы нарядилась ты, как хочешь,
Тебя бы, песнь моя,
В дуброве от людей не прятал я.
Куда меня торопит бог любви,
Я должен строки скорбные направить –
И дань Амуру принести сполна.
С чего начать? Что под конец оставить?
Попробуй все как есть восстанови,
Но повесть будет в точности верна
Тому, как в сердце запечатлена
Его нетерпеливою рукою.
Предел на время вздохам положу,
О муках расскажу
Моих – и боль немного успокою.
Куда ни погляжу,
Что ни увижу – сразу позабуду:
Она одна передо мной повсюду.
От моего сокровища вдали
Томиться должен я по воле рока,
Но я воспоминаньями живу,
А если так, душа не одинока.
Когда весна – владычица Земли
И мир рядится в первую траву,
Я мысленно, как прежде – наяву,
Красавицы младой подвластен чарам.
Когда же солнце греет горячей,
Огонь его лучей
Могу ли не сравнить с любовным жаром?
Но вот осенних дней
Пришел черед – она предстала взору
Уже вступившей в совершенства пору.
Фиалками любуясь каждый раз
И глядя на раскрывшиеся почки,
Когда уходит холод со двора,
Что вижу я? – фиалки и листочки,
Оружие Амура в грозный час;
Мне видится весенняя кора,
Что кутала заботливо вчера
Девичье тело – местопребыванье
Души высокой ныне. Как я рад,
Что всех других услад
Превыше для меня напоминанье
О том, как юный взгляд
Она пленила – кроткий мой мучитель
И вместе с тем единственный целитель!
Когда янтарным солнцем снег облит,
Холмы вдали, одетые снегами,
Мне лик напоминают неземной,
Что полнит очи сладкими слезами
Издалека, а рядом он слепит
И побеждает сердце красотой.
Под золотом, под снежной белизной
Я вижу то, чего другой не может
Увидеть, – то, что я один открыл;
И негасимый пыл
В моей груди ее улыбка множит,
И нет на свете сил,
Способных пламя уничтожить это,
Что не боится ни зимы, ни лета.
Когда ночная отшумит гроза
И в воздухе морозном засверкают
Планеты, проступив из темноты,
Отрадой бесконечной возникают
Передо мной прелестные глаза.
Они глядят, как звезды с высоты,
Как в первый день любви из-под фаты
В слезах смотрели умиротворенно.
Когда над миром новый день встает,
Мне чудится восход
Сияньем глаз; когда же с небосклона
Светило дня уйдет,
Мне кажется, что отвернулись очи
Прекрасные – и я во власти ночи.
При виде белых и пунцовых роз,
Стоящих рядом в золотом кувшине,
Моим мечтам является она,
Кому не знаю равных я поныне:
И тот же золотой отлив волос,
И шеи грациозной белизна,
Что с молоком бояться не должна
Сравнения, и тот же пламень нежный,
Который так идет ее щекам.
Когда порыв цветам
Передает в лугах зефир прибрежный,
Я как бы снова там,
Где некогда увидел я впервые.
Как ветер гладил кудри золотые.
Задумал я на небе звезды счесть,
Должно быть, или все на свете воды
В одном сосуде захотел собрать,
Решив, что все явления природы,
Которым я оказываю честь
Сравненьем с милой, я смогу назвать.
На всем вокруг лежит ее печать,
И если мне и хочется порою
От наважденья этого уйти,
Я знаю – все пути
К спасению закрыты предо мною,
И не произнести –
Пусть к счастью для меня, пускай к несчастью –
Мне имени другого с той же страстью.
Ты знаешь, песня, что мои слова
Не могут передать и сотой доли
Того, что сердцу чувствовать дано:
Лишь думам суждено
Ослабить чувство нестерпимой боли
Уже давным-давно
Разлука бы свела меня в могилу,
Когда бы в грезах я не черпал силу.
От мысли к мысли, от горы к другой
Амур меня ведет путем неторным,
Тропинки стороною обходя:
Смятенная душа найдет покой,
Пустынный берег над ручьем проворным
Или тенистый дол в пути найдя,
Где, волею вождя,
То радостна она, то вдруг заплачет
И лик меняет мой, отобразив
На нем любой порыв,
Как будто бы под маской маску прячет;
И скажет, кто не меньше пролил слез:
“Он любит. Но любим ли? – вот вопрос”.
Для глаз моих угла жилого вид –
Смертельный враг. Меня дубрава манит,
На высях горных отдых нахожу.
Иду – и мысль на месте не стоит,
И грусть нередко радостью предстанет,
С которою смотрю на госпожу.
Недаром дорожу
Я этой сладкой, этой горькой частью
И говорю в душе: желанный срок,
Быть может, недалек,
Когда ты не нарадуешься счастью.
От этой мысли к новой – ровно шаг:
Ужели правда? Но когда? Но как?
Остановись порой в тени холма
Иль под сосной и выбрав наудачу
Скалы обломок, я на нем пишу
Прекрасный лик. Когда же от письма
Вернусь к себе, замечу вдруг, что плачу,
И – “Как ты мог расстаться с ней?” – спрошу.
Пускай, когда спешу
Утешить мысль теплом ее улыбки,
Я забываю о себе самом,
Любовию влеком, –
Душа в восторге от такой ошибки:
И всюду вижу я мою любовь
И счастлив заблуждаться вновь и вновь.
Она не раз являлась предо мной
В траве зеленой и в воде прозрачной,
И в облаке не раз ее найду.
И Леда перед этой красотой
Сочла бы дочь-красавицу невзрачной, –
Так солнце гасит яркую звезду.
Чем дальше забреду,
Чем глуше место, тем мою отраду
Прекрасней нахожу. Но вот обман
Растает, как туман, –
И камнем хладным я на камень сяду,
И зарыдает хладный камень тот
И пальцами по струнам проведет.
На самую высокую из гор,
Куда бессильны дотянуться тени
Других вершин, всхожу: ведь только там
Охватывает безутешный взор
Всю полноту душевных злоключений.
Там предаюсь спасительным слезам,
Поняв, что к тем местам,
Где государыня моя осталась,
Неблизок путь. И про себя тогда
Шепчу: “Смотри туда,
Где, может, по тебе истосковалась,
Как ты по ней, любимая твоя”.
И этой думою утешен я.
Канцона, за горами,
Где глубже и прозрачней небосвод,
Меня над речкой ты увидишь снова,
Где в рощице лавровой
Благоуханный ветерок поет:
Душа расстаться с милой не сумела,
И здесь перед тобою – только тело.
Италия моя, судьбе коварной
Мирской не страшен суд.
Ты при смерти. Слова плохой целитель.
Но я надеюсь, не молчанья ждут
На Тибре и на Арно
И здесь, на По, где днесь моя обитель.
Прошу тебя, Спаситель,
На землю взор участливый склони
И над священной смилуйся страною,
Охваченной резнею
Без всяких оснований для резни.
В сердцах искорени
Жестокое начало
И вечной истине отверзни их,
Позволив, чтоб звучала
Она из недостойных уст моих.
Помилуйте, случайные владельцы
Измученных земель,
Что делают в краю волшебном своры
Вооруженных варваров? Ужель
Должны решать пришельцы
В кровопролитных битвах ваши споры?
Вы ищете опоры
В продажном сердце, но велик ли прок
В любви, подогреваемой деньгами:
Чем больше рать за вами,
Тем больше оснований для тревог.
О бешеный поток,
В какой стране пустынной
Родился ты, чтоб наши нивы смять?
Когда всему причиной
Мы сами, кто тебя направит вспять?
Чтоб нам тевтоны угрожать не смели,
Природа возвела
Спасительные Альпы, но слепая
Корысть со временем свое взяла,
И на здоровом теле
Гноеточит лишай, не заживая.
Сегодня волчья стая
В одном загоне с овцами живет.
И кто страдает? Тот, кто безобидней,
И это тем постыдней,
Что нечисть эту породил народ,
Которому живот
Вспорол бесстрашный Марий,
Не ведавший усталости, пока
От крови подлых тварей
Соленою не сделалась река.
Не стану здесь перечислять победы,
Которые не раз
Над ними Цезарь праздновал когда-то.
Кого благодарить, когда не вас,
За нынешние беды,
За то, что неуемной жаждой злата
Отечество разъято
И пришлый меч гуляет по стране!
По чьей вине и по какому праву
Чините вы расправу
Над ближним, наживаясь на войне,
И кличете извне
Людей, готовых кровью
Расходы ваши оправдать сполна?
Не из любви к злословью
Глаголю я, – мне истина важна.
На хитрого баварца положиться
И после всех измен
Не раскусить предателя в наймите!
Едва опасность, он сдается в плен,
И ваша кровь струится
Обильней в каждом из кровопролитий.
С раздумий день начните
И сами убедитесь, до чего
Губительное вы несете бремя.
Латинян славных племя,
Гони пришельцев всех до одного,
Оспорив торжество
Отсталого народа.
Коль скоро он сильнее нас умом,
То вовсе не природа,
Но мы, и только мы, повинны в том.
Где я родился, где я вырос, если
Не в этой стороне?
Не в этом ли гнезде меня вскормили?
Какой предел на свете ближе мне,
Чем этот край? Не здесь ли
Почиют старики мои в могиле?
Дай Бог, чтоб исходили
Из этой мысли вы! Смотрите, как
Несчастный люд под вашей властью страждет:
Он состраданья жаждет
От неба и от вас. Подайте знак –
И тут же свет на мрак
Оружие поднимет,
И кратким будет бой на этот раз,
Затем что не отнимет
Никто исконной доблести у нас.
Владыки, не надейтесь на отсрочку, –
У смерти свой расчет,
И время не остановить в полете:
Вы нынче здесь, но знайте наперед,
Что душам в одиночку
Держать ответ на страшном повороте.
Пока вы здесь бредете,
Сумейте зло в себе преодолеть,
Благому ветру паруса подставив
И помыслы направив
Не на бесчинства, а на то, чтоб впредь
В деяниях греметь
Ума иль рук. Иначе
На этом свете вам не обрести
Блаженства, и тем паче
На небо вам заказаны пути.
Послание мое,
Стой на своем, не повышая тона,
Поскольку к людям ты обращено,
Которые давно
От правды отвернулись оскорбленно.
Зато тебя, канцона,
Приветят дружно те,
Что о добре пекутся к чести мира.
Так будь на высоте,
Иди, взывая: “Мира! Мира! Мира!”
Особенной должна
Быть редкость, неожиданным явленье,
Возможность для сравненья
Дающее со мною, – разве нет?
Где брезжит первый свет,
Есть птица – диво стороны далекой:
Без друга, одинока,
От вольной смерти восстает она.
Так страсть моя – одна,
Так, полная высокого стремленья,
Не может жить без солнца своего,
Так гаснет – для того,
Чтоб вновь пылать, не зная утоленья,
Горит, сгорает, чтобы возродиться,
Как чудо-птица, жизни вновь полна.
Могучий камень скрыт
В индийском море: силой притягает
К себе железо он и отторгает
Его от дерева, топя суда.
Знакомая беда!
Так среди слез, в пучине, риф прекрасный
Мой краткий век злосчастный,
Мою ладью гордыней сокрушит;
Так не принадлежит
Мне больше сердце, не оберегает
Давно меня, затем что предпочла
Любимая скала
Железу плоть; так в бездну повергает
Меня, страша безвременной могилой,
Мой камень милый, мой живой магнит.
Есть в Африке края,
В которых обитает зверь кротчайший,
Но болью величайшей
Грозят его глаза, что смерть таят.
И, обращая взгляд
К сей твари, следует остерегаться
Глазами с ней встречаться:
Опасна только ими тварь сия.
Но, зная это, я
Упрямо, с неуклонностью редчайшей
На муку вновь иду, нетерпелив:
Влечет слепой порыв
Туда, где взором, негою сладчайшей
Мне смерть сулит, позвав на путь тернистый,
Moij ангел чистый, хищница моя.
Родник на юге бьет,
Что именем от солнца происходит:
Как только ночь приходит,
Вода кипит, а утром – холодна
(Тем холодней она,
Чем выше солнце на небесном своде).
Источник слез, я – вроде
Того ключа уже который год:
Едва лишь настает
Для взгляда ночь, когда он не находит
Лучей живого солнца, я горю;
Но только посмотрю
На светоч мой – и сразу сердце сводит:
Внутри неузнаваем и снаружи,
Дрожу от стужи, превращаюсь в лед.
Как явствует из книг,
Есть в Греции, в Эпире, ключ студеный,
Что факел незажженный
Зажжет, волной своей воспламени.
Любовного огня
Душа моя еще не испытала,
Когда пред ней предстала
Холодная краса, – ив тот же миг
В душе огонь возник,
И перед нею, мукой опаленной,
И камень бы разжалобиться мог.
Но кто ее зажег,
Сам погасил огонь, едва рожденный.
Так сердце зажигала и гасила
Вновь эта сила – мой живой родник.
Струятся два ключа
На островах Фортуны: кто напиться
Из первого склонится,
Умрет, смеясь; воды в другом испив,
Он будет снова жив.
И я бы умер весело, быть может,
Но мука сердце гложет,
Неслыханное счастье омрача.
Амур, молчи, умча
Меня туда, где слава – небылица,
О роднике, который полн всегда,
Особенно когда
Апрельской трелью слух ласкает птица
И слез источник глубже океана:
Весною рана снова горяча.
Кто обо мне тебя,
Канцона, спросит, – скажешь: “Берег Сорги,
Закрытый дол меж гор – его приют,
Куда его зовут
Амур и образ той, что не в восторге
От нас, не зная жалости нисколько,
Себя лишь только на!ечле любя”
Под сень благую, под густые листья
Бежал я от безжалостного света,
Который третье излучало небо;
Уже от снега вешний ветер горы
Освобождал, преображая время,
Густели травы, зацветали ветви.
Едва ли знала благородней ветви
Подлунная и зеленее листья,
Чем те, что мне весны явило время,
И я, от жаркого спасаясь света,
Не за тенистые укрылся горы:
Я знал, что к лавру благосклонно небо.
Теперь без страха я смотрел на небо
И, возлюбив прекраснейшие листья,
Бродил в дубровах, поднимался в горы,
Но ни ствола не повстречал, ни ветви,
Что были бы в такой чести у света
Верховного и презирали время.
И чувств моих не охладило время,
И, вновь спеша туда, где слышал небо,
Влеком лучами сладостного света,
Я возвращался к вам, живые ветви,
И в дни, когда лежат во прахе листья,
И в дни, когда травой покрыты горы.
Поля, дубровы, камни, реки, горы
Все на земле преображает время;
И да простят мне дорогие листья,
Что многие круги свершило небо,
И эти клеем смазанные ветви
Решил покинуть я при виде света.
Пленен лучами сладостного света,
Великие преодолел я горы,
Чтобы любимые увидеть ветви;
Теперь же краткий век, места и время
Иной стезей зовут меня на небо
И ждут плодов – не все ж цветы и листья.
Другие листья, блеск другого света,
Другой на небо путь, другие горы
Искать мне время и другие ветви.
He столь морскими существами волны
Населены, и небо над луною
Не столь усеяно звездами ночью,
Не столь обильны птицами дубровы
И травами – поляна или берег,
Сколь это сердце – думами под вечер.
Мне все желанней мой последний вечер,
Что у живой земли отнимет волны
И сон дарует мне и тихий берег:
Никто несчастней не был под луною,
Чем я, – тому свидетели дубровы,
В которых я блуждаю днем и ночью.
Я отдыха не знаю долгой ночью,
Вздыхаю – утро на дворе иль вечер,
Амуром превращен в жильца дубровы.
Покой найду, когда иссохнут волны,
И солнце поменяется с луною
Лучами, и увянет вешний берег.
Рождает боль живую каждый берег,
Я днем бреду в раздумьях, плачу ночью,
Не превзойден превратною луною.
Едва заря погаснет, что ни вечер
Вздыхает грудь, из глаз струятся волны,
Которым смыть под силу и дубровы.
Враждебны города, но не дубровы
Для дум, приют которых – этот берег
Высокий, где живые льются волны,
Когда я плачу безмятежной ночью,
И я на день не променяю вечер,
Не предпочту денницу пред луною.
Блажен пастух, что был любим Луною!
Мне спать бы рядом с ним в тени дубровы,
И та, кто близит мой последний вечер,
С Амуром и Луной на этот берег
Хоть до рассвета пусть пришла бы ночью,
А солнце бы навеки скрыли волны.
Ты завтра узришь волны под луною,
Родившаяся ночью песнь дубровы,
Ступив на берег дорогой под вечер.
Как быть, Амур? Печали нет предела.
О смерти мысль лелею:
Покинула Мадонна этот свет
И сердце мне вернуть не захотела,
И ради встречи с нею
Прервать пора чреду жестоких лет.
Увы, надежды нет
При жизни положить конец разлуке.
Она ушла – ив муки
Отрады тайные превращены,
И безутешных слез глаза полны.
Ты знаешь о моей жестокой были,
О муке безысходной
И ты меня жалеешь в первый раз,
Вернее – нас, ведь мы ладью разбили
О тот же риф подводный
И в темноте остались в тот же час.
Опишет ли рассказ
Мои страданья, им не уступая?
И ты, юдоль слепая,
Со мною плакать день и ночь должна,
Сокровища такого лишена.
Твоя единственная слава пала,
Но, мир неблагодарный,
Ты не заметил. Недостоин ты,
Чтобы Мадонна по земле ступала,
Затем что лучезарной
Небесной недостоин красоты.
А я из пустоты,
Которая вокруг простерлась грозно,
Зову Мадонну слезно,
От стольких упований сохранив
Лишь слезы, – только ими я и жив.
Стал горстью праха лик ее цветущий,
Что от всего земного
Нас отвлекал, но, тлению чужда,
Ее душа – под сенью райских кущей,
Свободна от покрова,
Что был на ней недолгие года;
И час пробьет, когда
Она, пленяя нас другим нарядом,
Предстанет нашим взглядам,
Святою, вечной красотой светла
И потому прекрасней, чем была.
Отрадою для мысленного взора
Там, где она желанна,
Мадонна благосклонно предстает;
И в гордом имени моя опора,
Звучащем постоянно
В груди моей, – мой сладостный оплот.
Амур меня поймет,
Он замечает – я не тот, что прежде:
Пришел конец надежде;
Но я надеюсь, что моя тоска
Видна и той, что к правде так близка.
Вы, дамы, что ее небесной статью
И жизнью восторгались
И юной грациозной красотой,
Мне будет состраданье благодатью,
Как вы уже, наверно, догадались,
Но сострадание не нужно той,
Что обрела покой;
А я остался здесь, на поле сечи,
В душе внимая речи
Амура, – мне бы узел разрубить,
Но рад Амур меня разубедить:
“Покончи с болью, грудь твою сдавившей,
Ведь рай перед душою,
Не в меру страсти преданной, закрыт.
Мадонну почитают опочившей
Все, кроме нас с тобою.
Поверь, она к тебе благоволит,
И, зная, что звучит
В подлунной песнь, что славу ей приносит,
Она, вздыхая, просит,
Чтоб ты любви последний отдал долг
Чтоб голос твой по-прежнему не молк”
Разумно сторонись
Веселых, не в пример тебе, компаний,
Но не беги страданий.
Напутственные не забудь слова,
Канцона, безутешная вдова.