Когда любовь, как червь, точила ум
И дух мой жил надеждою подспудной,
Петлистый след искал я, безрассудный,
На гребнях гор, покинув жизни шум.
Не выдержав невзгод, я стал угрюм
И в песнях сетовал на жребий трудный.
Но нужных слов не знал, и дар мой скудный
В те дни невнятно пел смятенье дум.
Под скромным камнем пламень скрыт огромный.
Когда б, стихи слагая, вслед за всеми
Я к старости степенной путь держал,
То слог мой хилый силой неуемной
И совершенством наделило б время –
И камень бы дробился и рыдал.
Амур, что был со мною неразлучен
На этих берегах до неких пор
И продолжал со мной, с волнами спор,
Который не был никому докучен;
Зефир, цветы, трава, узор излучин,
Холмами ограниченный простор,
Невзгод любовных порт под сенью гор,
Где я спасался, бурями измучен;
О в зарослях лесных певцы весны,
О нимфы, о жильцы кристальных недр,
Где в водорослях можно заблудиться, –
Услышьте: дни мои омрачены
Печатью смерти. Мир настолько щедр,
Что каждый под своей звездой родится!
Душа, покинувшая облаченье, –
Такого вновь Природе не создать, –
На миг отринь покой и благодать,
Взгляни, печалясь, на мои мученья.
Ты встарь питала в сердце подозренья,
Но заблужденья прежнего печать
Твой взгляд не будет больше омрачать.
Так влей мне в душу умиротворенье!
Взгляни на Соргу, на ее исток –
Меж вод и трав блуждает одиноко,
Кто память о тебе не превозмог.
Но не смотри на город, где до срока
Ты умерла, где ты вошла в мой слог –
Пусть ненавистного избегнет око.
Светило, что направило мой шаг
На верный путь и славы свет явило,
Вступило в круг верховного светила,
И, взят могилой, светоч мой иссяк.
Я диким зверем стал, бегу во мрак,
Мой шаг неверен, сердце боль сдавила,
Глазам, склоненным долу, все постыло,
Пустынен мир, и ум мой миру враг.
Ищу места, где некогда Мадонна
Являлась мне. Светило прежних лет,
Любовь, веди из тьмы мой дух смятенный!
Любимой нет нигде – знакомый след,
Чураясь Стикса глубины бездонной,
Ведет к вершинам, где сияет свет.
Той, для которой Соргу перед Арно
Я предпочел и вольную нужду
Служенью за внушительную мзду,
На свете больше нет: судьба коварна.
Не будет мне потомство благодарно, –
Напрасно за мазком мазок кладу:
Краса любимой, на мою беду,
Не так, как в жизни, в песнях лучезарна.
Одни наброски – сколько ни пиши,
Но черт отдельных для портрета мало,
Как были бы они ни хороши.
Душевной красотой она пленяла,
Но лишь доходит дело до души –
Умения писать как не бывало.
Я уповал на быстрые крыла,
Поняв, кому обязан я полетом,
На то, что скромная моя хвала
Приблизится к моим живым тенетам.
Однако если веточка мала,
Ее к земле плоды сгибают гнетом,
И я не мог сказать: “Моя взяла!” –
Для смертных путь закрыт к таким высотам.
Перу, не то что слову, не взлететь,
Куда Природа без труда взлетела,
Пленившую меня сплетая сеть.
С тех пор как завершил Природы дело
Амур, я не достоин даже зреть
Мадонну был, но мне судьба радела.
Лишь ненадолго небо подарило
Подлунной чудо – чудо из чудес,
Что снова изволением небес
К чертогам звездным вскоре воспарило.
Любовь стихи в уста мои вложила,
Чтоб след его навеки не исчез,
Но жизнь брала над словом перевес,
И лгали, лгали перья и чернила.
Не покорилась высота стихам,
Я понял, что они несовершенны,
Что тут, увы, отступится любой.
Кто проницателен, представит сам,
Что это так, и скажет: “О, блаженны
Глаза, что видели ее живой!”
Опять зефир подул – и потеплело,
Взошла трава, и, спутница тепла,
Щебечет Прокна, плачет Филомела,
Пришла весна, румяна и бела.
Луга ликуют, небо просветлело,
Юпитер счастлив – дочка расцвела,
И землю, и волну любовь согрела
И в каждой божьей твари ожила.
А мне опять вздыхать над злой судьбою
По воле той, что унесла с собою
На небо сердца моего ключи.
И пенье птиц, и вешние просторы,
И жен прекрасных радостные взоры –
Пустыня мне и хищники в ночи.
О чем так сладко плачет соловей
И летний мрак живит волшебной силой?
По милой ли тоскует он своей?
По чадам ли? Ни милых нет, ни милой.
Всю ночь он будит грусть мою живей,
Ответствуя, один, мечте унылой…
Так, вижу я: самих богинь сильней
Царица Смерть! И тем грозит могилой!
О, как легко чарует нас обман!
Не верил я, чтоб тех очей светила,
Те солнца два живых, затмил туман, –
Но черная земля их поглотила.
“Все тлен! – поет нам боль сердечных ран. –
Все, чем бы жизнь тебя ни обольстила”.
Ни ясных звезд блуждающие станы,
Ни полные на взморье паруса,
Ни с пестрым зверем темные леса,
Ни всадники в доспехах средь поляны,
Ни гости с вестью про чужие страны,
Ни рифм любовных сладкая краса,
Ни милых жен поющих голоса
Во мгле садов, где шепчутся фонтаны, –
Ничто не тронет сердца моего.
Все погребло с собой мое светило,
Что сердцу было зеркалом всего.
Жизнь однозвучна. Зрелище уныло,
Лишь в смерти вновь увижу то, чего
Мне лучше б никогда не видеть было.
О ней писал и плакал я, сгорая
В прохладе сладостной; ушло то время.
Ее уж нет, а мне осталось бремя
Тоски и слез – и рифм усталых стая.
Взор нежных глаз, их красота святая
Вошли мне в сердце, словно в пашню семя, –
Но это сердце выбрала меж всеми
И в плащ свой завернула, отлетая.
И с ней оно в земле и в горних кущах,
Где лучшую из чистых и смиренных
Венчают лавром, Славой осиянным…
О, как мне отрешиться от гнетущих
Телесных риз, чтоб духом первозданным
И с ней и с сердцем слиться – меж блаженных?
Душа, свой путь утрат ты предвещала,
В дни радости задумчива, уныла,
Ища среди всего, что в жизни мило,
Покоя от скорбей, точивших жала.
Слова, черты, движенья покрывала
И, с болью, жалости нежданной сила –
Тебе в прозренье это все гласило:
Сей день – последний, счастье миновало.
О бедная душа! О обаянье!
Как мы пылали здесь, где взглядом жил я
Очей – последним, сам того не зная!
Им, двум друзьям вернейшим, поручил я
Сокровищ благороднейших деянье, –
Дум дивный клад и сердце оставляя.
Я гнал войну, я бредил скорой встречей
С покоем, мчался к цели напрямик.
Но брошен вспять – меня в пути настиг
Перст миротворицы противоречий.
Нагрянет вихрь – и тучи гибнут в сече.
Явилась Смерть – и жизнь пресеклась вмиг,
И глаз прекраснейших иссяк родник,
И я томлюсь в тоске нечеловечьей.
Меняют нрав лета и седина.
Подоле во плоти она живи,
От сердца подозренья б отвратила.
Поведал бы о горестях любви
Мой чистый вздох, к которому она,
Я знаю, в небе с болью слух склонила.
Преполовилась жизнь. Огней немного
Еще под пеплом тлело. Нетяжел
Был жар полудней. Перед тем как в дол
Стремглав упасть, тропа стлалась отлого.
Утишилась сердечная тревога,
Страстей угомонился произвол,
И стал согласьем прежних чувств раскол.
Глядела не пугливо и не строго
Мне в очи милая. Была пора,
Когда сдружиться с Чистотой достоин
Амур, и целомудренна игра
Двух любящих, и разговор спокоен.
Я счастлив был… Но на пути Добра
Нам Смерть предстала, как в железе воин.
Амур меня до тихого причала
Довел лишь в вечереющие годы
Покоя, целомудрия – свободы
От страсти, что меня обуревала.
Не потому ль душа любимой стала
Терпимее к душе иной породы?
Но Смерть пришла и загубила всходы.
Все, что растил, – в единый миг пропало.
А между тем уж время приближалось,
Когда она могла б внимать сердечно
Моим словам о нежности, что длится.
В ее святых речах сквозила б жалость…
Но стали бы тогда у нас, конечно,
Совсем иными волосы и лица…
Я мыслию лелею непрестанной
Ее, чью тень отнять бессильна Лета,
И вижу вновь ее в красе расцвета,
Родной звезды восходом осиянной.
Как в первый день, душою обаянной
Ловлю в чертах застенчивость привета.
“Она жива, – кричу, – как в оны лета!”
И дара слов молю из уст желанной.
Порой молчит, порою… Сердцу дорог
Такой восторг!.. А после, как от хмеля
Очнувшийся, скажу: “Знай, обманула
Тебя мечта! В тысяча триста сорок
Осьмом году, в час первый, в день апреля
Шестый – меж нас блаженная уснула”.
Когда судьба растенье сотрясла,
Как буря или как удар металла,
И обнажились корни догола,
И гордая листва на землю пала,
Другое Каллиопа избрала
С Эвтерпой – то, что мне потом предстало,
Опутав сердце; так вокруг ствола
Змеится плющ. Все началось сначала.
Красавец лавр, где, полные огня,
Мои гнездились прежде воздыханья,
Не шевельнув ни веточки в ответ,
Оставил корни в сердце у меня,
И есть кому сквозь горькие рыданья
Взывать, но отклика все нет и нет.
Промчались дни мои быстрее лани,
И если счастье улыбалось им,
Оно мгновенно превращалось в дым.
О сладостная боль воспоминаний!
О мир превратный! Знать бы мне заране,
Что слеп, кто верит чаяньям слепым!
Она лежит под сводом гробовым,
И между ней и прахом стерлись грани.
Но высшая краса вознесена
На небеса, и этой неземною
Красой, как прежде, жизнь моя полна,
И трепетная дума сединою
Мое чело венчает: где она?
Какой предстанет завтра предо мною?
Тут не гнездо ли Феникса живого?
Здесь перья злато-рдяные слагала
И под крылом мне сердце согревала
Та, что поныне внемлет вздох и слово.
Здесь и страданья сладкого основа:
Где то лицо, что, все светясь, вставало,
Жизнь, радость, пыл и мощь в меня вливало?
Была – одна, едина – в небе снова.
Покинут, одиноко изнываю
И все сюда влачусь, исполнен боли,
Твои святыни чту и воспеваю;
Холмы все вижу в полуночном доле
И твой последний взлет к иному краю
Здесь, где твой взор дарил рассвет юдоли.
Как встарь, зефир над нежными холмами;
Да, вот они, где дивный свет явился
Очам моим, что небу полюбился,
Смяв пыл и радость горем и слезами.
Тщета надежд с безумными мечтами!
Меж сирых трав источник помутился,
И пусто гнездышко. Я с ним сроднился,
Здесь жив, здесь лечь и бренными костями
Да изойдут и сладкие рыданья,
Не жгут и очи сердца прах остылый,
И отдых обретут мои страданья.
Владыка мой был щедр нещадной силой:
Лицом к лицу с огнем – я знал пыланья!
Оплакиваю ныне пепел милый.