Перевод: А.Эппель
И стало так! – усоп Томплинсон в постели на Беркли-сквер,
И за волосы схватил его посланник надмирных сфер.
Схватил его за волосы Дух черт-те куда повлек, –
И Млечный Путь гудел по пути, как вздутый дождем поток.
И Млечный Путь отгудел вдали – умолкла звездная марь,
И вот у Врат очутились они, где сторожем Петр-ключарь.
“Предстань, предстань и нам, Томплинсон, четко и ясно ответь,
Какое добро успел совершить, пока не пришлось помереть;
Какое добро успел совершить в юдоли скорби и зла!”
И встала вмиг Томплинсона душа, что кость под дождем, бела.
“Оставлен мною друг на земле – наставник и духовник,
Сюда явись он, – сказал Томплинсон, – изложит все напрямик”.
“Отметим: ближний тебя возлюбил, – но это мелкий пример!
Ведь ты же брат у Небесных Врат, а это не Беркли-сквер;
Хоть будет поднят с постели твой друг, хоть скажет он за тебя, –
У нас – не двое за одного, а каждый сам за себя”.
Горе и долу зрел Томплинсон и не узрел не черта –
Нагие звезды глумились над ним, а в нем была пустота.
А ветер, дующий меж миров, взвизгнул, как нож в ребре,
И стал отчет давать Томплинсон в содеянном им добре:
“Про это – я читал, – он сказал, – это – слыхал стороной,
Про это думал, что думал другой о русской персоне одной”.
Безгрешные души толклись позади, как голуби у летка,
А Петр-ключарь ключами бренчал, и злость брала старика.
” Думал ,читал слыхал, – он сказал, – это все про других!
Во имя бывшей плоти своей реки о путях своих!”
Вспять и встречь взглянул Томплинсон и не узрел ни черта;
Был мрак сплошной за его спиной, а впереди – Врата.
“Это я знал, это – считал, про это где-то слыхал,
Что кто-то читал, что кто-то писал про шведа, который пахал”.
“Знал, считал, слыхал, – ну и ну! – сразу лезть во Врата!
К чему небесам внимать словесам – меж звезд и так теснота!
За добродетели духовника, ближнего или родни
Не обретет господних щедрот пленник земной суетни.
Отыди, отыди ко Князю Лжи, твой жребий не завершен!
И… да будет вера твоей Беркли-сквер с тобой там, Томплинсон!”
Волок его за волосы Дух, стремительно падая вниз,
И возле Пекла поверглись они, Созвездья Строптивости близ,
Где звезды красны от гордыни и зла, или белы от невзгод,
Или черным черны от греха, какой и пламя неймет.
И длят они путь свой или не длят – на них проклятье пустынь;
Их не одна не помянет душа – гори они или стынь.
А ветер, дующий меж миров, так выстудил душу его,
Что адских племен искал Томплинсон, как очага своего.
Но у решетки Адовых Врат, где гиблых душ не сочтешь,
Дьявол пресек Томплинсону прыть, мол не ломись – не пройдешь!
“Низко ж ты ценишь мой уголек, – сказал Поверженный Князь, –
Ежели в ад вознамерились влезть, меня о том не спросясь!
Я слишком с Адовой плотью в родстве, мной небрегать не резон,
Я с Богом скандалю из-за него со дня, как создан был он.
Садись, садись на изгарь и мне четко и ясно ответь,
Какое зло успел совершить, пока не пришлось помереть.”
И Томплинсон поглядел горе и увидел в Адской Дыре
Чрево красновато красной звезды, казнимой в жутком пылу.
“В былые дни на земле, – он сказал, – меня обольстила одна,
И, если ты ее призовешь, на все ответит она.”
“Учтем: не глуп по части прелюб, – но это мелкий пример!
Ведь ты же, брат, у адовых Врат, а это не Беркли-сквер;
Хоть свистнем с постели твою любовь – она не придет небось!
За грех, совершенный двоими вдвоем, каждый ответит поврозь!”
А ветер, дующий меж миров, как нож его потрошил,
И Томплинсон рассказывать стал о том, как в жизни грешил:
“Однажды! Я взял и смерть осмеял, дважды – любовный искус,
Трижды я Господа Бога хулил, чтоб знали, каков я не трус.”
Дьявол печеную душу извлек, поплевал и оставил стыть:
“Пустая тщета на блаженного шута топливо переводить!
Ни в пошлых шутках не вижу цены, ни в глупом фиглярстве твоем,
И не зачем мне джентльменов будить, спящих у топки втроем!”
Участия Томплинсон не нашел, встречь воззрившись и вспять.
От Адовых Врат ползла пустота опять в него и опять.
“Я же слыхал, – сказал Томплинсон. – Про это ж была молва!
Я же в бельгийской книжке читал французского лорда слова!”
“Слыхал, читал, узнавал, – ну и ну! – мастер ты бредни молоть!
Сам ты гордыне своей угождал? Тешил греховную плоть?”
И Томплинсон решетку затряс, вопя: “Пусти меня в Ад!
С женою ближнего своего я был плотски был близковат!”
Дьявол слегка улыбнулся и сгреб угли на новый фасон:
“И это ты вычитал, а, Томплинсон?” – “И это!” – сказал Томплинсон.
Нечистый дунул на ногти, и вмиг отряд бесенят возник,
И он им сказал: “К нам тут нахал мужеска пола проник!
Просеять его меж звездных сит! Просеять малейший порок!
Адамов род к упадку идет, коль вверил такому порок!”
Эмпузина рать, не смея взирать в огонь из-за голизны
И плачась, что грех им не дал утех, по младости, мол не грешны! –
По углям помчалась за сирой душой, копаясь в ней без конца;
Так дети шарят в вороньем гнезде или в ларце отца.
И вот, ключки назад протащив, как дети, натешившись впрок,
Они доложили: “В нем нету Души, какою снабдил его Бог!
Мы выбили бред брошюр и газет, и книг, и вздорный сквозняк,
И уйму краденых душ, но его души не найдем никак!
Мы катали его, мы мотали его, мы пытали его огнем,
И, если как надо был сделан досмотр, душа не находится в нем!”
Нечистый голову свесил на грудь и басовито изрек:
“Я слишком с Адамовой плотью в родстве, чтоб этого гнать за порог.
Здесь адская пасть, и ниже не пасть, но если б таких я пускал,
Мне б рассмеялся за это в лицо кичливый мой персонал;
Мол стало не пекло у нас, а бордель, мол, я не хозяин, а мот!
Ну, стану ль своих джентльменов я злить, ежили гость – идиот?”
И дьявол на душу в клочках поглядел, ползущую в самый пыл,
И вспомнил о Милосердье святом, хоть фирмы честь не забыл.
“И уголь получишь ты от меня, и сковородку найдешь,
Коль душекрадцем ты выдумал стать”, – и сказал Томплинсон: “А кто ж?”
Враг Человеческий сплюнул слегка – забот его в сердце несть:
“У всякой блохи поболе грехи, но что-то, видать в тебе есть!
И я бы тебя бы за это впустил, будь я хозяин один,
Но свой закон Гордыне сменен, и я ей не господин.
Мне лучше не лезть, где Мудрость и Честь, согласно проклятью сидят!
Тебя ж вдвоем замучат сейчас Блудница сия и Прелат.
Не дух ты, не гном. Ты, не книга, не зверь, вещал преисподней Князь, –
Я слишком с Адамовой плотью в родстве, шутить мне с тобою не след.
Ступай хоть какой заработай грешок! Ты – человек или нет!
Спеши! В катафалк вороных запрягли. Вот-вот они с места возьмут.
Ты – скверне открыт, пока не закрыт. Чего же ты мешкаешь тут?
Даны зеницы тебе и уста, изволь же их отверзать!
Неси мой глагол Человечьим Сынам, пока не усопнешь опять:
За грех, совершенный двоими вдвоем, поврозь подобьют итог!
И… Да поможет тебе, Томплинсон, твой книжный заемный бог!”