Стихи зарубежных поэтов

О, если сердце и любовь верны,
Желанья чисты, пламенно томленье,
И пылко благородное влеченье,
И все дороги переплетены;

И если мысли на челе ясны,
Но сбивчивы и темны выраженья,
А вспыхнувшие стыд или смущенье
Смывает бледность до голубизны;

И если с болью, гневом и слезами
Любить другого больше, чем себя,
Я осужден, вздыхая сокрушенно,

Пылать вдали и леденеть пред вами, –
О, если я от этого, любя,
Терплю урон, – на вас вина, Мадонна.

Двенадцать звезд, двенадцать светлых жен,
Веселых и пристойных в разговоре,
И с ними – солнце – в лодке на просторе
Я увидал – и был заворожен.

Нет, ни отплывший за руном Язон,
Ни пастырь, что навлек на Трою горе,
Такой ладьей не бороздили море,
Хотя о них шумят со всех сторон.

Мне встретилась потом их колесница.
Стыдливая Лаура, ангел тихий,
Чудесно пела, сидя в стороне.

Не всякому подобное приснится.
Кто б их ни вез – Автомедонт иль Тифий, –
Завиднее удел не ведом мне.

Единственный на крыше воробей
Не сиротлив, как я: одна отрада –
Прекрасные черты – была для взгляда,
Других не признающего лучей.

Все время плачу – счастья нет полней,
Мне смех – мученье, яства – горше яда,
Сиянье солнца – тусклая лампада,
На смятом ложе не сомкнуть очей.

Недаром люди говорят, что Лете
Сродни теченье сна, ведь он, предатель,
Несет сердцам покой небытия.

О край благой, счастливей нет на свете,
Чем ты, моей отрады обладатель,
Которую оплакиваю я!

Как распускает вьющиеся косы
Летучий ветерок за прядью прядь
И реет в них, стараясь вновь собрать
И заплести их жгут светловолосый,

Я вижу ясно, и в глаза мне осы
Любовные впиваются опять,
И я мое сокровище искать
Бреду в слезах, обильных, словно росы.

То рядом цель, то снова далека,
То пламень мой, то мир перед очами.
Я падаю. Дорога нелегка.

Счастливый воздух, светлыми лучами
Пронизанный, бегучая река,
Зачем не поменялись мы путями?

Амур десницей грудь мою рассек
И сердце обнажил и в это лоно
Лавр посадил с листвою столь зеленой,
Что цвет смарагда перед ним поблек.

Его омыл сладчайших слез поток,
Он из земли, страданьем разрыхленной,
Превыше всех дерев вознесся кроной,
И к небу аромат его востек.

Растенья благороднейшего корни
С тех пор ношу я в сердце неизменно –
Добро и славу, честь и красоту,

И целомудрие в одежде горней –
И, перед лавром преклоня колена,
Его с молитвой чистой свято чту.

Я пел, теперь я плачу, но едва ли
Так сладостны бывали песни мне.
Я обращен всем сердцем к вышине
И дорожу источником печали.

Превратности терпенье воспитали –
И с униженьем, с гневом наравне
Приемлю милость, и моей броне
Презренье не опасней острой стали.

И пусть ведут обычную игру
Амур и Госпожа и Рок со мною, –
Я буду счастлив мыслями о ней.

Останусь жить, исчахну иль умру –
Блаженней нет удела под луною:
Так сладок корень горечи моей.

Я прежде плакал, а теперь пою.
Мое живое кроткое светило
От глаз моих лица не отвратило:
Амур явил мне доброту свою.

Уж я давно рекою слезы лью,
И пусть мой век страданье сократило, –
Ни мост, ни брод, ни весла, ни ветрило,
Ни крылья не спасли бы жизнь мою.

Так глубока пролитых слез струя,
Так широко пространство их разлива,
Что переплыть его не в силах я.

Не лавр, не пальма – мирная олива,
Вот дар, что мне несет любовь моя
И жить велит, нежна и терпелива.

Я жил, довольный жребием своим,
Считая зависть чувством вне закона,
И пусть судьба к другому благосклонна, –
От мук моих мой рай неотделим.

Но те глаза, чьим пламенем палим,
Страданья все приемлю я без стона,
Мне более не светят с небосклона,
Туман застлал их пологом густым.

Природа, сострадательная мать,
Ужель ты так превратна и жестока,
Чтоб свой побег прекраснейший сломать?

Вся мощь твоя из одного истока.
Но ты, Отец небесный, отнимать
Свой дар зачем позволил силе рока?

Был македонский вождь непобедим,
Но гневу под удар себя подставил:
Вотще Лисипп его победы славил
И с кистью Апеллес стоял пред ним.

Тидей, внезапным гневом одержим,
Кончаясь, Меналиппа обезглавил,
И Суллы дни все тот же гнев убавил,
Не близоруким сделав, но слепым.

Был гнев известен Валентиниану,
Аяксу ведом, что, повергнув рать
Врагов, потом с собою счеты сводит.

Гнев равносилен краткому дурману,
И кто его не может обуздать,
Позор подчас, когда не смерть, находит.

Себе на счастье видел я светило –
Одно из двух прекраснейших очей –
Недужным и померкшим, без лучей;
И свой недуг в мой глаз оно внедрило.

Амура чудо пост мой прекратило,
Явив мне вновь предмет мечты моей;
Ни разу небо не было добрей, –
Хоть вспомню все, что мне оно дарило, –

Чем нынче, когда в правый глаз мой вдруг
Боль, излетевшая из ока Донны,
Проникла, дав отраду вместо мук.

Природа направляла окрыленный
И разума исполненный недуг,
В полет свой состраданьем устремленный.

Приют страданий, скромный мой покой,
Когда не ведала душа надрыва,
Ты был подобьем тихого залива,
Где ждал меня от бурь дневных покой.

Моя постель, где в тишине ночной
Напрасно сон зову нетерпеливо,
О, до чего рука несправедлива,
Что урны слез подъемлет над тобой!

И не от тайны я уже спасаюсь,
Себя и мыслей собственных бегу,
Что крыльями бывали для полета,

И в страхе одиночества бросаюсь
К толпе презренной, давнему врагу,
За помощью – чтоб рядом был хоть кто-то.

Увы, Амур меня неволит снова,
И я, не верный долгу, сознаю,
Что повод к недовольству подаю
Царице сердца моего суровой.

Хранит не так от рифа рокового
Бывалый мореход свою ладью,
Как я скорлупку утлую мою
От признаков высокомерья злого.

Но вздохов ураган и ливень слез
Мой жалкий челн безжалостно толкнули
Туда, где он другому досадил

И снова лишь беду себе принес,
Когда пучина бурная в разгуле,
Разбитый, без руля и без ветрил.

Амур, я грешен, но для оправданья
Скажу, что сердце злой огонь палит,
А разум слаб, когда оно болит,
И верх над ним легко берут страданья.

Держал в узде я пылкие желанья,
Боясь, что дерзость ясный взор смутит,
Но сил уж нет, узда из рук летит,
Отчаянье сильней, чем колебанья.

Ты сам велишь, в меня вонзив стрекала,
Рубеж привычный в страсти перейти,
И Донна красотою небывалой

Влечет меня по грешному пути, –
Так молви ей, чтоб и она узнала:
“Самой себе грехи его прости”.

Все сочеталось в нем: высокий гений –
С природой царственной, небесный разум
И ясность духа – с острым рысьим глазом,
И прозорливость – с быстротой суждений.

Пришли на праздник в блеске украшений
Избранницы, красой равны алмазам,
Но он одну из всех приметил разом –
Ту, что других красавиц совершенней.

И тех, что были старше и знатней,
Он отстранил движеньем горделивым,
Привлек ее – и светочи очей,

И щеки, рдевшие огнем стыдливым,
Поцеловал. Все ликовали с ней,
Лишь я губам завидовал счастливым.

Молю Амура снова я и снова,
О радость горькая моя, у вас
Испрашивать прощенья всякий раз,
Когда я уклонюсь с пути прямого.

Что спорить с этим? Соглашусь без слова:
Страсть над душою верх берет подчас,
И я, за нею точно раб влачась,
Теряю меру разума благого.

Но вы, чей дух от неба награжден
Покоем, милосердьем, чистотою,
Чье сердце безмятежно, взоры ясны,

Скажите кротко: “Что тут может он?
Моею истомленный красотою,
Он алчен – но зачем я так прекрасна?”

Взгляни на этот холм, взгляни вокруг,
О сердце, не вот здесь ли, не вчера ли
Мы жалость и участье повстречали, –
И вновь ей не до нас и недосуг?

Останься здесь, где мы теперь сам-друг,
Дай выждать время, может быть, из дали
Покажутся нам легче все печали,
О ты, пророк и спутник наших мук!

Ты к сердцу обращаешься, несчастный,
Как будто не расстался с ним давно,
В тот час, когда, томим тоскою страстной,

Ты ею любовался – и оно
Покинуло тебя, ушло к прекрасной
И кануло в глазах ее на дно.

Здесь, на холме, где зелень рощ светла,
В задумчивости бродит, напевая,
Та, что, явив нам прелесть духов рая,
У самых славных славу отняла,

Что сердце за собою увлекла:
Оно решило мудро, покидая
Меня для склонов, где трава густая
Следы ее любовно сберегла.

К ней льнет оно и ей твердит всечасно:
“Уставший жить, от долгих слез больной,
Когда бы здесь он мог побыть, несчастный!” –

Но гордая смеется надо мной.
Счастливый холм, ты – камень безучастный
И ты же – недоступный рай земной.

Я сам в беде и злейших бедствий жду.
Куда уйду, коль злу везде дорога?
Мутит мне разум сходная тревога,
В одном мы оба мечемся бреду.

Я обречен страданью и стыду.
Войны иль мира мне просить у бога?
Пусть дастся нам, чья слабость так убога,
Все, что угодно высшему суду.

Не по заслугам честью столь большою
Меня по дружбе ты не награждай:
Пристрастье многим взоры ослепляло,

Но мой совет прими: стремись душою
Достичь небес и сердцу шпоры дай:
Ведь путь далек, а времени так мало!

Позавчера, на первом утре мая,
Возлюбленный, годами умудренный,
На память подарил чете влюбленной
Две свежих розы, взятых им из рая.

И смеху и словам его внимая,
Дикарь бы мог влюбиться, укрощенный,
А он смотрел им в лица, восхищенный,
Их обжигая взглядом и лаская.

“Таких влюбленных больше нет на свете”, –
Промолвил он, даря сиянье взгляда,
И обнял их, вздохнув с улыбкой ясной.

Так он делил слова и розы эти,
Которым сердце боязливо радо.
О, что за речь! О, майский день прекрасный!

Смотрю на лавр вблизи или вдали,
Чьи листья благородные похожи
На волны золотых волос, – и что же!
Душа превозмогает плен земли.

Вовеки розы в мире не цвели,
Что были бы, подобно ей, пригожи.
Молю тебя, о всемогущий Боже,
Не ей, а мне сначала смерть пошли,

Дабы не видеть мне вселенской муки,
Когда погаснет в этом мире свет,
Очей моих отрада и в разлуке.

Лишь к ней стремятся думы столько лет,
Для слуха существуют только звуки
Ее речей, которых слаще нет.