Стихи зарубежных поэтов

– Пойдем, – сказала мне Лизетта, –
К мадонне Льесской на поклон. –
Я, как ни мало верю в это,
Но коль задаст Лизетта тон,
Уверую и не в мадонн:
Ах, наша связь и нрав наш птичий
Становятся скандальной притчей.
– Так собирайся, друг мой, в путь.
В конце концов таков обычай.
Да кстати четки не забудь,
Возьмем же посохи – и в путь!

Тут я узнал, что богомольный
Сорбоннский дух воскрес опять;
Что по церквам, в тоске невольной,
Опять зевает наша знать;
Что философов – не узнать;
Что – век иной, иные моды;
Что пресса будет петь нам оды –
И что потом за этот путь
Причислят Лизу все народы
К святым… – Так четки не забудь,
Возьмем же посохи – и в путь!

Вот два паломника смиренных –
Пешком шагаем и поем.
Что ни трактир, забыв о ценах,
Закусываем мы и пьем, –
Поем, и пьем, и спим вдвоем.
И бог, вином кропивший скверным,
Теперь из балдахинных сфер нам
Улыбки шлет. – Но, Лиза, в путь
Мы шли, чтоб с нами по тавернам
Амур таскался?! Не забудь:
Вот наши посохи – и в путь!

Но вот мы и у ног пречистой.
– Хвала божественной, хвала! –
Аббат румяный и плечистый
Зажег нам свечи. – О-ла-ла! –
Мне Лиза шепчет, – я б могла
Отбить монаха у Лойолы!
– Ах, ветреница! Грех тяжелый
Ты совершишь! За тем ли в путь
Мы снарядились, богомолы,
Чтоб ты… с аббатом?! Не забудь,
Как с посохами шли мы в путь!

Аббат же приглашен на ужин,
Винцо развязывает рот:
Куплетцем ад обезоружен,
И в папу – ураган острот.
Но я заснул: ведь зло берет!
Проснулся, – боже! паренек сей
От рясы уж давно отрекся.
– Изменница! Так, значит, в путь
Меня звала ты, чтоб вовлекся
И я в кощунство? Не забудь –
Вот посохи, и живо в путь!

Я о делах чудесных Льессы
Восторга в сердце не припас…
Аббат наш – там, все служит мессы.
Уже епископ он сейчас:
Благословить он жаждет нас.
А Лиза, чуть в деньгах заминка,
Она, гляди, уже бегинка.
Вот и для вас, гризетки, путь:
В паломничество – чуть морщинка!
Но только – четки не забудь
И, посох взявши, с богом – в путь!

– Неужто звездочки, пастух,
Над нашими судьбами
На небе смотрят? – Да, мой друг!
Невидимая нами
Звезда для каждого горит…
– Ах, дедушка, кто знает,
Чья это звездочка блестит,
Блестит – и исчезает?

– То умер человек, мой друг,
И с ним звезда упала.
Его веселость тесный круг
Друзей одушевляла;
Его бокал едва допит…
Он мирно отдыхает…
– Еще звезда, блестит-блестит,
Блестит – и исчезает.

– Ясней и чище в эту ночь
Звезды не зажигалось!
Отец оплакивает дочь;
Ей счастье улыбалось:
Венок из роз невесте свит…
Алтарь любви сияет…
– Еще звезда, блестит-блестит,
Блестит – и исчезает.

– Дитя, с мелькнувшею звездой
Сын умер у вельможи.
Покрыто тканью золотой
Младенческое ложе…
Голодный льстец, смутясь, глядит,
Как жертва ускользает…
– Еще звезда, блестит-блестит,
Блестит – и исчезает.

– Мой сын, надменный временщик
Упал звездой кровавой…
Он думал: силен я, велик!
Упал – и раб лукавый
Иному идолу кадит,
Его портрет бросает…
– Еще звезда, блестит-блестит,
Блестит – и исчезает.

– Она упала! Сын мой, плачь!
Лишились мы опоры:
С душою доброю богач
Смежил навеки взоры;
К порогу нищий прибежит –
И горько зарыдает…
– Еще звезда, блестит-блестит,
Блестит – и исчезает.

– Скатилась яркая звезда
Могущества земного!
Будь чист, мой сын, трудись всегда
Для блага мирового.
Того, кто суетно гремит,
Молва уподобляет
Звезде, которая блестит,
Блестит – и исчезает.

– Как, ни куплета нам, певец?
Да что с тобою, наконец?
Иль хрипота напала?
– В дожде законов, как всегда,
Схватил я насморк, господа!
Вот в чем, друзья,
Болезнь моя,
Вот в горле что застряло!

– Певец! но ведь всегда весной
Счастливых птиц веселый рой
Щебечет нам, бывало?..
– Ну да; но я – я вижу сеть:
Бедняжки в клетках будут петь!..
Вот в чем, друзья,
Болезнь моя,
Вот в горле что застряло!

– Спой хоть о том, как депутат
В обедах видит цель Палат, –
Как истый объедало…
– О нет: сажает милость их
На хлеб и на воду других.
Вот в чем, друзья,
Болезнь моя,
Вот в горле что застряло!

– Польсти же пэрам ты хоть раз:
Они пекутся ведь о нас,
Усердствуя немало…
– Нет, нет, у нас от их забот
Народ живет чем бог пошлет…
Вот в чем, друзья,
Болезнь моя,
Вот в горле что застряло!

– Ну, хоть ораторов воспой:
Паскье, Симона… Пред толпой
Их речь нас вразумляла.
– Нет, вразумлял вас Цицерон,
Хоть, по словам их, отжил он…
Вот в чем, друзья,
Болезнь моя,
Вот в горле что застряло!

Еще скажу я вам одно:
Отныне всем запрещено,
Хоть многим горя мало,
. . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . .
Вот в чем, друзья,
Болезнь моя,
Вот в горле что застряло!

– Ну, так и есть. Я слишком смел.
Начальство иностранных дел
Уж, верно, предписало:
Певца отправить к палачу…
Что ж, всякий фарс нам по плечу.
Вот в чем, друзья,
Болезнь моя,
Вот в горле что застряло!

В поле, охотник ретивый!
Чу! Протрубили рога:
Тра-та-та-та, тра-та-та.
Следом амур шаловливый
Шмыг на охоту в твой дом!
Тром, тром.

Осень стреляешь и лето;
Знаешь кругом все места.
Тра-та-та-та, тра-та-та.
А за женой, без билета,
Та же охота кругом.
Тром, тром.

Выследив лань в чаще леса,
Ты приумолк у куста.
Тра-та-та-та, тра-та-та.
Но не робеет повеса
Перед домашним зверьком.
Тром, тром.

К зверю кидается свора –
Рев потрясает леса.
Тра-та-та-та, тра-та-та.
Целит повеса и скоро
С милою будет вдвоем…
Тром, тром.

По лесу пуля несется:
Мертвая лань поднята.
Тра-та-та-та, тра-та-та.
Выстрел и там раздается…
Все утихает потом.
Тром, тром.

Рад ты добыче богатой;
Весело трубят рога:
Тра-та-та-та, тра-та-та.
Тащится с поля рогатый;
Милый – налево кругом…
Тром, тром.

Министр меня обогатить
Решил однажды. Так и быть!
Не надо шума, публикаций –
Привык я жить на чердаке.
Лишь думая о бедняке,
Возьму я пачку ассигнаций.

Ведь не разделишь с нищетой
Ни этикет, ни титул свой,
Ни почести, ни «близость к трону».
Делиться надо серебром!
Когда бы стал я королем,
Я б заложил свою корону!

Чуть заводился грош когда,
Он плыл неведомо куда.
(В богатстве я не знаю толку!)
Удел поэта мне не дан,
И, чтоб зашить пустой карман,
Я взял у дедушки иголку.

Что мне ваш «золотой запас»?
На утре жизни – в добрый час
Избрав любовницей Свободу, –
Я, легкомысленный поэт,
Любимец ветреных Лизетт,
Стал ей вернее год от году.

Свобода – это, монсеньер,
Такая женщина, чей взор
Горит, от ярости пьянея,
Чуть в городах моей страны
Завидит ваши галуны
И верноподданные шеи.

Правдив и смех ее и стон.
Правительственный пенсион
Меня совсем сживет со света.
Я только су, я только медь.
Велите золотом тереть, –
И я фальшивая монета.

Не надо денег ваших мне.
Всю жизнь я прожил в стороне,
Не повторяйте обещанья,
Министр! Я только выдам вас.
Коснетесь лиры – и тотчас
По ней пройдет негодованье!

Хранители хартий,
Вы чужды всех партий:
Теперь настал для вас черед
Восстановить мой славный род!

От вашей воли благосклонной
Зависит вся моя судьба:
Вельможи сын, хоть незаконный,
Я жажду хартий и герба!
Да, окажусь я, по разведке,
Важней особ в больших чинах, –
Могу сказать о каждом предке:
Покойся в мире, славный прах!

Хранители хартий,
Вы чужды всех партий:
Теперь настал для вас черед
Восстановить мой славный род!

Моя мама – еще хористкой
Всегда стремилась в высший свет:
Сошлась с бароном, быв артисткой,
Жила и с графом в тридцать лет.
Маркизой став, к вопросам чести

Была всех строже на балах…
С такими ж бабушками вместе
Покойся в мире, славный прах!

Хранители хартий,
Вы чужды всех партий:
Теперь настал для вас черед
Восстановить мой славный род!

Папаша мой, – его без лести
Я прежде предков всех назвал, –
Не уронив фамильной чести,
Всю жизнь лишь счастия искал.
Как титулованный бродяга,
К тому ж красавец, в орденах,
На счет он женщин жил, бедняга…
Покойся в мире, славный прах!

Хранители хартий,
Вы чужды всех партий:
Теперь настал для вас черед
Восстановить мой славный род!

Мой дед был верен старой лямке:
Наделав множество долгов,
В старинном заперся он замке,
Где вечно пил до петухов.
Браня крестьян за дармоедство,
Бутылки бил на их плечах!
Так прожил он свое наследство…
Покойся в мире, славный прах!

Хранители хартий,
Вы чужды всех партий:
Теперь настал для вас черед
Восстановить мой славный род!

Мой прадед – граф весьма богатый,
Пристрастье к безику питал.
Заржавел меч его и латы,
Пока он крыл и козырял.
Но изменило в картах счастье, –
И граф остался на бобах:
Туз пик принес ему несчастье…
Покойся в мире, славный прах!

Хранители хартий,
Вы чужды всех партий:
Теперь настал для вас черед
Восстановить мой славный род!

Прапрадед мой – тот был правитель
Одной провинции плохой.
Не мог он, строгости ревнитель,
Великодушничать с толпой.
Он сам воздвиг себе чертоги
И проводил всю жизнь в пирах:
На них он тратил все налоги…
Покойся в мире, славный прах!

Хранители хартий,
Вы чужды всех партий:
Теперь для вас настал черед
Восстановить мой славный род!

Сводя в итог заслуги наши,
Признайте также, что я сам,
Достойней всех – отца, мамаши
И предков их, известных вам.
Пусть наконец считать привыкнут
Меня маркизы в их рядах!..
Когда ж умру – пусть все воскликнут;
«Покойся в мире, славный прах!»

Хранители хартий,
Вы чужды всех партий:
Теперь настал для вас черед
Восстановить мой славный род!

Соблазнами большого света
Не увлекаться нету сил!
Откушать, в качестве поэта,
Меня вельможа пригласил.
И я, как все, увлекся тоже…
Ведь это честь, пойми, чудак:
Ты будешь во дворце вельможи!
Вот как!
Я буду во дворце вельможи!
И заказал я новый фрак.

С утра, взволнованный глубоко,
Я перед зеркалом верчусь;
Во фраке с тальею высокой
Низенько кланяться учусь,
Учусь смотреть солидней, строже,
Чтоб сразу не попасть впросак:
Сидеть придется ведь с вельможей!
Вот как!
Сидеть придется ведь с вельможей!
И я надел свой новый фрак.

Пешечком выступаю плавно,
Вдруг из окна друзья кричат:
«Иди сюда! Здесь завтрак славный».
Вхожу: бутылок длинный ряд!
«С друзьями выпить? Отчего же…
Оно бы лучше натощак…
Я, господа, иду к вельможе!
Вот как!
Я, господа, иду к вельможе,
На мне недаром новый фрак».

Иду, позавтракав солидно,
Навстречу свадьба… старый друг…
Ведь отказаться было б стыдно…
И я попал в веселый круг.
И вдруг – ни на что не похоже! –
Стал красен от вина, как рак.
«Не, господа, я зван к вельможе –
Вот как!
Но, господа, я зван к вельможе,
На мне надет мой новый фрак».

Ну, уж известно, после свадьбы
Бреду, цепляясь за забор,
А все смотрю: не опоздать бы…
И вот подъезд… и вдруг мой взор
Встречает Лизу… Правый боже!
Она дает условный знак…
А Лиза ведь милей вельможи!..
Вот как!
А Лиза ведь милей вельможи,
И ей не нужен новый фрак.

Она сняла с меня перчатки
И, как послушного вола,
На свой чердак, к своей кроватке
Вельможи гостя привела.
Мне фрак стал тяжелей рогожи,
Я понял свой неверный шаг,
Забыл в минуту о вельможе…
Вот как!
Забыл в минуту о вельможе
И… скинул я свой новый фрак.

Так от тщеславия пустого
Мне данный вовремя урок
Меня навеки спас – и снова
Я взял бутылку и свисток.
Мне независимость дороже,
Чем светской жизни блеск и мрак.
Я не пойду, друзья, к вельможе.
Вот как!
А кто пойдет, друзья, к вельможе,
Тому дарю свой новый фрак.

Приказ, солдаты, вам…
Победа явно
Становится бесславна.
Приказ, солдаты, вам:
– Кру-гом! И по домам!

– Слышь, дядя, что испанцам нужно?
– Сынок, они уж не хотят,
Чтоб Фердинанд, король недужный,
Их вешал, как слепых котят.
А мы к монахам черным
На выручку спешим
И ядовитым зернам
Взойти у нас дадим…

Приказ, солдаты, вам…
Победа явно
Становится бесславна.
Приказ, солдаты, вам:
– Кру-гом! И по домам!

– Слышь, дядя, как насчет войны-то?
– Сынок, не ладится она.
Наш государь, скажу открыто,
Святоша… Грош ему цена!
Нас Генриха потомки
Пошлют из боя в тыл.
Коль справки нет в котомке:
«У исповеди был».

Приказ, солдаты, вам…
Победа явно
Становится бесславна.
Приказ, солдаты, вам:
– Кру-гом! И по домам!

– Слышь, дядя, что это за птицы,
Зовут траппистами их, что ль?
– Сынок, хотела б поживиться
За счет французов эта голь.
Отомстить собратьям рады,
Готовы красть и лгать…
Им эмигранты-гады
Решили помогать.

Приказ, солдаты, вам…
Победа явно
Становится бесславна.
Приказ, солдаты, вам:
– Кру-гом! И по домам!

– Слышь, дядя! Что же будет с нами?
– Сынок, вновь палки ждут солдат,
А офицерскими чинами
Одних дворян вознаградят.
Усилят дисциплину:
Шпицрутены одним –
А ну, подставьте спину!
Жезл маршала – другим…

Приказ, солдаты, вам…
Победа явно
Становится бесславна.
Приказ, солдаты, вам:
– Кру-гом! И по домам!

– Слышь, дядя! С Францией родною
Что станется, пока мы тут? –
– Сынок, вновь жадною толпою
К нам иноземцы прибегут.
Домой вернувшись вскоре,
В те цепи попадем,
Что мы, себе на горе,
Испании куем.

Приказ, солдаты, вам…
Победа явно
Становится бесславна.
Приказ, солдаты, вам:
– Кру-гом! И по домам!

– Слышь, дядя! Ты умен, ей-богу!
Недаром ты давно капрал.
С тобой мы! Укажи дорогу!
– Вот это, брат, француз сказал!
Отчизна под угрозой,
Под тягостным ярмом…
Чтоб утереть ей слезы,
Мы старый стяг возьмем!

Приказ, солдаты, вам…
Победа явно
Становится бесславна.
Приказ, солдаты, вам:
– Кру-гом! И по домам!

Снег валит. Тучами заволокло все небо.
Спешит народ из церкви по домам.
А там, на паперти, в лохмотьях, просит хлеба
Старушка у людей, глухих к ее мольбам.
Уж сколько лет сюда, едва переступая,
Одна, и в летний зной, и в холод зимних дней,
Плетется каждый день несчастная – слепая…
Подайте милостыню ей!

Кто мог бы в ней узнать, в униженной, согбенной,
В морщинах желтого, иссохшего лица,
Певицу, бывшую когда-то примадонной,
Владевшей тайною обворожать сердца.
В то время молодежь вся, угадав сердцами
Звук голоса ее и взгляд ее очей,
Ей лучшими была обязана мечтами.
Подайте милостыню ей!

В то время экипаж, певицу уносивший
С арены торжества в сияющий чертог,
От натиска толпы, ее боготворившей,
На бешеных конях едва проехать мог.
А уж влюбленные в ее роскошной зале,
Сгорая ревностью и страстью все сильней,
Как солнца светлого – ее приезда ждали.
Подайте милостыню ей!

Картины, статуи, увитые цветами,
Блеск бронзы, хрусталей сверкающая грань…
Искусства и любовь платили в этом храме
Искусству и любви заслуженную дань.
Поэт в стихах своих, художник в очертаньях –
Все славили весну ее счастливых дней…
Вьют гнезда ласточки на всех высоких зданьях…
Подайте милостыню ей!

Средь жизни праздничной и щедро-безрассудной
Вдруг тяжкая болезнь, с ужасной быстротой
Лишивши зрения, отнявши голос чудный,
Оставила ее с протянутой рукой.
Нет! не было руки, которая б умела
Счастливить золотом сердечней и добрей,
Как эта – медный грош просящая несмело…
Подайте милостыню ей!

Ночь непроглядная сменяет день короткий…
Снег, ветер все сильней… Бессильна, голодна,
От холода едва перебирает четки…
Ах! думала ли их перебирать она!
Для пропитанья ей немного нужно хлеба.
Для сердца нежного любовь всего нужней.
Чтоб веровать она могла в людей и небо,
Подайте милостыню ей!

Я возделал скромное владенье?
Уголок зеленый был тенист.
Мне стихи в моем уединенье
Диктовал веселый птичий свист…
Стал я стар. Тут все мертво и глухо,
Прежней шумной жизни – ни следа.
Отклика напрасно жаждет ухо;
Птицы улетели навсегда!

Спросите, что это за владенья?
Я отвечу: это – песнь моя.
Но напрасно стал бы целый день я
Вдохновенья тут искать, друзья!
Серебрится на ограде иней,
Старости дохнули холода.
Нет певцов пернатых и в помине:
Птицы разлетелись навсегда!

Лето ль снова всколосится пышно,
Осень свой багрец ли разольет –
Только птиц уже не будет слышно.
Кто ж дары природы воспоет?
Нет! Цветы, весною оживая,
Нам не скрасят старости года,
Раз – любовь чужую воспевая –
Птицы разлетелись навсегда.

Не звучать тут больше хорам птичьим:
Их моя зима спугнула. Ах!
Я уже страдать косноязычьем
Стал за чашей дружеской – в стихах.
Но тебе и старость – не помеха:
Пой, Антье, и дружбу, как тогда,
Прославляй, чтоб не твердило эхо;
«Птицы разлетелись навсегда!»

Как, Лизетта, ты –
В тканях, шелком шитых?
Жемчуг и цветы
В локонах завитых?

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Кони у крыльца
Ждут Лизетту ныне;
Самый цвет лица
Куплен в магазине!..

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Залы в зеркалах,
В спальне роскошь тоже –
В дорогих коврах
И на мягком ложе.

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Ты блестишь умом,
Потупляешь глазки –
Как товар лицом,
Продавая, ласки.

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Ты цветком цвела,
Пела вольной птицей.
Но тогда была
Бедной мастерицей.

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Как дитя, проста,
Сердца не стесняя,
Ты была чиста,
Даже изменяя…

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Но старик купил
Сам себе презренье
И – позолотил
Призрак наслажденья.

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Скрылся светлый бог
В невозвратной дали…
Он швею берег –
Вы графиней стали.

Нет, нет, нет!
Нет, ты не Лизетта.
Нет, нет, нет!
Бросим имя это.

Рабы тщеславия и моды,
Не вам кичиться предо мной:
Я независим; дар свободы
Мне бедность принесла с собой.
Одной лишь ею вдохновляться
Давно привыкла песнь моя.
Лизетта только вправе улыбаться,
Когда скажу, что независим я, –
Да, независим я.

Всем вашим рабским чужд наукам,
Брожу я в свете дикарем.
С веселостью и метким луком
Ничьим не буду я рабом:
Довольно стрел, чтоб защищаться,
Кует сатира для меня.
Одна Лизетта вправе улыбаться,
Когда скажу, что независим я, –
Да, независим я.

Для всех смешно, что в Лувре можем
Мы услыхать холопский хор
Пред каждым царственным прохожим
Чрез постоялый этот двор;
А есть глупцы, что лирой тщатся
Добыть подачку для себя.
Одна Лизетта вправе улыбаться,
Когда скажу, что независим я, –
Да, независим я.

Не каждая ли власть есть бремя?
Несносна доля королей:
Держи чужую цепь все время.
Их пленным, право, веселей.
Могу ль я властью увлекаться,
Любовь ответит за меня.
Одна Лизетта вправе улыбаться,
Когда скажу, что независим я, –
Да, независим я.

В ладу с судьбою, данной небом,
Иду, куда мне путь лежит;
Пою, богат насущным хлебом,
В надежде быть и завтра сыт.
День кончен; нечем сокрушаться,
Когда постель манит меня.
Одна Лизетта вправе улыбаться,
Когда скажу, что независим я, –
Да, независим я.

Но Лиза, вижу я, готова,
Во всеоружье красоты,
Надеть мне брачные оковы,
Рассеять гордые мечты.
Нет, нет! Я не могу поддаться,
Мне воля дорога моя;
Будь, Лиза, вечно вправе улыбаться,
Когда скажу, что независим я, –
Да, независим я.

В продажу негров через море
Вез португальский капитан.
Они как мухи гибли с горя.
Ах, черт возьми! какой изъян!
«Что, – говорит он им, – грустите?
Не стыдно ль? Полно хмурить лбы!
Идите кукол посмотрите;
Рассейтесь, милые рабы».

Чтоб черный люд не так крушился,
Театр воздвигли подвижной, –
И вмиг Полишинель явился:
Для негров этот нов герой.
В нем все им странно показалось.
Но – точно – меньше хмурят лбы;
К слезам улыбка примешалась.
Рассейтесь, милые рабы.

Пока Полишинель храбрился,
Явился страж городовой.
Тот палкой хвать – и страж свалился.
Пример расправы не дурной!
Смех вырвался из каждой груди;
Забыты цепи, гнет судьбы:
Своим бедам не верны люди.
Рассейтесь, милые рабы.

Тут черт на сцену выступает,
Всем мил своею чернотой.
Буяна в лапы он хватает…
К веселью повод им другой!
Да, черным кончена расправа;
Он стал решителем борьбы.
В оковах бедным снится слава.
Рассейтесь, милые рабы.

Весь путь в Америку, где ждали
Их бедствия еще грозней,
На кукол глядя, забывали
Рабы об участи своей…
И нам, когда цари боятся,
Чтоб мы не прокляли судьбы,
Давать игрушек не скупятся:
Рассейтесь, милые рабы.

Священник наш живет умно:
Водой не портит он вино
И, славя милость бога,
Твердит племяннице (ей нет
Еще семнадцати): «Мой свет!
Что хлопотать нам много,
Грешно иль нет в селе живут?
Оставим черту этот труд!
Э! поцелуй меня,
Красавица моя!
Судить не будем строго!

Овцам служу я пастухом
И не хочу, чтоб им мой дом
Был страшен, как берлога.
Твержу я стаду своему:
«Кто мирно здесь живет, тому
В рай не нужна дорога».
На проповедь зову приход
Тогда лишь я, как дождь идет,
Э! поцелуй меня,
Красавица моя!
Судить не будем строго!

Запрета в праздник я не дам
Повеселиться беднякам:
Им радостей немного.
У кабачка их смех и гам
Порою слушаю я сам
С церковного порога.
А надо – побегу сказать,
Что меньше можно бы кричать,
Э! поцелуй меня,
Красавица моя!
Судить не будем строго!

Мне дела нет, что у иной
Плутовки фартучек цветной
Раздуется немного…
Полгодом свадьба запоздай,
До свадьбы бог младенца дай –
Не велика тревога:
Венчаю я крещу я всех.
Не поднимать же шум и смех!
Э! поцелуй меня,
Красавица моя!
Судить не будем строго!

Наш мэр философом глядит
И про обедню говорит,
Что толку в ней немного,
Зато еще без ничего
Ни разу нищий от его
Не отходил порога.
Над ним господня благодать.
Кто сеет, будет пожинать.
Э! поцелуй меня,
Красавица моя!
Судить не будем строго!

На каждый пир меня зовут,
Вином снабжают и несут
Цветов на праздник много.
Толкуй епископ, злой старик,
Что я чуть-чуть не еретик…
Чтобы на лоне бога
Я в рай попал и увидал
Там всех, кого благословлял.
Целуй, целуй меня,
Красавица моя!
Судить не будем строго!»

Я счастлив, весел и пою;
Но на пиру, в чаду похмелья,
Я новых праздников веселья
Душою планы создаю…
Головку русую лаская,
Вином бокалы мы нальем,
Единодушно восклицая:
«О други, сызнова начнем!»

Люблю вино, люблю Лизетту, –
И возле ложа создан мной
Благословенному Моэту
Алтарь достойный, хоть простой.
Лизетта любит сок отрадный
И, мы чуть-чуть лишь отдохнем,
«Что ж, – говорит, лобзая жадно, –
Скорее сызнова начнем!»

Пируйте ж, други: позабудем,
Что скоро надо перестать,
Что ничего не в силах будем
Мы больше сызнова начать.
Теперь же, с жизнию играя,
Мы пьем и весело поем!
Красоток наших обнимая,
Мы скажем: «Сызнова начнем!»
____________________
Перевод Аполлона Григорьева.

Я жив, здоров, а вы, друзья, хотите
Воздвигнуть мне богатый мавзолей;
К чему? Зачем?.. Карман свой пощадите
И блеск гробниц оставьте для князей.
Что в мраморе и бронзе для поэта?
Я и без них просплю в земле сырой,
Пока я жив – купите мне моэта:
Пропьем, друзья, надгробный камень мой!

Друзья мои, придется вам немало
За мавзолей богатый заплатить:
Не лучше ль нам, под чоканье бокала,
Мой памятник приятельски распить?
Все за город! Затеем там пирушку!
Своих подруг возьмите вы с собой;
Уж так и быть… и я возьму старушку…
Пропьем, друзья, надгробный камень мой!

Старею я, но молода подруга,
И нет у нас того, чем блещет знать.
В былые дни мне приходилось туго,
Так уж теперь давайте пировать.
Куплю Лизетте веера и ленты,
В ее сердечке оборот такой
Мне принесет изрядные проценты, –
Пропьем, друзья, надгробный камень мой!

Но прежде чем почнем из казначейства,
Подумаем о том, мои друзья,
Что, может быть, есть бедные семейства,
Которые не ели два-три дня…
Сперва мы им отложим хоть две трети,
А там – катай из суммы остальной!
На радости, что счастье есть на свете,
Пропьем, друзья, надгробный камень мой!

Что пользы мне, когда на золоченой
Большой доске чрез двести, триста лет
Какой-нибудь археолог ученый
Прочтет, что здесь такой-то вот поэт?..
Я не ищу ни славы, ни потомства…
С веселою, беспечною душой
Я пропивал и жизнь в кругу знакомства…
Пропьем, друзья, надгробный камень мой!

Под соломенною крышей
Он в преданиях живет,
И доселе славы выше
Не знавал его народ;
И, старушку окружая
Вечерком, толпа внучат:
– Про былое нам, родная,
Расскажи! – ей говорят. –
Пусть была година злая:
Нам он люб, что нужды в том!
Да, что нужды в том!
Расскажи о нем, родная,
Расскажи о нем!

– Проезжал он здесь когда-то
С королями стран чужих,
Я была еще, внучата,
В летах очень молодых;
Поглядеть хотелось больно,
Побежала налегке;
Был он в шляпе треугольной,
В старом сером сюртуке.
С ним лицом к лицу была я,
Он привет сказал мне свой!
Да, привет мне свой!
– Говорил с тобой, родная,
Говорил с тобой!

– Через год потом в Париже
На него я и на двор
Поглядеть пошла поближе,
В Богоматери собор.
Словно в праздник воскресенья,
Был у всех веселый вид;
Говорили: «Провиденье,
Знать, всегда его хранит».
Был он весел; поняла я:
Сына бог ему послал,
Да, ему послал.
– Что за день тебе, родная,
Что за день сиял!

– Но когда Шампанье бедной
Чужеземцев бог послал
И один он, словно медный,
Недвижим за всех стоял, –
Раз, как нынче, перед ночью,
В ворота я слышу стук…
Боже, господи! воочью
Предо мной стоит он вдруг!
И, войну он проклиная,
Где теперь сижу я, сел,
Да, сюда вот сел.
– Как, он здесь сидел, родная,
Как, он здесь сидел?

– Он сказал мне: «Есть хочу я!..»
Подала что бог послал.
«Дай же платье просушу я», –
Говорил; потом он спал.
Он проснулся; не могла я
Слез невольных удержать;
И, меня он ободряя,
Обещал врагов прогнать.
И горшок тот сберегла я,
Из которого он ел.
Да, он суп наш ел.
– Как, он цел еще, родная,
Как, еще он цел?!

– Вот он! Увезли героя,
И венчанную главу
Он сложил не в честном бое –
На песчаном острову.
Долго верить было трудно…
И ходил в народе слух,
Что какой-то силой чудной
К нам он с моря грянет вдруг.
Долго плакала, ждала я,
Что его нам бог отдаст,
Да, его отдаст…
– Бог воздаст тебе, родная,
Бог тебе воздаст!

Умер он? Ужель потеха
Умирает? Полно врать!
Он-то умер, кто от смеха
Заставлял нас помирать?
Не увидим больше, значит,
Ах!
Мы ни Жилля, ни Скапена?
Каждый плачет, каждый плачет,
Провожая Тюрлюпена.

Хоть ума у нас палата –
Мы не смыслим ни черта:
Не узнали в нем Сократа
Мы под маскою шута.
Мир о нем еще услышит,
Ах!
Клио или Мельпомена
Нам опишет, нам опишет
Жизнь паяца Тюрлюпена!

Хоть обязан он рожденьем
Аббатисе некой был –
Знатным сим происхожденьем
Вовсе он не дорожил:
– Ведь один у всех был предок,
Ах!
Наплевать мне на Тюрпена. –
Как он редок, как он редок,
Ум паяца Тюрлюпена!

Он Бастилью брал, был ранен,
Был солдатом, а потом
Очутился в балагане,
Стал паяцем и шутом.
Выручая очень мало,
Ах!
Был он весел неизменно…
Поражала, поражала
Бодрость духа Тюрлюпена.

Всем, кто беден, – брат названый,
Он всех чванных осуждал
И, свой плащ латая рваный,
Философски рассуждал:
– Что за прок в наряде новом?
Ах!
Разве счастью он замена? –
Каждым словом, каждым словом
Дорожили Тюрлюпена.

– Королевскую персону
Хочешь видеть? – А к чему?
Разве снимет он корону,
Если я колпак сниму?
Нет, лишь хлебопеку слава,
Ах!
Вот кто друг для Диогена! –
Крикнем «браво», крикнем «браво»
Мы ответу Тюрлюпена.

– Победителей народу
Восхваляй! Лови экю!
– Чтоб бесчестил я свободу?
Побежденных я пою!
– Так в тюрьму иди, да живо! –
Ах!
– Я готов, о тень Криспена! –
Как красиво, как красиво
Прямодушье Тюрлюпена!

– Ну, а черные сутаны?
– Мы соперники давно.
Церкви или балаганы –
Это, право, все равно.
Что Юпитер, что Спаситель –
Ах!
Два бездушных манекена. –
Не хотите ль, не хотите ль
Знать о боге Тюрлюпена?

У покойного, конечно,
Недостаток все же был:
Слишком влюбчив, он беспечно,
Как и мать его, любил…
Право, яблочко от Евы,
Ах!
Он бы принял непременно…
Стройте, девы, стройте, девы,
Мавзолей для Тюрлюпена!

В давно минувшие века,
До рождества еще Христова,
Жил царь под шкурою быка;
Оно для древних было ново.
Но льстили точно так же встарь
И так же пел придворных хор:
Ура! да здравствует наш царь!
Навуходоносор!

«Наш царь бодается, так что ж,
И мы топтать народ здоровы, –
Решил совет седых вельмож. –
Да здравствуют рога царевы!
Да и в Египте, государь,
Бык – божество с давнишних пор.
Ура! да здравствует наш царь!
Навуходоносор!»

Державный бык коренья жрет,
Ему вода речная – пойло.
Как трезво царь себя ведет!
Поэт воспел царево стойло.
И над поэмой государь,
Мыча, уставил мутный взор.
Ура! да здравствует наш царь!
Навуходоносор!

В тогдашней «Северной пчеле»
Печатали неоднократно,
Что у монарха на челе
След царской думы необъятной,
Что из сердец ему алтарь
Воздвиг народный приговор.
Ура! да здравствует наш царь!
Навуходоносор!

Бык только ноздри раздувал,
Упитан сеном и хвалами,
Но под ярмо жрецов попал
И, управляемый жрецами,
Мычал рогатый государь
За приговором приговор.
Ура! да здравствует наш царь!
Навуходоносор!

Тогда не вытерпел народ,
Царя избрал себе другого.
Как православный наш причет,
Жрецы – любители мясного.
Как злы-то люди были встарь!
Придворным-то какой позор!
Был съеден незабвенный царь
Навуходоносор!

Льстецы царей! Вот вам сюжет
Для оды самой возвышенной –
Да и ценсурный комитет
Ее одобрит непременно;
А впрочем, слово «государь»
Не вдохновляет вас с тех пор,
Как в бозе сгнил последний царь
Навуходоносор!

Муравейник весь в движенье,
Все шумит, кричит, снует.
Войско в сборе к выступленью, –
Царь ведет его в поход.
Полководец горячится,
Возглашая храбрецам:
«Целый мир нам покорится!
Слава, слава муравьям!»

Войско в марше достигает
До владений гордой тли,
Где былинка вырастает
Из-за камня, вся в пыли.
Царь командует: «Смелее!
С нами бог – и смерть врагам!
Молодцы, ударь дружнее!
Слава, слава муравьям!»

Есть у тли свои герои
Для свершенья славных дел:
Все помчалось в вихорь боя.
Сколько крови, мертвых тел!
Наконец – хоть храбро билась
Тля бежит по всем углам.
Участь варваров свершилась!
Слава, слава муравьям!

Двое старших адъютантов
Сочинили бюллетень,
Днем сражения гигантов
В нем был назван этот день.
Край разграбить покоренный
Остается молодцам.
Что трухи тут запасенной!
Слава, слава муравьям!

Вот под аркой из соломы
Триумфальный вьется ход,
Чернь, работавшая дома,
Натощак «ура» ревет.
Местный Пиндар в громкой оде
Всем другим грозит врагам
(Оды были очень в моде).
Слава, слава муравьям!

В пиитическом паренье
Бард гласит: «Сквозь тьму времен
Вижу мира обновленье;
Муравьи, ваш данник он!
И когда земного шара
Все края сдадутся нам,
Ты, о небо, жди удара!
Слава, слава муравьям!»

Он еще не кончил слова
Пред восторженной толпой,
Как нечаянно корова
Залила их всех мочой.
Лишь какой-то Ной остался…
«Океан на гибель нам, –
Говорит он, – разливался!»
Слава, слава муравьям!