Ребенок простодушный, чей
Так легок каждый вдох,
В ком жизнь струится, как ручей,
Что знать о смерти мог?
Я встретил девочку, идя
Дорогой полевой.
“Мне восемь”, – молвило дитя
С кудрявой головой.
Одежда жалкая на ней
И диковатый вид.
Но милый взгляд ее очей
Был кроток и открыт.
“А сколько братьев и сестер
В твоей семье, мой свет?”
Бросая удивленный взор,
“Нас семь”, – дала ответ.
“И где ж они?” – “Ушли от нас
В далекий Конвей двое,
И двое на море сейчас.
А всех нас семь со мною.
За нашей церковью в тени
Лежат сестренка с братом.
И с мамой мы теперь одни
В сторожке с ними рядом”.
“Дитя мое, как может вас
Быть семеро с тобою,
Коль двое на море сейчас
И на чужбине двое?”
“Нас семь, – ответ ее был прост, –
Сестра моя и брат,
Едва войдешь ты на погост –
Под деревом лежат”.
“Ты здесь резвишься, ангел мой,
А им вовек не встать.
Коль двое спят в земле сырой,
То вас осталось пять”.
“В цветах живых могилы их.
Шагов двенадцать к ним
От двери в дом, где мы живем
И их покой храним.
Я часто там чулки вяжу,
Себе одежку шью.
И на земле близ них сижу,
И песни им пою.
А ясной летнею порой,
По светлым вечерам
Беру я мисочку с собой
И ужинаю там.
Сначала Джейн ушла от нас.
Стонала день и ночь.
Господь ее от боли спас,
Как стало ей невмочь.
Мы там играли – я и Джон,
Где камень гробовой
Над нею вырос, окружен
Весеннею травой.
Когда ж засыпал снег пути
И заблестел каток,
Джон тоже должен был уйти:
С сестрой он рядом лег”.
“Но если брат с сестрой в раю, –
Вскричал я, – сколько ж вас?”
Она в ответ на речь мою:
“Нас семеро сейчас!”
“Их нет, увы! Они мертвы!
На небесах их дом!”
Она ж по-прежнему: “Нас семь!” –
Меня не слушая совсем,
Стояла на своем.