Стыдись, бесчеловечный человек!
Долой твое разбойничье искусство!
Пускай твоей душе, лишенной чувства,
Не будет утешения вовек.
А ты, кочевник рощ, полей, лугов,
Где проведешь ты дней своих остаток?
Конец твой будет горестен и краток.
Тебя не ждет родной зеленый кров.
Калека жалкий, где-нибудь в тиши,
Среди заросшей вереском поляны
Иль у реки, где свищут камыши,
Ты припадешь к земле кровавой раной.
Не раз, встречая над рекою Нит
Рассвет веселый или вечер трезвый,
Я вспомню о тебе, приятель резвый,
И прокляну того, кем ты убит!
Господь во всем, конечно, прав.
Но кажется непостижимым,
Зачем он создал прочный шкаф
С таким убогим содержимым!
Я ехал к вам то вплавь, то вброд.
Меня хранили боги.
Не любит местный ваш народ
Чинить свои дороги.
Строку из Библии прочти,
О город многогрешный:
Коль ты не выпрямишь пути,
Пойдешь ты в ад кромешный!
О песне дрозда, которую поэт услышал в день своего рождения – на рассвете 25 января
Пой, милый дрозд, в глухой морозной мгле.
Пой, добрый друг, среди нагих ветвей.
Смотри: зима от песенки твоей
Разгладила морщины на челе.
Так в одинокой бедности, впотьмах
Найдешь беспечной радости приют,
Она легко встречает бег минут, –
Несут они надежду или страх.
Благодарю тебя, создатель дня,
Седых полей позолотивший гладь.
Ты, золота лишив, даришь меня
Всем, что оно не в силах дать и взять.
Приди ж, дитя забот и нищеты.
Что бог пошлет, со мной разделишь ты!
– Зачем надевают кольцо золотое
На палец, когда обручаются двое? –
Меня любопытная леди спросила.
Не став пред вопросом в тупик,
Ответил я так собеседнице милой:
– Владеет любовь электрической силой,
А золото – проводник!
О лисице, которая сорвалась с цепи и убежала от мистера Гленридделя
Свободу я избрал сюжетом –
Не ту, любезную портам,
Язычницу с жезлом и в шлеме,
Воспетую в любой поэме
Былых времен. Совсем иной
Встает свобода предо мной.
Она мне чудится игривой
Кобылкой юной, легкогривой.
Как яблоко, она крепка,
Как полевая мышь, гладка,
Но неумелому жокею
На всем скаку сломает шею
И, закусивши удила,
Умчится дальше, как стрела.
Теперь, перевернув страницу,
Я расскажу вам про лисицу,
Как меж родных шотландских скал
Охотник рыжую поймал
И как дала дикарка ходу
Из душной клетки на свободу.
Гленриддель, убежденный виг!
Зачем ты, изменив на миг
Своим идеям, дочь природы
Лишил священных прав свободы?
Как мог ты, преданный добру,
Бедняжку ввергнуть в конуру
И цепью приковать, как суку,
К березе, дубу или буку?
Гленриддель, честный гражданин,
Своей отчизны верный сын,
Прогуливаясь у темницы
Сидящей на цепи лисицы,
Ты день за днем, за часом час
С друзьями обсуждал не раз
Великие идеи века –
Права на вольность человека
И право женщины любой
Свободной быть, а не рабой.
Лисица чутко вам внимала.
Она наслушалась немало
О хартиях народных прав,
О судьбах королей, держав,
О якобитах, вигах, тори
И о кровавом их раздоре.
Она услышала рассказ
О том, что делалось до нас, –
Как ангелы в былые годы,
Восстав, отпали от свободы,
За что, покинув райский сад,
Попали на галеры в ад;
Как в голову пришло Немвроду
Цепями оковать свободу,
Как был закован пол мужской
Семирамидиной рукой
(Бог покарай Семирамиду
За эту тяжкую обиду!)
И как с тех пор, покинув трон,
Мужья бояться стали жен.
Лиса наслушалась историй,
Как древний Ксеркс – персидский тори –
Не знал важнее ремесла,
Чем резать глотки без числа,
Пока не объяснила Спарта
Ему, что значит «Magna Charta»;
Как диктовал указы Рим
Покорным данникам своим
И как полировал их нравы
Его огонь и меч кровавый.
Однако надо знать и честь, –
Примеров всех не перечесть, –
Но из плеяды знаменитой
Мы упомянем Билли Питта,
Что, как мясник, связав страну,
Распотрошил ее казну.
Все это слушала лисица
Как ревностная ученица.
Красноречивей сотни книг
Ей объяснил хозяин-виг,
Какой царит у нас порядок,
В чем наша слава, в чем упадок.
Она услышала, что зло
Добра немало принесло,
Поскольку жулики и плуты –
Творцы свободы пресловутой…
О памятнике, воздвигнутом Бернсом на могиле поэта Роберта Фергюссона
Ни урны, ни торжественного слова,
Ни статуи в его ограде нет.
Лишь голый камень говорит сурово:
– Шотландия! Под камнем – твой поэт!
– Муженек, не спорь со мной,
Не сердись напрасно,
Стала я твоей женой –
Не рабой безгласной!
– Признаю права твои,
Нэнси, Нэнси,
Ну, а кто ж глава семьи,
Дорогая Нэнси?
– Если ты мой властелин,
Подыму восстанье.
Будешь властвовать один, –
С тем и до свиданья!
– Жаль расстаться мне с тобой,
Нэнси, Нэнси,
Но смирюсь я пред судьбой,
Дорогая Нэнси!
– Погоди, дождешься дня:
Лягу я в могилу.
Но, оставшись без меня,
Что ты скажешь, милый?
– Небо в помощь призову,
Нэнси, Нэнси,
И авось переживу,
Дорогая Нэнси!
– Но и мертвая не дам
Я тебе покоя.
Страшный призрак по ночам
Будет пред тобою!
– Я жену себе найду
Вроде Нэнси, Нэнси –
И все призраки в аду
Затрепещут, Нэнси!
Ты спишь ли, друг мой дорогой?
Проснись и двери мне открой.
Нет ни звезды во мгле сырой.
Позволь в твой дом войти!
Впусти меня на эту ночь,
На эту ночь, на эту ночь.
Из жалости на эту ночь
В свой дом меня впусти!
Я так устал и так продрог,
Я под собой не чую ног.
Пусти меня на свой порог
И на ночь приюти.
Как ветер с градом и дождем
Шумит напрасно за окном,
Так я стучусь в твой тихий дом.
Дай мне приют в пути!
Впусти меня на эту ночь,
На эту, эту, ЭТУ ночь.
Из жалости на эту ночь
В свой дом меня впусти!
Меня в горах застигла тьма,
Январский ветер, колкий снег.
Закрылись наглухо дома,
И я не мог найти ночлег.
По счастью, девушка одна
Со мною встретилась в пути,
И предложила мне она
В ее укромный дом войти.
Я низко поклонился ей –
Той, что спасла меня в метель,
Учтиво поклонился ей
И попросил постлать постель.
Она тончайшим полотном
Застлала скромную кровать
И, угостив меня вином,
Мне пожелала сладко спать.
Расстаться с ней мне было жаль,
И, чтобы ей не дать уйти,
Спросил я девушку: – Нельзя ль
Еще подушку принести?
Она подушку принесла
Под изголовие мое.
И так мила она была,
Что крепко обнял я ее.
В ее щеках зарделась кровь,
Два ярких вспыхнули огня.
– Коль есть у вас ко мне любовь,
Оставьте девушкой меня!
Был мягок шелк ее волос
И завивался, точно хмель.
Она была душистей роз,
Та, что постлала мне постель.
А грудь ее была кругла, –
Казалось, ранняя зима
Своим дыханьем намела
Два этих маленьких холма.
Я целовал ее в уста –
Ту, что постлала мне постель,
И вся она была чиста,
Как эта горная метель.
Она не спорила со мной,
Не открывала милых глаз.
И между мною и стеной
Она уснула в поздний час.
Проснувшись в первом свете дня,
В подругу я влюбился вновь.
– Ах, погубили вы меня! –
Сказала мне моя любовь.
Целуя веки влажных глаз
И локон, вьющийся, как хмель,
Сказал я: – Много, много раз
Ты будешь мне стелить постель!
Потом иглу взяла она
И села шить рубашку мне,
Январским утром у окна
Она рубашку шила мне…
Мелькают дни, идут года,
Цветы цветут, метет метель,
Но не забуду никогда
Той, что постлала мне постель!
С приветом я к вам посылаю
Пегаса – конька своего.
Спросите, чего я желаю,
И я вам скажу: ничего!
Простите беспечность поэта.
Дышу я – и только всего.
А шум деловитого света
Не стоит подчас ничего.
Процентщика мучат тревоги.
Червонец – его божество.
Но вот подведет он итоги –
И что же найдет? Ничего.
Отвешивать должен поклоны
Вельможа-старик для того,
Чтоб графской добиться короны,
А что ему в ней? Ничего.
Унылая ряса пресвитера –
Заветная цель одного.
Другой добивается митры.
А суть-то одна: ничего.
Влюбленному жизни дороже
На свете одно существо.
Но вот он женился – и что же
Нашел под тряпьем? Ничего,
Рифмует порт беспокойный
И верит: его мастерство
Торжественных лавров достойно.
А что его ждет? Ничего.
Храбрится буян, угрожая,
Но тщетно его хвастовство,
И, кроме свирепого лая,
Не жди от него ничего.
Не верит поэту девица –
Ни просьбам, ни вздохам его,
Но скоро она убедится,
Что страшного нет ничего.
Ей по сердцу ласки поэта.
Упрямец достиг своего,
А что обещал ей за это?
Но правде сказать, ничего…
Священник громит за неверие
С амвона ее и его.
Но попусту бьет артиллерия –
Поправить нельзя ничего.
Прощайте! У бурного моря
Я жду корабля своего.
И, если погибну я вскоре,
Что вам эта смерть? Ничего.
Останусь готовым к услугам
До смертного дня моего –
Коль есть у вас что-нибудь, – другом,
И другом, коль нет ничего!
Привет тебе, старуха-кляча,
И горсть овса к нему в придачу.
Хоть ты теперь скелет ходячий,
Но ты была
Когда-то лошадью горячей
И рысью шла.
Ты глуховата, слеповата.
Седая шерсть твоя примята.
А серой в яблоках когда-то
Была она.
И твой ездок был тоже хватом
В те времена!
Лошадкой ты была на славу.
Хозяин был тебе по нраву.
И я гордиться мог по праву,
Когда с тобой
Любую брали мы канаву,
Подъем любой.
Тебя с полсотней марок вместе
Родитель дал моей невесте.
Хоть капитал – скажу по чести
Был очень мал,
Не раз добром подарок тестя
Я поминал.
Когда я стал встречаться с милой,
Тебе всего полгода было,
И ты за матерью-кобылой
Трусила вслед.
Ключом в тебе кипела сила
Весенних лет.
Я помню день, когда, танцуя
И щеголяя новой сбруей,
Везла со свадьбы молодую
Ты к нам домой.
Как любовался я, ликуя,
В тот день тобой!
Перевалив за три десятка,
Ты ходишь медленно и шатко.
С каким трудом дорогой краткой
Ты возишь кладь,
А прежде – чья могла лошадка
Тебя догнать?
Тебя на ярмарках, бывало,
Трактирщики кормили мало,
И все ж домой меня ты мчала,
Летя стрелой.
А вслед вся улица кричала:
– Куда ты? Стой!
Когда ж с тобой мы были сыты
И горло у меня промыто, –
В те дни дорогою открытой
Мы так неслись,
Как будто от земли копыта
Оторвались.
Ты, верно, помнишь эти гонки.
С обвислым крупом лошаденки
Теснились жалобно к сторонке,
Давая путь,
Хоть я не смел лозою тонкой
Тебя стегнуть.
Всегда была ты верным другом,
И нет конца твоим заслугам.
Напрягшись телом всем упругим,
Ты шла весной
Перед моим тяжелым плугом
И бороной.
Когда глубокий снег зимою
Мешал работать нам с тобою,
Я отмерял тебе с лихвою
Овес, ячмень
И знал, что ты заплатишь вдвое
Мне в летний день.
Твои два сына плуг мой тянут,
А двое кладь возить мне станут.
И, верно, не был я обманут,
Продав троих:
По десять фунтов чистоганом
Я взял за них.
Утомлены мы, друг, борьбою.
Мы все на свете брали с бою.
Казалось, ниц перед судьбою
Мы упадем.
Но вот состарились с тобою,
А все живем!
Не думай по ночам в тревоге,
Что с голоду протянешь ноги.
Пусть от тебя мне нет подмоги,
Но я в долгу –
И для тебя овса немного
Приберегу.
С тобой состарился я тоже.
Пора сменить нас молодежи
И дать костям и дряхлой коже
Передохнуть
Пред тем, как тронемся мы лежа
В последний путь.
Пред тем, как предать капитана могиле,
Друзья бальзамировать сердце решили.
– Нет, – молвил прохожий, – он так ядовит,
Что даже червяк от него убежит!
… – Нет ни души живой вокруг,
А на дворе темно.
Нельзя ль к тебе, мой милый друг,
Пролезть через окно?
– Благодарю тебя за честь,
Но помни уговор:
Ко мне одна дорога есть –
Через церковный двор!…
Недаром, видимо, господь
Когда-то посулил:
Не только души, но и плоть
Восстанет из могил.
А то б вовеки не воскрес
Души лишенный Кардонесс!
Наследница-дочь на охоте была,
Пеленок с собой она в лес не взяла,
А ночью ребенка в лесу родила
И в свой завернула передник.
Передник был соткан из чистого льна,
Из белого, тонкого сшит полотна.
Так вот малыша завернула она
В свой тонкий голландский передник.
В ту ночь пировал в своем замке старик.
Из бочки струилось вино, как родник.
И вдруг среди ночи послышался крик
Того, кто завернут в передник.
– Какой там ребенок кричит во всю мочь
На той половине, где спит моя дочь?
Его унесите немедленно прочь.
А ну, разверните передник.
– Да, это ребенок, а я его мать.
И, значит, он будет вас дедушкой звать.
Отец его будет ваш преданный зять,
А он – ваш достойный наследник.
– Да кто он такой – из дворян, из крестьян,
Тот дерзкий, что обнял твой девичий стан?
Кому только нужен крикун-мальчуган,
Завернутый в этот передник?
– Мой будущий муж в Эдинбурге живет.
Он первым из первых в столице слывет,
Он золотом шитый наряд мне пришлет,
Узнав, кто завернут в передник.
– Послушай-ка, дочка, твои терема
И все мои башни, дворы и дома,
Амбары с мукой и с зерном закрома
Получит мой внук и наследник,
Завернутый в этот передник!
Наш Вилли пива наварил
И нас двоих позвал на пир.
Таких счастливых молодцов
Еще не знал крещеный мир!
Никто не пьян, никто не пьян,
А так, под мухою, чуть-чуть.
Пусть день встает, петух поет,
А мы не прочь еще хлебнуть!
Три молодца, мы дружно пьем.
Один бочонок – трое нас.
Не раз встречались мы втроем
И встретимся еще не раз.
Что это – старая луна
Мигает нам из-за ветвей?
Она плывет, домой зовет…
Нет, подождать придется ей!
Последний тот из нас, друзья,
Кто первым ступит за порог.
А первый тот, кого струя
Из нас последним свалит с ног!
Покойник был дурак и так любил чины,
Что требует в аду короны сатаны.
– Нет, – молвил сатана. – Ты зол, и даже слишком,
Но надо обладать каким-нибудь умишком!
Рыдайте, добрые мужья,
На этой скорбной тризне.
Сосед покойный, слышал я,
Вам помогал при жизни.
Пусть школьников шумливый рой
Могилы не тревожит…
Тот, кто лежит в земле сырой,
Был им отцом, быть может!
Моя любовь давно минувших лет,
Твой милый голос в сердце не умолк.
Прими же дружбы искренний привет.
Да, дружбы, – лишь ее нам разрешает долг.
Когда получишь этот скромный дар,
Вздохни разок, подумав обо мне –
О том, кого томит в краю полдневном жар
Иль океан таит в холодной глубине.