Трех дочек-красавиц граф Вайтон взрастил,
Ах, боже, как были они хороши!
У старшей девицы — поместье и дом,
Она же влюбилась в слугу своего.
Вот шла она берегом тихой реки,
Ах, боже, была она так хороша!
Увидела Риччи, слугу своего,
С красивыми лентами на рукавах.
«С посланьем от графа спешу я, мадам,
Письмо вам от графа несу я, мадам,
Граф Хьюм ждет ответа на это письмо,
Готов он служить вам усердно, мадам».
«К чему его письма? — сказала она.—
К чему его служба? — сказала она.—
Ведь слово дала я и слово сдержу,
Что буду твоею и больше ничьей».
«Зачем же вы так говорите, мадам,
Зачем надо мною смеетесь, мадам,
Ни золота нет у меня, ни земель,
Так можно ли жить вам со мною, мадам?»
«О Риччи, я буду, где хочешь, с тобой,
О Риччи, я буду, где скажешь, с тобой,
И стану я ждать, чтоб меня ты позвал,
О Риччи, чтоб я была вечно с тобой!»
Когда через Старлинг промчались они,
Ах, боже, была она так хороша!
Глазели зеваки на шелковый шлейф,
На Риччи ж никто из людей не смотрел.
Когда Эдинбург проезжали они,
Ах, боже, была она так хороша!
Вельможи мечтали ей сердце вручить,
Не зная, что Риччи она отдана.
Когда же к свекрови явились они,
Ах, боже, была она так хороша!
Сказала свекровь: «Подоткните подол
И в хлеве навоз разгребите, мадам!
Скажите, неужто не жаль вам, мадам,
Ответьте, да разве не жаль вам, мадам,
Что дом в Камберленде покинули вы
И в доме слуги поселились, мадам?»
«О чем мне жалеть? — отвечала она.—
И что мне терять? — отвечала она.—
Я то обрела, что Судьба мне дала,
И то, чего жаждало сердце мое».
О господа, откройте уши,
Сейчас я песню вам спою
О том, как лорд, наследник Линна,
Беспечно начал жизнь свою.
Мать выросла в семействе знатном,
Отец достойным лордом был,
Увы, они ушли на небо,
А он весельчаков любил.
И шли разгульные попойки,
Пиры с заката до утра,
А лучшей для него усладой
Была картежная игра.
Он хохотал, кутил, резвился,
В забаву деньги превращал
И не копил, а только тратил —
Тут и король бы обнищал.
Так лихо жил наследник Линна,
Пока совсем не сел на мель,
Настало время для продажи
Угодий, замков и земель.
В его семье слуга был хитрый,
Который, жаждя перемен,
Добился денег и богатства,—
Его прозвали Джон Безмен.
«Не унывай, наследник Линна,
Ведь я, покорный твой слуга,
Тебе дам золота и денег
За пашни, земли и луга».
«Увы, то золото, что было,
Теперь в руках других людей;
Дай, Джон, мне денег — а за это
Моими землями владей».
И Джон Безмен составил запись,
Где все учел и указал;
Увы, на каждый фунт уплаты
Земли он на три фунта взял.
Он деньги выложил охотно,
Он рад был сделке без потерь:
«Тебе — монеты, мне — поместья,
Я Линна властелин теперь!»
Так продал все наследник Линна,
Все оптом, до клочка земли,
Все, кроме нищенской лачуги,
Стоявшей от людей вдали.
Ему отец твердил пред смертью:
«Ты к жизни праведной негож,
Ты промотаешь все владенья,
Все золото ты проживешь.
Но этот дом не продавай ты,
Клянись Спасителем Христом;
Когда тебя весь мир оставит,
Найдешь ты друга в доме том…»
«Друзья, — сказал наследник Линна, —
Я вновь богат, давайте пить,
Тому вовек не знать веселья,
Кто золото привык копить».
Так было пропито без меры,
Без счета золотых монет;
И вот все золото исчезло,
Глядь — а друзей-то нет как нет.
В карманах пусто; три монетки
Всего осталось из добра:
Одна свинцовая, другие —
Из меди и из серебра.
«Увы, — сказал наследник Линна,—
Во всем я виноват один,
Я мог бы обойтись без денег,
Когда принадлежал мне Линн.
Но у меня друзей немало,
Чего бояться мне беды?
У всех займу я понемногу
И тем избавлюсь от нужды».
Один дружок больным сказался,
Другой и сам был весь в долгу,
А третий прочь прогнал, промолвив:
«Кормить лентяев не могу!»
«Увы, — сказал наследник Линна,—
Выходит, я же виноват?
А ведь друзьям жилось жеплохо
В те дни, когда я был богат!
Мне стыдно клянчить подаянье
У тех, кто пил мое вино.
Работать я не научился,
Красть и разбойничать грешно.
Пойду-ка, по отцову слову,
В тот дом, к безлюдным тем местам:
Когда меня весь мир оставил,
Найти я должен друга там».
И поспешил наследник Линна
Через болота прямиком
В уединенную долину,
В отцовский обветшалый дом.
Вот он пришел и огляделся,
Ища удобства и уют,
Но голы, пусты были стены
И так тоскливо было тут!
Напрасно свет дневной стремился
Вовнутрь, в жилище вход ища,—
Окошки низкие, слепые
Исчезли в зарослях плюща.
Ни стула, ни стола, ни лавки,
Ни очага, ни тюфяка,
И только мрачно и зловеще
Петля свисала с потолка.
К петле приколота записка,
А в ней написаны слова:
«Ты золото свое растратил,
Бездельник, жертва мотовства!
Твое безделье и беспутство
Давно предвидел я — и вот
Твой верный друг, — он от позора
И от стыда тебя спасет!»
Был поражен наследник Линна,
Загробный прочитав упрек,
И сердце от вины забилось,
И щеки стыд ему обжег.
И застонал наследник Линна,
Постигнув пагубность утрат:
«Да, по душе мне друг пеньковый,
И с ним я побрататься рад!»
Он голову просунул в петлю,
Всем телом на нее налег,
Упал — и в тот же миг увидел,
Как расступился потолок.
Он чуть не умер от испуга,
Но был он все-таки живуч;
Очнулся — вновь пред ним записка,
И золотой в записке ключ.
И вот из нового посланья
Узнал он место тайника,
В котором спрятаны надежно
Вместительных три сундука.
Два были с золотом червонным,
А третий полон серебра,
Бумага рядом, на бумаге —
Следы отцовского пера:
«Еще раз, сын мой, повторяю:
Живи, как должно, на земле,
И если прошлое не бросишь,
Окончишь жизнь свою в петле».
«Отец, — сказал наследник Линна,—
Я слово здесь тебе даю,
Что я исправлюсь — а иначе
В петле окончу жизнь мою».
Поклялся так наследник Линна
И прочь пошел от этих стен,
Шагал он торопливо к дому,
Где жил мошенник Джон Безмен.
Глядел тот важно, по-господски,
И спеси было в нем полно,
А за столом сидели лорды
И пили крепкое вино.
«Я рад, мой добрый Джон, что вижу
Тебя с достойными людьми;
Прошу тебя об одолженье:
Хоть сорок пенсов мне займи».
«Ступай отсюда прочь, бездельник,
И покорись своей судьбе;
Да буду я отвержен богом,
Когда хоть пенни дам тебе!»
Тогда сказал наследник Линна
Не Джону, а его жене:
«О леди, будьте милосердны,
Хоть что-нибудь подайте мне».
«Ступай отсюда! Я не стану
К подачкам нищих приучать;
А если вешать оборванцев,
То надобно с тебя начать!»
Но произнес один из лордов,
Что за столом у Джона пил:
«Эй, обернись, наследник Линна,
Ты, помню, добрым лордом был.
Ты был радушным, щедрым малым,
И это не забыли мы —
Тебе дарю я сорок пенсов
И столько же даю взаймы.
Ты, Джон, давай ему отныне
Вино и место у стола:
Ведь ты скупил его владенья,
И сделка выгодной была».
А Джон Безмен ответил злобно,
В торгашеский впадая пыл:
«Да буду я отвержен богом,
Коль не в убыток я купил!
Я говорю, наследник Линна,
Тебе и этим господам,
Что я дешевле на сто марок
Обратно все тебе отдам».
И тут сказал наследник Линна:
«Составьте, как велит закон,
Об этой новой сделке запись,—
А вот и деньги, добрый Джон!»
Упал на стол с веселым звоном
Битком набитый кошелек,
И Джон Безмен, объятый горем,
Ни слова вымолвить не мог.
Швырнул наследник Линна деньги:
«Ты, Джон, их должен сосчитать,
Тебе — монеты, мне — поместья,
Я Линна властелин опять!
А ты, что за меня вступился,
Ко мне сочувствие храня,—
Возьми обратно сорок пенсов
И сорок фунтов от меня».
«Увы, — заохала хозяйка,—
На горе мне такой обмен:
Вчера был «леди Линн» мой титул,
А нынче — «госпожа Безмен».
«Прощай, — лорд Линн сказал Безмену.—
А если снова, на беду,
Решу свои продать я земли,
К тебе я, Джон Безмен, приду…»
Лорд Инграм и Чайлд-Вайет
Родились в покоях одних
И одною пленились леди —
Тем хуже для чести их.
Лорд Инграм и Чайлд-Вайет
В одном родились дому
И одною пленились леди —
Тем хуже тому и тому.
У родителей леди Мейзри
Лорд Инграм согласья просил,
Брату с сестрой леди Мейзри
Лорд Инграм подарки носил.
Ко всем родным леди Мейзри
Лорд Инграм ходил на поклон,
И все, как один, согласились,
А ей не нравился он.
Искал у родных леди Мейзри
Лорд Инграм счастье свое,
Искал любви леди Мейзри
Чайлд-Вайет на ложе ее.
Однажды она заплетает
Пряди волос густых,
И входит ее родитель
В одеждах своих золотых.
«Вставайте же, леди Мейзри,
Вот платье к венцу для вас.
Жених ваш, Инграм, приехал —
И свадьбу сыграем тотчас!»
«Мне лучше Чайлд-Вайету стать женой
И милостыню просить,
Чем лорду Инграму стать женой —
Шелка дорогие носить!
Мне лучше Чайлд-Вайету стать женой
И рыбою торговать,
Чем лорду Инграму стать женой
И в золоте щеголять!
О, где он, где он — проворный гонец?
Я дам ему денег мешок!
С письмом к Чайлд-Вайету от меня
Помчится он со всех ног!»
«Я тот гонец, — говорит один.—
Давай мне денег мешок!
С письмом к Чайлд-Вайету от тебя
Помчусь я со всех ног!»
И, мост разбитый повстречав,
Он лук сгибал и плыл,
И, на зеленый луг ступив,
Бежал что было сил.
И, к замку Вайета примчав,
Привратника не звал,
А в землю лук упер и — прыг!
Чрез палисад и вал;
Привратник к ворот’aм идет,
А тот уж в дом попал!
Как первую строчку Чайлд-Вайет прочел,
Насупился он тотчас,
А как на вторую строчку взглянул —
Закапали слезы из глаз.
«Что с моим братом? — Чайлд-Вайет сказал.—
Что нужно ему от нее?
Уж я припасу ему свадебный дар,
И будет моим — мое!
Пошлю им вдосталь быков и овец,
И вдоволь бочонков вина,
Пусть будет любовь моя весела,
А я примчусь дотемна!»
И распоследний в доме слуга
В зеленом наряде был,
И всяк был весел, и всяк был рад,
А леди и свет не мил.
И распоследняя дворня в дому
В сером наряде была,
И всяк был весел, и всяк был рад,
А леди ребенка ждала.
Меж замком и церковью Девы Святой
Велели песок насыпать,
Чтоб леди и всем служанкам ее
По голой земле не ступать.
До замка от церкви Девы Святой
Постлали ковер золотой,
Чтоб леди и всем служанкам ее
Земли не касаться простой.
Молебен был, и колокол бил,
И спать разошлись потом.
Лорд Инграм и леди Мейзри вдвоем
Лежат на ложе одном.
И, лежа вдвоем на ложе одном,—
А ложа теплей не найдешь,—
Он, руку свою возложив на нее,
Сказал: «Ты ребенка ждешь!»
«Я делилась с тобой и раз и другой,
И сказала тебе о том,
Что юный Чайлд-Вайет, твой брат родной,
Со мной был на ложе моем.
Ты слышал слова не раз и не два,
И слов тех нету честней,
Что юный Чайлд-Вайет, твой брат родной,
Со мной был в светелке моей».
«Отцом ребенка меня назови —
Я родитель ему один;
Я подарю во владенье ему
Земли пятьдесят десятин».
«Не будет назван ребенку отцом
Никто — лишь отец один;
Хотя бы ты во владенье ему
Пять тысяч сулил десятин».
Тут выступил гневно Чайлд-Вайет,
Откинул светлую прядь,
И меч он Инграму в сердце
Вонзил на целую пядь.
И выступил гневно Инграм,
Откинул светлую прядь
И меч Чайлд-Вайету в сердце
Вонзил на целую пядь.
Никто не жалел двух лордов —
Им смерть была суждена.
Жалели все леди Мейзри —
Рассудка лишилась она!
Никто не жалел двух лордов —
Им смерть суждена была.
Жалели все леди Мейзри —
С ума она с горя сошла!
«Дайте, дайте мне посох дорожный!
Дайте, дайте мне плащ из рядна!
Просить подаянье до смерти
За девичий грех я должна!
Дайте грошик Чайлд-Вайета ради,
Ради лорда Инграма — пять;
За то, что честную свадьбу
С грешной девой надумал сыграть!»
Кому угодно, чтоб ветер подул
И листва облетела вконец?
И кто знавал вернее любовь,
Чем Смуглый Эдам, кузнец?
Из чистого золота молот его,
И нет наковальни звончей.
Искуснее всех качает он мех,
И рук не ищите ловчей.
Но Смуглый Эдам был разлучен
С матерью и отцом,
И были братья и сестры его
Разлучены с кузнецом.
И Смуглый Эдам был изгнан в лес
Из родной стороны,
И в краю лесном построил он дом
Для себя и своей жены.
Пойти на охоту Эдам решил
В один распрекрасный день —
Выследить в добром зеленом лесу,
Не бродит ли где олень.
Лук он повесил через плечо,
В ножны вложил клинок,
За дичью в добрый зеленый лес
Пошел, шагнув за порог.
Он по птице бил, где терновник бел,
И ее наповал убил,
И добычу домой отослал жене,
И поменьше грустить просил.
Он по птице бил, где шиповник ал,
И ее убил наповал,
И добычу домой отослал жене,
И вернуться к утру обещал.
Вот подходит он ко двору своему
И медлит минуту одну,
А Бесчестный Рыцарь в его дому
Улещает его жену.
Поначалу перстень сулит золотой —
Жаркий камень в перстне горит:
«Подари, — говорит, — мне любовь за любовь,
И перстень бери!» — говорит.
Но Бесчестному Рыцарю молвит она,
Семейную верность храня:
«Я Смуглого Эдама только люблю,
А Смуглый Эдам — меня!»
А тот кошелек тугой достает,
А там золотых не счесть:
«Подари, — говорит, — мне любовь за любовь —
И бери, — говорит, — всё, что есть!»
«Хоть и втрое ты золота мне посулишь,
С тобой не пробуду и дня.
Я Смуглого Эдама только люблю,
А Смуглый Эдам — меня!»
Тут он длинный и острый клинок достал
И приставил к ее груди:
«Отдавай, — говорит, — мне любовь за любовь!
Не отдашь — пощады не жди!»
И прекрасная леди сказала, вздохнув:
«Смуглый Эдам, ты долго идешь!»
Смуглый Эдам, не мешкая, в двери ступил
И сказал: «Не меня ли ты ждешь?»
Он заставил того уронить клинок,
И наставил клинок на него,
И оставил себе справедливый залог —
Пальцы правой руки его.
«Спешите к родителю, Дженет!
Спешить к нему вы должны!
Спешите к родителю, Дженет —
Деньки его сочтены!»
Спешит к родителю Дженет,
Никак ей нельзя не спешить!
«Как жить мне дальше, родитель?
Как велите мне дальше жить?»
«О Дженет, вот тебе воля моя,
С ней стол и кров ты найдешь:
Хоть Милому Вилли ты сердцем верна,
Но за Галльского лорда пойдешь!»
«За старого Галльского лорда, отец?
Быть Галльскому лорду женой?
Клянусь! — говорит она. — Никогда
Не делить ему ложа со мной!»
Дженет спешит в светелку свою —
Никак ей нельзя не спешить!
И первый, кто постучался к ней,
Был Вилли — кому и быть!
«Нас разлучают, Вилли!
Разлучают нашу любовь!
Галльский лорд плывет из-за моря,
Он в жены меня берет.
Галльский лорд плывет из-за моря —
Меня с собой увезет!»
«Нас разлучают, Дженет?
Какая страшная весть!
Нас разлучают, Дженет?
Мне этого не перенесть!»
«К своим сестрам Мэг, Джин и Мэрион
Ты спеши при свете луны;
Поспешат пусть к Прекрасной Дженет —
Деньки мои сочтены!»
Вилли к сестрам Мэг, Джин и Мэрион,
Спешит при свете луны —
«О, спешите к Прекрасной Дженет —
Деньки ее сочтены!»
К Джин служанки спешат с башмаками,
Мэг подвязки принесены,
Мэрион шелковой шалью покрылась,
И они, тревоги полны,
Поспешили к Прекрасной Дженет
При свете полной луны.
……………….
«Родила я младенца, о Вилли!
И не надо меня корить!
Ты к себе унеси его, Вилли,
Я его не посмею кормить!»
И Вилли сыночка ласкает,
И ласки его нежны,
И к матушке он поспешает
При свете полной луны.
«Отчего это, матушка, в доме
Все двери затворены?
Мои светлые волосы мочит дождь,
И капли росы холодны.
А в объятьях моих сыночек продрог —
Дни младенчика сочтены!»
И пальцами, что ловки и длинны,
Мать засов отвела.
И руками, что ловки и длинны,
Младенца она взяла.
«А теперь, мой Вилли, спеши назад,
Милой Дженет слезы утри!
Ты одной кормилицей вскормлен был —
У младенчика будут три!»
Покамест Вилли у матери был,
Дженет в горячке лежит,
И входит к ней родитель ее:
«Одевайся к венцу!» — говорит.
«У меня голова разболелась, отец!
У меня разболелся бок!
Под венец не могу я идти, отец!
Я больна — да поможет мне бог!»
«Эй, служанки, спешите невесту одеть,
Ей наряд подберите к лицу!
Хоть умри она трижды сегодня к утру —
С Галльским лордом идти ей к венцу!»
А на этих был зеленый наряд,
И коричневый был на тех.
А на Дженет пурпурный был наряд,
И была она краше всех!
А у этих был скакун вороной,
И гнедые были у тех.
А у Дженет был белоснежный конь,
И была она лучше всех!
«Кто, Дженет, коня твоего поведет?
Кто поведет лучше всех?»
«Конечно, Вилли, возлюбленный мой,—
Я люблю его больше всех!»
И когда они в церковь святую пришли,
Чтоб супружеский дать обет,
Еле-еле держалась она на ногах,—
То алели щеки, то нет!
Вот пир начался, и закончился пир;
Все танцевать принялись.
«Эй! Подружек невесты велите позвать,
Чтобы за руки дружно взялись!»
Тут подходит к ней старичок — Галльский лорд.
«Пойдем танцевать!» — говорит.
«Прочь от меня, старичок Галльский лорд,
Мне ваш отвратителен вид!»
Тут Милый Вилли подходит к ней:
«Хочешь, кликну подруг?
Хочешь, с любой из подружек твоих
Выйду в веселый круг?»
«Мы знали немало хороших дней,
А будет их — не перечесть!
Зачем тебе, Вилли, подружки мои,
Ведь я в этом зале есть?»
И Милый Вилли опять подошел,
«Пойдем танцевать!» — говорит.
«Танцевать я с тобою согласна всегда,
Пусть хоть все у меня заболит!»
И за руку Вилли она берет,
А слезы слепят ее:
«Я рада с возлюбленным танцевать,
Хоть и ноет сердце мое!»
С ним в танце не покружилась она,
Не покружилась трех раз,
И повалилась к его ногам,
И встретила смертный час!
С колена подвязку она сняла,
С запястья сняла браслет:
«Отдайте это сынку моему,—
Сиротке с младенческих лет!»
Милый Вилли слугу своего зовет,
Отдает ему ключ от ларца:
«Ступай к моей матушке и скажи.
Что конь убил молодца,
И любить умоли сынка моего,
У которого нет отца!
Подите, подите, раздайте хлеб
И вино — я все отдаю!
День увидел кончину любимой моей,
Ночь увидит кончину мою!»
Схоронили ее возле церкви святой,
А он за оградой лежит.
Над ним растет шиповник густой,
Над ней береза шумит.
Был гробовой полночный час,
И Вильям крепко спал.
Вдруг девы Маргариты дух
В изножье ложа встал.
Бледна, как мартовская рань
За мглою ледяной,
Рукою хладною она
Сжимала саван свой.
Таким прекрасный станет лик
Под гнетом лет и бед,
И смертью свергнутый король
Не царственней одет.
Ее краса как первоцвет,
Впивала жемчуг рос,
Румянец на щеках алел,
И был он ярче роз.
Увы, любовь, как алчный червь,
Поживу в ней нашла;
Увяли розы на щеках,
И дева умерла.
Сказала гостья: «Я пришла
Из гроба в твой чертог.
Будь милосерд и той внемли,
С которой был жесток!
В глухой и страшный этот час
Теням легко пенять,
Им помогает жуть ночей
Прельщателей пугать.
Ты вспомнишь, Вильям, свой обман,
Вину свою и ложь,
И клятвы девичьи вернешь,
Обеты мне вернешь!
Как мог хвалить мою красу,
И вмиг ее забыть?
Как мог меня приворожить,
И сердце мне разбить?
Как мог в любви поклясться мне,
И клятвы не сдержать?
Как мог глядеть в мои глаза,
И дать слезам бежать?
Как мог уста мне целовать,
И дать поблекнуть им?
И как поверить я могла
Любезностям твоим?
Теперь лицо мое мертво,
В устах кровинки нет,
Глаза мои смежила смерть,
Погас в них ясный свет.
Голодный червь теперь мне друг,
Мой саван крепко сшит,
И распоследний наш рассвет
С приходом не спешит!
Но — чу! — петух заголосил,
И надобно успеть
К той, что из-за любви к тебе
Решила умереть.
Пел жаворонок. Ясный день
С улыбкою настал.
А бедный Вильям, весь дрожа,
На зорьке с ложа встал.
Пошел к могиле роковой,
Где Маргарита спит,
И на зеленый рухнул дерн,
Которым прах укрыт.
И трижды он ее позвал,
И трижды взвыл, как волк,
Приник щекой к земле сырой
И навсегда умолк.
Лорд Томас с Прекрасной Эннет
В холмы пошли гулять.
И день прошел, и ночь пришла,
И вздумал он сказать:
«О, никогда я не женюсь —
Ни завтра, ни теперь —
Без воли близких и родных!»
А Эннет и поверь.
«Но той, кого ты не возьмешь,
И ты не нужен сам!»
Лорд Томас к матери пришел
И пал к ее стопам:
«Я твой совет исполню, мать,
Будь плох он иль хорош;
С Чернавкой мне к венцу идти
Иль с милой Эннет все ж?»
«Чернавка ест на серебре,
А Эннет без гроша,
Притом с годами отцветет,
Хоть нынче хороша!»
Он к брату своему пришел:
«О! Присоветуй тож:
С Чернавкой к алтарю идти
Иль с милой Эннет все ж?»
«Быков у той бессчетно, брат.
Коров не перечтешь!
Ты на Чернавке, Том, женись,
И брось ты Эннет все ж!»
«А если, Билл, быки падут,
Сгорит коровник и хлев?
Тогда до смерти нам жевать
Пустой и черствый хлеб!»
И он к сестре своей пришел:
«О! Присоветуй тож:
С Чернавкой свадьбу мне сыграть
Иль с милой Эннет все ж?»
«Совет мой — на Эннет Прекрасной женись,
С Чернавкой расстанься, Том!
Не то пожалеешь, скажешь: «Увы!
Кого я привел в свой дом!»
«Нет! Поступлю, как советует мать,
И оженюсь тотчас!
Чернавку невестою объявлю,
А Эннет — прочь с моих глаз!»
Отец Прекрасной Эннет
Встал заполдень, и вот
Он к дочери в светелку
С известием идет.
«Моя Прекрасная Эннет!
Шелка поспеши надеть,
Пошли в Пресвятую церковь
На пышную свадьбу глядеть!»
«Спешите, мои служанки,
Скорей меня причесать!
Скорее каждый мой локон,
Вы превратите в пять!
Спешите, мои служанки,
Несите платье мое,
Где с полотном вперемежку —
Золотое шитье!»
Конь под Прекрасной Эннет
Из дорогих рысаков
Сверкал серебром передних,
Златом задних подков.
Две дюжины колокольцев
В гриву его вплетены:
Подует северный ветер —
Все колокольцы слышны.
Две дюжины рыцарей статных
По ней ровняли коней,
Две дюжины дам приятных,
Точно венчаться — ей.
Она прискакала к церкви,
В почетном села ряду —
Одежды Прекрасной Эннет
Сверкали у всех на виду.
Она прискакала к церкви,
Как божье солнце, ярка —
Неимоверно сверкали
Жемчужины с кушака.
И села она с Чернавкой,
И ясен взгляд ее был.
Из-за Прекрасной Эннет
Жених невесту забыл.
Взял он пунцовую розу
Трижды поцеловал
И мимо невесты Чернавки
Прекрасной Эннет подал.
Тогда сказала Чернавка,
Неописуемо зла:
«А где ж ты взяла белила,
От которых бела?»
«Тебе там белил, Чернавка,
Увы, не придется взять,—
Белила волшебные эти
Дала мне во чреве мать!»
А та булавку стальную
Достала из рукава
И в сердце Эннет вонзила
За эти ее слова.
С чего побледнела Эннет,
Лорд Томас сперва не знал.
Но, кровь ее сердца увидев,
От ярости ум потерял.
Клинок он выхватил острый,
В Чернавку вонзил клинок!
И пала наземь невеста
У жениховых ног.
Он крикнул: «Постой, моя Эннет!
Любимая, погоди!»
Клинком себя в сердце ударил,
И умер с клинком в груди.
Он за оградой церковной,
Она — у церковных ворот.
На одной могиле береза,
На другой шиповник растет.
И тянулись они друг к другу
И прежде, и в наши дни.
И видевший это узнает,
Как любили друг друга они.
Лиззи Уэн сидит в отцовском дому,
Горюя и скорбя.
И приходит ее любимый отец:
— Лиззи Уэн, что тревожит тебя?
— Я тревожусь, тревожусь, любимый отец,
И откроюсь перед тобой —
Я под сердцем своим ребенка ношу —
Он милого Джорди и мой.
Вот сидит она снова в отцовском дому,
Горюя и скорбя.
И приходит к Лиззи любимый брат:
— Лиззи Уэн, что тревожит тебя?
— Я тревожусь, тревожусь, любимый брат,
И откроюсь перед тобой —
Я под сердцем своим ребенка ношу —
Он твой, о Джорди, и мой.
— Ты такое матери и отцу
Солгать могла обо мне! —
И выхватил он свой булатный меч,
Свисавший с плеч на ремне.
Он голову Лиззи Уэн отрубил
И натрое тело рассек
И, охваченный ужасом, прибежал
На материнский порог.
— Чем встревожен, встревожен ты, Джорди Уэн?
Чем встревожен ты, расскажи?
Видно, страшное дело ты совершил,
— Я страшное дело, мать, совершил
И проклят буду в свой срок;
Борзому я голову отрубил,—
Пес не бежал на манок.
— Кровь у борзого не столь красна!
Ты правду мне, сын, расскажи.
Видно, страшное дело ты совершил,
Успокойся и не дрожи!
— Я страшное дело, мать, совершил
И проклят буду в свой срок;
Я голову Лиззи Уэн отрубил
И натрое тело рассек.
— Что сделаешь ты, коль вернется отец,
О Джорди Уэн, мой сын!
— Я лодку одну добуду без дна
И в волны пущусь один!
— А когда же ты снова вернешься домой,
О Джорди Уэн, сын мой?
— Когда солнце с луной скосят луг заливной,
Тогда я вернусь домой.
«Поуже стели себе ложе
И спать приучайся одна:
Я еду — мне за морем, Энни,
Невеста с приданым нужна,
Ведь ты не дала мне богатства,
Ведь ты была, Энни, бедна.
Кто свадебный хлеб испечет нам,
Кто сварит нам свадебный эль,
Кто встретит с почетом и лаской
Невесту из дальних земель?»
«Я свадебный хлеб испеку вам,
Сварю я вам свадебный эль,
Я встречу с почетом и лаской
Невесту из дальних земель».
«Но та, кто, встречая невесту,
Свершает старинный обряд,
Должна и сама быть девицей,
Одеться в девичий наряд».
«Ах, если представлюсь девицей,
Поистине я согрешу:
Тебе семерых родила я,
Восьмого под сердцем ношу…»
…Взяв на руки сына-младенца,
Другого ведя за собой,
На башню вскарабкалась Энни,
Чтоб видеть ревущий прибой.
«Мой мальчик, наверх поднимайся
И зорко на море гляди,
Увидишь отцову невесту
На палубе первой ладьи».
«О мать, поскорее спускайся,
Не медли у края стены,
Спускайся, иначе на землю
Захочешь упасть с вышины».
И Энни спустилась пониже,
Чтоб встретить корабль с женихом,
Фок-мачта на, нем и грот-мачта
Поблескивали серебром.
Чтоб встретить корабль с нареченной,
Спустилась она с высоты,
Фок-мачта на нем и грот-мачта,
Как золото, были желты.
Взяла сыновей своих Энни
И вышла, смирив естество,
Неверному лорду навстречу
И юной невесте его.
«Привет тебе в замке, лорд Томас,
Привет тебе вместе с невестой,
Входящей хозяйкой в твой дом.
Пусть бог сохранит тебя, леди,
Ты в новое входишь жилье,
В свои ты вступаешь владенья —
Здесь все, что ты видишь, твое».
«Спасибо, прекрасная Энни,
Тебе благодарность моя;
С сестрой моей схожа ты больше,
Чем все, кого видела я.
Заморский неведомый рыцарь
Похитил одну из сестер;
Земле, по которой он ходит,
И всем его близким — позор!»
И Энни платки разложила
У длинных столов там и тут,
Чтоб было чем вытереть слезы,
Как только они побегут.
Ах, элем и хлебом пшеничным
Она обносила столы,
Пила только чистую воду,
Чтоб щеки остались белы.
Ах, хлебом ржаным и пшеничным
Она обносила весь зал,
Лицо от людей закрывая,
Чтоб слезы никто не видал.
Взял Томас платок белоснежный,
Лежавший невдалеке,
Слезу ее вытер небрежно,
Стекавшую вниз по щеке.
«Ах, — вымолвил Томас с улыбкой
Друзьям и гостям без числа,
Кто лучше: прекрасная Энни
Иль та, что сегодня пришла?..»
Когда отслужили молебен
И церковь была заперта,
Отправилась в опочивальню
Молодоженов чета.
А Энни, в постели поодаль,
Как в гробе, себя хороня,
Рыдала: «О, горе, мне, горе,
Дожившей до этого дня!
Когда б сыновья мои были
Семеркою крыс молодых,
А я была б серою кошкой —
Так я уничтожила б их.
Когда б они зайцами были
Среди непролазной стерни,
А я была б серой собакой —
Недолго бы жили они».
В тоске и печали металась,
И слезы струились рекой:
«О, горе бесчестному лорду!
Беды не ждала я такой!»
И лорду сказала невеста:
«Еще не легла я в кровать,
Пойду и спрошу, кто заставил
Несчастную так горевать».
«Скажи мне, прекрасная Энни,
Какое гнетет тебя зло?
Прокисло ль ячменное пиво
Иль тесто в бадьях не взошла?
Ты знаешь ли, милая Энни,
Семейство свое и родство?
Кто был твоей матерью, Энни?
Как звали отца твоего?»
«Отцом моим был граф Уэмисс,
Графиней была моя мать,
Я к братьям и сестрам привыкла
С любовью свой взор обращать».
«Отцом твоим был граф Уэмисс —
Так, значит, моя ты сестра!
Любимому вдоволь вручишь ты
И золота, и серебра.
Прислушалась вышние силы
К рыданьям твоим и мольбе —
Семь суден, груженных приданым,
Я все оставляю тебе
И девушкой вспять возвращаюсь —
Спасибо за это судьбе!»
Двое влюбленных на склоне холма
Сидели погожим днем,
Наговориться никак не могли,
Хоть и были весь день вдвоем.
— Я не видел, Маргарет, зла от тебя,
И тебе я не сделал зла.
Не рыдай же завтра, когда зазвенят
Свадебные колокола.
Маргарита расчесывала перед окном
Рано утром золото кос
И смотрела, как мимо окна под венец
Милый Вильям невесту вез.
Отложила гребень свой костяной,
Волоса завязала узлом,
И ушла из дому, и никогда
Не вернулась в отцовский дом.
И день прошел, и настала ночь,
Милый Вильям с супругой спал,
Но явился ему Маргариты дух
И в изножье постели встал.
— Дай вам Бог, новобрачные, мир да любовь,
Радость вечную дай вам Бог!
Белый саван — мой подвенечный наряд,
И могила — мой брачный чертог…
И ночь прошла, и настал рассвет,
И, едва пробудившись от сна,
Милый Вильям жене молодой сказал:
— Страшно мне, дорогая жена!
Моя милая леди, мне снился сон,
Не к добру этот сон, не к любви:
Будто в горнице — стадо рыжих свиней,
Будто брачное ложе — в крови.
— Не к добру этот сон, благородный лорд,
Не к добру этот сон, не к любви,
Если в горнице — стадо рыжих свиней,
Если брачное ложе — в крови…
Он призвал тогда своих верных слуг
И сказал им: — Вы знать должны:
Я прекрасную Маргарет навещу
С разрешенья моей жены.
Подошел он к дому, взошел на крыльцо,
Стукнул несколько раз кольцом,
Братья Маргарет дверь отворили ему
И впустили Вильяма в дом.
— Умоляю вас, братья, мне разрешить
Видеть мертвую без покрывал.
Побледнела, я думаю, радость моя,
И вишневый румянец пропал?
Я на все для тебя, моя радость, готов,
Не чета я твоей родне…
Я целую в холодные губы тебя,
Ты не можешь ответить мне.
И сказали семеро братьев тогда,
Застонав, сказали ему:
— Ты оставь в покое нашу сестру,
А целуй молодую жену!
— Если я молодую целую жену,
То, конечно, я в праве своем:
Никаких обещаний вашей сестре
Не давал я ни ночью, ни днем.
Подсчитайте-ка лучше: сколько хлебов
На столах, сколько вин дорогих?
Ровно столько же будет еды и питья
Завтра днем на поминках моих.
Умерла прекрасная Маргарет днем,
Милый Вильям скончался в ночь.
От несчастной любви умерла она,
Он тоски не смог превозмочь.
Схоронили обоих в церкви одной.
Вырос куст белоснежных роз
Из ее могилы. А из его —
Куст шиповника произрос.
И росли два куста очень быстро, пока
Не уперлись в церковный свод,
И сплелись, как влюбленные, ветками там,
И дивился на это народ.
А потом нашелся один грамотей
(До конца правдив мой рассказ!)
И срубил под корень оба куста,
А не то бы — росли и сейчас!
Жила старуха в Ашерс Велл,
Жила и не грустила,
Пока в далекие края
Детей не отпустила.
Она ждала от них вестей
И вот дождалась вскоре:
Ее три сына молодых
Погибли в бурном море.
— Пусть дуют ветры день и ночь
И рвут рыбачьи сети,
Пока живыми в отчий дом
Не возвратитесь, дети!
Они вернулись к ней зимой,
Когда пришли морозы.
Их шапки были из коры
Неведомой березы.
Такой березы не найти
В лесах родного края —
Береза белая росла
У врат святого рая.
— Раздуйте, девушки, огонь,
Бегите за водою!
Все сыновья мои со мной,
Я нынче пир устрою!
Постель широкую для них
Постлала мать с любовью,
Сама закуталась в платок
И села к изголовью.
Вот на дворе поет петух,
Светлеет понемногу,
И старший младшим говорит:
— Пора нам в путь-дорогу!
Петух поет, заря встает,
Рогов я слышу звуки.
Нельзя нам ждать — за наш уход
Терпеть мы будем муки.
— Лежи, лежи, наш старший брат,
Еще не встала зорька.
Проснется матушка без нас
И будет плакать горько!
Смотри, как спит она, склонясь,
Не ведая тревоги.
Платочек с плеч она сняла
И нам укрыла ноги.
Они повесили на гвоздь
Платок, давно знакомый.
— Прощай, платок! Не скоро вновь
Ты нас увидишь дома.
Прощайте все: старуха-мать
И девушка-слушанка,
Что рано п’o двору бежит
С тяжелою вязанкой.
Прощай, амбар, сарай и клеть
И ты, наш пес любимый.
Прости-прощай, наш старый дом
И весь наш край родимый!
«Вы все, чей шелком шит подол,
А косы — льна светлей,
Не смейте бегать в Картерхолл —
Там молодой Тэмлейн.
У многих он забрал в залог —
Тех девушек не счесть —
Зеленый плащ, иль перстенек,
Или девичью честь».
Дженет зеленый свой подол
Повыше подняла,
И золото тяжелых кос
Потуже заплела,
И побежала по тропе,
Что в Картерхолл вела.
Душисты розы и пышны,
Роняют алый цвет,
Конь бьет копытом у стены,
А всадника все нет.
Но лишь цветок, что всех пышней,
Взяла за стебелек,
Явился рыцарь перед ней,
И строен и высок.
«Зачем ты топчешь мох, Дженет,
Зачем ты рвешь цветы?
Зачем в мой заповедный сад
Пришла без спросу ты?»
«Тебя просить мне не к лицу —
Здесь не твоя земля!
Она принадлежит отцу,
И здесь хозяйка — я!»
Дженет зеленый свой подол
Рукой подобрала,
И узел золотых волос
Сколола, как могла,
И под собой не чуя ног
Домой к себе пошла.
Играют девушки в саду,
Звенит веселый смех;
Когда-то милая Дженет
Была прекрасней всех.
Она цвела, как маков цвет,
На радость всем родным,
А нынче щеки у Дженет
Как травка, зелены.
«За вас, прекрасная Дженет,
Всем в замке нагорит!
И стар и мал — держи ответ!» —
Ей рыцарь говорит.
«Эй, замолчи, старик седой,
Замаливай грехи!
С седой колючей бородой
Не суйся в женихи!»
Ее жалея и любя,
Ей говорит отец:
«Ребенок будет у тебя,
Тебе бы под венец…»
«Что ж, если я рожу дитя,
Отца его найду.
Ни с кем из рыцарей твоих
К венцу я не пойду.
Мой милый мне дороже всех
Властителей земных,
Его не променяю я
Ни на кого из них!
Я от него не откажусь,
Не отступлюсь вовек,
Хоть мой любимый — рыцарь-эльф,
Не смертный человек.
Летит на скакуне лихом,
Не ведая преград,
Подковы блещут серебром
И золотом горят!»
Дженет зеленый свой подол
Повыше подняла,
И золото тяжелых кос
Потуже заплела,
И побежала по тропе,
Что в Картерхолл вела.
Душисты розы и пышны,
Роняют алый цвет.
Конь бьет копытом у стены,
А всадника все нет.
Но лишь цветок, что всех пышней,
Взяла за стебелек,
Явился рыцарь перед ней,
И строен и высок.
«Не надо, леди, уставать,
Не надо рвать цветы —
Дитяти нашему с тобой
Не повредила б ты!»
«Скажи — молю я всем, что есть
Святого на земле,—
Ты в божьем храме был хоть раз,
Крещен ли ты, Тэмлейн?»
«Дженет, — ей отвечает он,—
Тебе не стану лгать:
Отец мой — рыцарь; как тебя,
Меня качала мать.
Меня воспитывал мой дед,
И горя я не знал,
Пока однажды в черный день
В беду я не попал.
В лесу холодный ветер выл
Под вечер злого дня,
С охоты ехал я без сил
И вдруг упал с коня —
В свой замок Королева Фей
Упрятала меня.
Но страшно вымолвить, Дженет:
Здесь, в сказочной стране,
Приносим каждые семь лет
Мы жертву Сатане;
Достойней рыцаря здесь нет:
Назначат жребий мне.
Назавтра, знай, День всех святых,
И только в эту ночь,
Дженет, коль пожелаешь ты,
Ты сможешь мне помочь.
Верхом поедет наш народ.
В глухой полночный час.
На перекрестке трех дорог
Ты повстречаешь нас».
«Как мне узнать тебя, Тэмлейн,
Как мне тебя узнать,
Когда поедет по земле
Та неземная рать?»
«Ты первых конных пропусти,
Закутанных в плащи,
Вторым спокойно дай пройти,
Мужайся и молчи,
На третьих всадников гляди,
Средь них меня ищи.
Дай вороным пройти, Дженет,
И пропусти гнедых,
А снежно-белого хватай,
Не выпускай узды!
За то, что славный рыцарь я,
Мне оказали честь:
На снежно-белого коня
Мне разрешили сесть.
Увидишь — правая рука
В перчатке боевой,
А повод буду я держать
Свободною рукой.
Приметы эти затверди,
Не пропускай меня,
И наземь всадника ссади
С храпящего коня.
Они тотчас же обратят
Меня в булатный меч,
Но ты держи, не отпускай,
Коль, хочешь мне помочь.
И стану я в твоих руках
Змеею и драконом,
И стану я в твоих руках
Железом раскаленным,
Взовьюсь в руках твоих, Дженет,
Огнем неугасимым,—
Держи меня, не отпускай —
Ты будешь невредима.
И в жабу обратят меня,
И в скользкого угря,
Но ты держи, не отпускай
Да не пугайся зря.
Меня облей ты молоком,
Потом водою сбрызни,
Держи меня, не отпускай,
Ты мне дороже жизни.
И превратят меня в орла,
А после — в голубка,
Держи меня, не отпускай,—
Ты мне родишь сынка.
А напоследок ждет тебя
Иное искушенье:
В твоих объятьях стану я
Нагим, как в час рожденья.
Укрой меня своим плащом —
И сгинет наважденье!»
Суров и мрачен темный лог,
И жутко все кругом.
На перекресток трех дорог
Дженет бежит бегом.
Вдруг слышит звон стальных удил
И перестук копыт,
И сердце у нее в груди
От радости стучит.
Дала дорогу вороным,
Дала пройти гнедым,
Вдруг видит: снежно-белый конь
С Тэмлейном — молодым.
На землю всадника она
Стащила в тот же миг,
Плаща зеленая волна
Укрыла их двоих,
И счастьем грудь ее полна:
Спасен ее жених!
И молвит Королева Фей —
Из полуночной тьмы:
«Младой Тэмлейн достался ей,
Ни с чем остались мы!»
И молвит Королева Фей —
О, как была она зла —
«Чтоб самой страшной из смертей
Ты, девка, умерла!
Из свиты царственной моей
Ты лучшего взяла!
Тэмлейн, когда б ты мне сказал,
Что будет в эту ночь,
Твои зеленые глаза
Я вырвала бы прочь!
Коль знала б, что в последний раз
Ты был вчера со мной,
Я б заменила каждый глаз
Гнилушкою лесной!»
Молодую красавицу рыцарь любил
И пришел на свиданье к ней,
Он ее ожидал под ракитой с утра,
А она появилась поздней.
Она долго сидела в доме своем
И печалилась в тишине:
«Ах, пойти ль на свиданье на Брумфилд-Хилл
Или дома остаться мне?
Если я пойду на свиданье с ним —
Мне невинности не сберечь,
Останусь — и он упрекнет меня,
Что лживой была моя речь».
Эти жалобы слышала ворожея
И спокойно сказала ей:
«О леди, ты можешь там побывать,
Не утратив чести своей.
Ты придешь туда, и увидишь ты,
Что твой милый вздремнуть прилег —
Серебряный обруч на голове
И ракитовый куст у ног.
Ты с куста ракиты цветы сорвешь,
Ты сорвешь для него цветы,
И у ног его, у его головы
Их рассыплешь, разложишь ты.
Ты с руки золотое снимешь кольцо
И на палец наденешь ему,
Чтобы знал он, проснувшись: была ты верна
Обещанию своему».
…В изголовье любимого своего
Положила цветы она,
И это был дар, и это был знак,
Что осталась она честна…
«О мой добрый конь, серебром за тебя
И золотом я платил!
Почему, когда девушка здесь была,
Меня ты не разбудил?»
«Я стучал копытом, хозяин мой,
Я звенел во все удила,
Но ничто не могло разбудить тебя,
Пока девушка не ушла».
«О сокол, как же ты оплошал —
Я так сильно тебя любил!
Почему, когда девушка здесь была,
Меня ты не разбудил?»
«Я будил бубенчиками тебя,
Я будил ударом крыла,
Я кричал: «Проснись, хозяин, проснись,
Пока девушка не ушла!»
«О мой добрый конь, торопись догнать
Убежавшую гостью мою,
А иначе достанется мясо твое
Ненасытному воронью!»
«О хозяин! Не стоит коня своего
Беспощадной плетью хлестать:
Сквозь ракитник бежала так быстро она,
Как и птица не может летать!»
«Коня ячменем накормите
И жареным мясом — слугу,
Сегодня к воротам любимой
Подъеду я, если смогу».
«О сын мой, останься со мною,
Останься, со мною, молю,
И самую лучшую в доме
Постель я тебе постелю».
«Не тянет меня ни к постели,
Ни к отчему очагу —
Сегодня к воротам любимой
Подъеду я, если смогу».
«Останься, о Вилли, останься,
Останься со мною, сынок,
И я напою тебя пивом,
Тебе испеку я пирог».
«О мать, не тянусь я к застолью,
Ни к пиву, ни к пирогу —
Сегодня к воротам любимой
Подъеду я, если смогу».
«Что ж, если не хочешь остаться
Ты дома хоть н’a ночь одну,
Молись, — ибо Клайд разольется,
Когда я тебя прокляну!..»
…Скакал он, спешил к переправе,
Где Клайд разъярившийся выл,
Рев Клайда, неистовый, буйный,
И войско бы остановил.
«О Клайд, пощади и помилуй,
Позволь в твои воды войти,
А если нужна тебе жертва —
Сгуби на обратном пути!»
Вперед и вперед продвигаясь,
Захлебываясь в глубине,
Теченье реки одолел он
И вышел на той стороне.
И вот наконец он, усталый,
Стоит у заветных дверей:
«Открой мне, любимая Мэгги,
Засов отодвинь поскорей,
Я вымок в реке и под ливнем —
Впусти меня и обогрей!»
«Я дверь никому не открою,—
Она отвечала во сне,—
Мой милый меня обнимает,
Другого не надобно мне».
«Впусти меня, милая Мэгги,
Скакал я издалека,
Проклятье на мне — и потопит
Меня этой ночью река».
«Все комнаты заняты, путник,
В одной джентльменов полно,
Другая наполнена сеном,
А в третьей хранится зерно».
…Проснулась прекрасная Мэгги,
И был ее голос, как стон:
«Приснился мне сон непонятный —
Да будет к добру этот сон!
Мне снился мой милый, мой Вилли,
Был бледен и пасмурен он».
«Лежи, не ворочайся, дочка,
Укройся и спину мне грей;
Еще не прошло получаса,
Как он отошел от дверей…»
«Эй, Вилли, вернись, мой любимый!»
Но крик ее ветер сносил,
А Вилли скакал к переправе,
Где Клайд разъярившийся выл,
Рев Клайда, неистовый, буйный,
И армию б остановил.
Все выше, бурля и беснуясь,
Его обступала вода,
А Вилли все ехал и ехал —
И в Клайде исчез навсегда.
Не видели Вилли отныне,
Нашли только плащ да седло.
Не видели больше и Мэгги,
Лишь ленту волной принесло.
И птицы кружились над Клайдом,
Над Клайдом, содеявшим зло.
К двум сестрам в терем над водой,
Приехал рыцарь молодой,
Колечко старшей подарил,
Биннори, о Биннори,
Но больше младшую любил,
У славных мельниц Биннори.
И зависть старшую взяла,
Биннори, о Биннори,
Что другу младшая мила,
У славных мельниц Биннори.
Вот рано-рано поутру,
Биннори, о Биннори,
Сестра гулять зовет сестру
У славных мельниц Биннори.
— Вставай, сестрица, мой дружок,
Биннори, о Биннори,
Пойдем со мной на бережок
У славных мельниц Биннори.
Над речкой младшая сидит,
Биннори, о Биннори,
На волны быстрые глядит,
У славных мельниц Биннори.
А старшая подкралась к ней,
Биннори, о Биннори,
И в омут сбросила с камней
У славных мельниц Биннори.
— Сестрица, сжалься надо мной,
Биннори, о Биннори,
Ты станешь рыцаря женой,
У славных мельниц Биннори.
Подай перчатку мне свою,
Биннори, о Биннори,
Тебе я друга отдаю,
У славных мельниц Биннори.
— Ступай, сестра моя, на дно,
Биннори, о Биннори,
Тебе спастись не суждено,
У славных мельниц Биннори.
Недолго младшая плыла,
Биннори, о Биннори,
Недолго старшую звала
У славных мельниц Биннори.
В плотине воду отвели,
Биннори, о Биннори,
И тело девушки нашли
У славных мельниц Биннори.
Девичий стан ее кругом,
Биннори, о Биннори,
Узорным стянут пояском,
У славных мельниц Биннори.
Не видно кос ее густых,
Биннори, о Биннори,
Из-за гребенок золотых,
У славных мельниц Биннори.
В тот день бродил у берегов,
Биннори, о Биннори,
Певец, желанный гость пиров,
У славных мельниц Биннори.
Он срезал прядь ее одну,
Биннори, о Биннори,
И свил упругую струну,
У славных мельниц Биннори.
Он взял две пряди золотых,
Биннори, о Биннори,
И две струны плетет из них,
У славных мельниц Биннори.
К ее отцу идет певец,
Биннори, о Биннори,
Он входит с арфой во дворец,
У славных мельниц Биннори.
Струна запела под рукой,
Биннори, о Биннори,
«Прощай, отец мой дорогой!»
У славных мельниц Биннори.
Другая вторит ей струна,
Биннори, о Биннори,
«Прощай, мой друг!» — поет она
У славных мельниц Биннори.
Все струны грянули, звеня,
Биннори, о Биннори,
«Сестра, сгубила ты меня
У славных мельниц Биннори!»
Я встретил карлика, бродя
Вдоль берега реки.
Был карлик мал, хотя они
И все невелики.
На крепких ножках он стоял,
Заметный мне едва.
Был дюйм у карлика во лбу,
А меж плечами — два.
Он поднял камень и швырнул
Его за облака,
Я бы такой с земли поднять
Не смог наверняка.
— Ну и силен ты! — я сказал.—
А где твое жилье?
— Ты видишь замок вдалеке?
Там и жилье мое.
И мы отправились туда
Через зеленый луг,
И дева дивной красоты
Навстречу вышла вдруг.
В зеленых платьях шли за ней
Две дюжины других,
И королевою могла
Любая быть из них.
Прекрасный замок встретил нас,
Достойный короля,
Там кровля золотой была,
А пол — из хрусталя.
Веселый бал в разгаре был,
И каждый танцевал,
И я на лестницу ступил,
А карлик — вдруг пропал.
Родился и рос в Шотландии он,
И звали люди его — Хайнд Хорн.
Он написал королю: «Господин!
Я полюбил твою дочку Джин».
Он ей не дарил дорогих обнов,—
В серебряной клетке семь певунов.
Она ему перстень дала тайком —
В нем семь алмазов горели огнем.
«Когда иссякнет ярчайший свет,
Поймешь, что любви моей больше нет».
На перстень взглянул он как-то раз
И видит, что радужный свет погас.
Он по морю плыл, он на сушу ступил,
Слепца повстречал и, волнуясь, спросил:
«Что нового, нет ли случайных вестей?»
«Нет, — старец в ответ, — никаких новостей.
Нет, — старец ответил, — но разве лишь та,
Что в королевском дворце суета.
Там свадьбу справляют, гремят торжества,
И длятся они сорок дней и два».
«Не дашь ли мне, странник, гнилое тряпье?
Взамен же бери одеянье мое.
Не дашь ли, о странник, кривую клюку?
Конем за нее расплатиться смогу.
Не дашь ли волос мне седеющих клок,
Чтоб локоны светлые спрятать я мог?»
На мельницу плелся убогий слепец.
Хайнд Хорн поспешал в королевский дворец.
Но далее нищий поехал верхом.
Хайнд Хорн же к невесте пустился пешком.
И вот подошел он к воротам дворца,
Вина попросил, но не поднял лица.
Невеста ему выносила вино.
Он, выпив до дна, бросил перстень на дно.
«О, нету второго такого кольца!
Нашел ты его или снял с мертвеца?»
«Не выловил в море, не поднял с земли,
Но руки твои мне его поднесли!»
«Я сброшу наряд, волоса расплету
И вместе с тобой побираться пойду!
Я сброшу, я сброшу наряд дорогой
И нищенкой сирой пойду за тобой!»
«Не надо, о дева, волос расплетать —
Прекрасно уложена светлая прядь.
Не сбрасывай, дева, свой дивный наряд,
Я — нищий на час, а на деле — богат».
Невесту жених ожидал у стола,
Но с юным Хайнд Хорном невеста ушла.
— Спасибо, верный сокол мой,
Мой вестник быстрокрылый.
Вернулся рано ты домой.
Ну, что принес от милой?
— Принес я прядь ее кудрей,
Кольцо и обещанье
Прибыть к четвертой из церквей
Шотландских на свиданье.
— Скорее, паж, коня седлай,
Дай меч мой и кольчугу.
С тобой мы едем в дальний край
Встречать мою подругу!
Коспатрик за море послал людей,
Коспатрик послал за невестой своей,
И корабли Зеленой земли
К шотландскому берегу подошли.
Две дюжины были свитой морской,
Две дюжины были с пшеничной мукой,
Две дюжины — с хлебом печеным в мешках,
Две дюжины — с золотом в сундуках.
В шелка и в бархат наряжена,
Весь путь беспрестанно рыдала она,
А Вилли-стремянный и ночью и днем
«Быть может, сползают подушки седла?
Быть может, дорога тебе тяжела?
А может, повод для слез иной —
Что ты Коспатрика будешь женой?»
«О нет, моей грусти не то виной,
Что я Коспатрика буду женой:
Мне горьких слез потому не унять,
Что я оставила добрую мать.
Но, юноша милый, поведай мне.
Какой обычай в твоей стране?»
«Обычай Коспатрика, так скажу,
Не может обрадовать госпожу.
Семь раз на принцессах он был женат,
Семь раз отсылал их в слезах назад,
Их ночью на ложе свое привлекал
И груди им поутру отсекал.
Но если ты раньше не знала мужчин,
Для страха и трепета нет причин;
А если твоя под угрозой грудь,
Найми служанку какую-нибудь».
И крикнула леди служанку свою:
«Пять тысяч марок тебе даю,
Если решишься в обличье моем
С Коспатриком ночь провести вдвоем…»
Когда отзвонили колокола
И ночь испытания в дом пришла,
Служанку с Коспатриком отвели
В спальню, где рядом они легли.
«А ну-ка, кровать, не таи от меня,
И ты, одеяло, и ты, простыня,
И ты мне ответь, мой надежный клинок,
С девой ли я на ложе возлег?»
«Да, девушка эта и впрямь чиста,
Да только девушка эта — не та,
У этой не смяты цветы чистоты,
Да только не с этой обвенчан ты!»
Коспатрик в гневе вскочил, как зверь,
Коспатрик в гневе захлопнул дверь
И, пробежав через двадцать зал,
Он к матери в опочивальню вбежал.
«О, знал ли хоть кто-нибудь из христиан
Такое коварство, такой обман?!
Я девушке скромной сердце вручил —
И бабу с начинкою получил!»
«Спокойнее, сын мой, останься тут,
И пусть друзья тебя развлекут,
А я между тем пойду погляжу
На леди твою, на твою госпожу».
Старуха дородна была и сильна,
И двери с петель сорвала она:
«А ну-ка, скажи, от кого твой плод?
Кто он: слуга, или смерд, или лорд?»
«О, выслушай, мать, расскажу я тебе
О горестной, тяжкой моей судьбе.
Мы были сестры, нас было семь
Сестер прекрасных, известных всем.
Случилось все это погожим днем,
Когда мы покончили с нашим шитьем;
Мы бросили жребий — кому из сестер
Идти за цветами в зеленый бор.
Увы, мне! Я младшей была в семье,
Но худшая доля досталась мне:
Мне жребий выпал идти туда —
Вот так и подкралась ко мне беда.
От старших сестер был наказ мне дан —
Рвать красные розы и пряный тимьян,
Рвать красные розы, омелу рвать,
Чтобы цветами обрадовать мать.
И только я стала сбирать цветы,
Юноша сказочной красоты,
Нарядно одет и нарядно обут,
Подобный принцу, явился тут.
И девушка ль я или нет — меня
Он там продержал до скончания дня,
И девушка ль я или нет — но мы
В лесу оставались до самой тьмы.
Он дал мне свою белокурую прядь,
Велел мне беречь ее и сохранять;
Он дал ожерелье — сказал, что спасет
Оно от несчастий и от невзгод;
Он дал мне кольцо золотое — его
Велел он беречь мне пуще всего».
«И где же они, отвечай, не таи,
Сокровища редкостные твои?»
«О матушка милая, все они в том
Со мной неразлучном ларце золотом».
«Что ж, дочка, сиди, дожидайся, — сейчас
Узнаю, к добру ли твой странный рассказ».
Оставив невестку вздыхать и рыдать,
Явилась к Коспатрику старая мать:
«А где ожерелье твое — талисман,
Который на случай беды тебе дан?
А где золотое колечко — его
Беречь я велела пуще всего?»
«Все это я в дар преподнес ввечеру
Прекрасной девице в заморском бору.
Но отдал бы я все владенья сполна,
Чтоб в эти покои явилась она,
Не пожалел бы и жизни земной,
Чтоб стала — хоть на день! — она мне женой».
«О сын мой, владенья свои пожалей,
Девушка эта под кровлей твоей;
И здравствуй на долгие времена:
Ты и красавица — муж и жена».
И тридцати не минуло дней,
Как мальчик здоровый родился у ней,
И схож был красивым своим лицом
С Коспатриком он — со своим отцом.
Коспатрик здравицу провозгласил,
Коспатрик крикнул что было сил:
«Закутайте леди мою в шелка!
В парном молоке искупайте сынка!!!»
Гил Моррис сыном эрла был,
Но всюду славен он
Не за богатое житье
И не за гордый тон,
А из-за леди молодой
Из Кэрронских сторон.
«О, где гонец, кому чулки
Мне с башмаками дать?
Пусть к лорду Барнарду спешит —
К нам леди в гости звать!
О Вилли, быть тебе гонцом,
Подходишь ты вполне,
И, где другой пойдет пешком,
Помчишься на коне!»
«О нет! О нет, мой господин!
Задача не но мне!
Я ехать к Барнарду боюсь
С письмом к его жене.
«Мой Вилли, милый Вилли мой,
Мой птенчик дорогой,
Меня ослушаться нельзя —
Ступай и — бог с тобой!»
«Нет! Нет! Мой добрый господин!
Зеленый лес — твой дом!
Оставь свой замысел, оставь,
Чтоб не жалеть потом!»
«Скачи к ним в замок, я сказал,
К нам госпожу зови!
А не исполнишь мой приказ —
Умоешься в крови!
Пусть плащ принять благоволит,
Весь в золоте, с каймой,
Пускай придет совсем одна,
Чтоб свидеться со мной.
Отдай рубашку ей мою,
Что вышита крестом,
И поскорей проси прийти,
Чтоб лорд не знал о том».
«Ну что ж! Я выполню приказ,
Но месть найдет тебя,
Не хочешь слушать слов моих,
Пеняй же на себя.
Лорд Барнард мощен и свиреп,
Не терпит сраму он,
И ты до вечера поймешь,
Сколь мало ты силен!
Приказ твой — для меня закон,
Но горе будет, знай!
Все обернется не добром —
Сам на себя пеняй!»
И, мост разбитый повстречав,
Он лук сгибал и плыл,
И, на зеленый луг ступив,
Бежал что было сил.
И, к замку Барнарда примчав,
Не крикнул: «Отвори!» —
А в стену лук упер и — прыг! —
И тотчас был внутри!
Он страже слова не сказал
О деле о своем,
А прямо в зал прошел, где все
Сидели за столом.
«Привет, милорд и госпожа!
Я с делом и спешу!
Вас, госпожа, в зеленый лес
Пожаловать прошу.
Благоволите плащ принять
Весь в золоте с каймой.
А посетить зеленый лес
Вам велено одной.
Не эту ли рубашку вы
Расшили всю крестом?
Гил Моррис вас просил прийти,
Чтоб лорд не знал о том».
Но леди топнула ногой
И бровью повела,
И речь ответная ее
Достойною была:
«Ты, верно, к горничной моей
И спутал имена!»
«Нет, к леди Барнард послан я.
По-моему, вы — она!»
Тут хитрая мамка с дитем на руках
Молвила в стороне:
«Если это Гил Моррис послал,
Очень приятно мне!»
«Ты врешь, негодница мамка, врешь!
Ибо для лжи создана!
Я к леди Барнард послан был.
По-моему, ты — не она!»
Но грозный Барнард между тем
Озлился и вспылил;
Забыв себя, дубовый стол
Он пнул, что было сил,—
И утварь всю, и серебро
Сломал и перебил.
«Эй, платье лучшее свое
Снимай, жена, с крюка!
Пойду взгляну в зеленый лес
На твоего дружка!»
«Лорд Барнард, не ходи туда,
Останься дома, лорд;
Известно всем, что ты жесток
Не менее, чем горд».
Сидит Гил Моррис в зеленом лесу,
Насвистывает и поет:
«О, почему сюда люди идут,
А мать моя не идет?»
Как пряжа златая Минервы самой,
Злато его волос.
Губы, точно розы в росе,
Дыханье — душистей роз.
Чело его, словно горный снег,
Над которым встал рассвет.
Глаза его озер голубей.
А щеки — маков цвет.
Одет Гил Моргрис в зеленый наряд
Цвета юной весны.
И долину он заставил звенеть,
Как дрозд с верхушки сосны.
Лорд Барнард явился в зеленый лес,
Томясь от горя и зла, —
Гил Моррис причесывает меж тем
Волосы вкруг чела.
И слышит лорд Барнард, как тот поет;
А песня такой была,
Что ярость любую могла унять,
Отчаянье — не могла.
«Не странно, не странно, Гил Моррис, мне,
Что леди ты всех милей.
И пяди нет на теле моем
Светлее пятки твоей.
Красив ты, Гил Моррис, но сам и пеняй
Теперь на свою красу.
Прощайся с прекрасной своей головой —
Я в замок ее унесу».
И выхватил он булатный клинок,
И жарко блеснул клинок,
И голову Гила, что краше нет,
Жестокий удар отсек.
Прекрасную голову лорд приказал
Насадить на копье
И распоследнему смерду велел
В замок нести ее.
Он тело Гила Морриса взял,
Седла поперек взвалил,
И привез его в расписной покой,
И на постель положил.
Леди глядит из узких бойниц,
Бледная точно смерть,
И видит, голову на копье
Несет распоследний смерд.
«Я эту голову больше люблю
И эту светлую прядь,
Чем лорда Барнарда с графством его,
Которое не обскакать.
Я Гила Морриса своего
Любила, как никого!»
И в подбородок она и в уста
Давай целовать его.
«В отцовском дому я тебя зачала,
Ославив отцовский дом.
Растила в добром зеленом лесу
Под проливным дождем.
Сидела, бывало, у зыбки твоей,
Боясь тебя разбудить.
Теперь мне к могиле твоей ходить —
Соленые слезы лить!»
Потом целовала щеку в крови
И подбородок в крови:
«Никто и ничто не заменят мне
Этой моей любви!»
«Негодная грешница, прочь от меня!
Твое искупленье — смерть!
Да знал бы я, что он тебе сын,
Как бы я мог посметь?!»
«О! Не кори, лорд Барнард, не мучь
Злосчастную ты меня!
Пронзи мне сердце кровавым клинком,
Чтоб не видеть мне бела дня!
И если Гила Морриса смерть
Твою ревность унять могла,
Сгуби, лорд Барнард, тогда и меня,
Тебе не желавшую зла!»
«Теперь ни тьма, ни белый свет
Не уймут моей маеты,—
Я стану скорбеть, я стану точить
Слезы до слепоты.
Достаточно крови пролил я —
К чему еще кровь твоя?
О, почему вместо вас двоих
Бесславно не умер я?
Мне горше горя слезы твои —
Но как я мог, как я мог
Своею проклятою рукой
Вонзить в него клинок?
Не смоют слезы, госпожа,
Содеянного во зле!
Вот голова его на копье,
Вот кровь на сырой земле.
Десницу я проклял за этот удар,
Сердце — за злую мысль,
Ноги за то, что в лесную дебрь
Безудержно понеслись!
И горевать я стану о нем,
Как если б он сын мне, был!
И не забуду страшного дня,
Когда я его сгубил!»