Муки старят красавиц. Избавь от беды
Ту, чьи веки прозрачны, а губы тверды.
Будь с любимой нежней: красота ускользает,
На лице оставляя страданий следы.
Вздымалась волна. Полумесяц из туч
Мерцал так робко нам.
Когда садились мы в челнок,
Нас трое было там.
Докучливо весла плескались в воде,
Скрипели по бортам,
И с шумом волна белопенная нас
Троих заливала там.
Она, бледна, стройна, в челне
Стояла, предавшись мечтам.
Дианою мраморною тогда
Она казалась нам.
А месяц и вовсе исчез. Свистел
Ветер, хлеща по глазам.
Над нами раздался пронзительный крик
И взмыл высоко к небесам.
То призрачно-белая чайка была;
Тот вопль ужасный нам
Сулил беду. И всем троим
Так жутко стало там.
Быть может, я болен и это – бред?
Понять не могу я сам.
Быть может, я сплю? Но где же конец
Чудовищным этим снам?
Чудовищный бред! Пригрезилось мне,
Что я — Спаситель сам,
Что я безропотно крест влачу
По каменистым стезям.
Ты, бедная, угнетена, Красота,
Тебе я спасение дам —
От боли, позора, пороков, нужды,
Всесветных зловонных ям.
Ты, бедная Красота, крепись:
Лекарство я горькое дам,
Я сам поднесу тебе смерть, и пусть
Сердце мое — пополам!
Безумный бред! Кошмарный сон!
Проклятье этим мечтам!
Зияет ночь, ревет волна…
Укрепи, дай твердость рукам,
Укрепи меня, боже милосердный мой!
Шаддай милосердный сам!
Что-то в море упало! Шаддай! Адонай!
Вели смириться волнам!..
И солнце взошло… Земля! Весна!
И края не видно цветам!
Когда на берег мы сошли,
Нас было лишь двое там.
Я перестарался в подготовке события,
Было зловеще.
С аккуратностью человека средних лет
Я отложил только нужные книги.
Я почти закрыл страницы.
Красота – это такая редкость.
Так что, не многие из моего фонтана пьют.
Так много бесполезного сожаленья,
Так много времени растрачено впустую!
И теперь я смотрю из окна на
дождь, суетящиеся автобусы.
“Их микрокосм потрясен” –
воздух дышит сим фактом.
В их части города
они игрушки враждебных сил.
Откуда мне знать?
О, я зная достаточно.
Их ждет что-то.
Что ж до меня;
Я перестарался в подготовке события –
Красота – это такая редкость.
Так что, не многие из моего фонтана пьют.
Два друга: глоток леса…
Друга? Станут ли люди меньше друзьями
всего лишь потому, что один в конце концов нашел их?
Дважды обещали прийти.
“Между вечером и утром?”
Красота будет пить из моего разума.
Юность тем временем позабудет,
моя юность простилась со мной.
II
(“Не молчи! Ты танцевал как деревянный?
Твои работы нравились кому-то,
и он был так искренен.
Ты нес чепуху
В первую ночь?
На следующий вечер?”
Но они вновь обещали:
“Завтра в пять.”)
III
И вот уж третий день –
ни от кого не слова;
Молчат и он, и она,
Только записка другого человека:
“Дорогой Паунд, я уезжаю из Англии.”
Я пробежал шесть лестничных пролетов,
ведущих к моей маленькой обставленной комнатке,
распахнул окно
и стал выбрасывать
все эти, самые важные в жизни, вещи.
Во первых, Правду, визжащую словно доносчик:
«Не делай этого! Я расскажу о тебе ужасные вещи!»
«Ах так? Вообще-то, мне нечего скрывать … Вон!»
После нее — Бога, изумленно злящегося и хнычущего:
«В этом нет моей вины! Я не причина этого всего!» «Вон!»
После — Любовь, подкупающую: «Ты импотенции никогда не познаешь!
Все девушки с обложек »Вог«, все они твои!»
Я пнул ее по толстой заднице и закричал:
«Твой венец всегда — разочарование!»
Я подобрал Надежду, Веру и Сострадание,
всех трех, сцепившихся вместе:
«Без нас ты точно умрешь!»
«Но с вами быстрей с ума сойдешь! Прощайте!»
А после — Красоту … ах, Красота —
Когда я нес ее к окну,
я говорил ей: «В жизни я больше всех тебя любил
… но ты убийца; убивает Красота!»
Не собираясь на самом деле дать ей упасть
я тут же вниз помчался
и точно вовремя поспел, чтобы поймать ее.
«Ты спас меня» — она завопила.
Я опустил ее на землю и произнес: «Иди».
Я пролистал назад все те же шесть пролетов,
попытался найти деньги, чтобы выбросить их тоже,
но денег не было.
Единственное, что в комнатах осталось — это Смерть,
за мойкой на кухне прячущаяся.
«Я не существую!» — закричала она —
«Я просто слух, распространенный жизнью…»
Смеясь, я выбросил ее, вместе с мойкой и всем остальным,
и внезапно осознал,
что все что там осталось — это Несерьезность —
И все, что я мог сделать с Несерьезностью — это сказать ей:
«Проваливай через окно вместе с окном!»
Танец чаек в буре, игры и рев тюленей
Над океаном и под водой…
Божественный избыток красоты
Правит игры, решает судьбы, растит деревья.
Громоздит горы, вздымает волны.
Невероятная радость.
Звезды огонь сближают, как губы. О, дай и мне
Соединиться с тобой, ведь ни одна девушка
Не пылает и не жаждет любви
Больше, чем я тебя на берегу тюленьем, где крылья
Ткут, словно ткань в воздухе,
Божественный избыток красоты.
Мать греческих страстей и прихотей латинских,
О Лесбос, родина томительнейших уз,
Где соплеменник солнц и молний исполинских,
Был сладок поцелуй, как треснувший арбуз;
Мать греческих страстей и прихотей латинских.
О Лесбос, где восторг увенчивал терзанья,
Где водопадами срываясь без числа,
Невыносимые кудахтали лобзанья,
А бездна мрачная рыдающих влекла;
О Лесбос, где восторг увенчивал терзанья!
О Лесбос, где влеклась красотка Фрина к Фрине,
Где вторил вздоху вздох, где, смея уповать
На прелести твои, не чуждые богине,
Сафо заставила Венеру ревновать;
О Лесбос, где влеклась красотка Фрина к Фрине.
О Лесбос, млеющий во мраке ночи душной,
Когда, подруг своих приняв за зеркала,
Прельщаясь наготой пленительно-послушной,
Юницы нежили созревшие тела;
О Лесбос, млеющий во мраке ночи душной!
Пусть хмурится Платон, запретное почуяв;
Ты благородная, ты нежная страна.
Свой искупаешь грех избытком поцелуев
И утонченностью оправдана вина;
Пусть хмурится Платон, запретное почуяв!
Страданья вечные твой образ оправдали;
Неотразимая желанная краса
Улыбкою влекла в блистательные дали.
Где грезятся сердцам иные небеса;
Страданья вечные твой образ оправдали!
Кто из богов твои дерзнет проклясть пороки,
Когда в трудах поник твой изможденный лоб,
И в море пролились из глаз твоих потоки?
На золотых весах кто взвесил бы потоп?
Кто из богов твои дерзнет проклясть пороки?
Да не осмелятся судить вас лицемеры,
О девы, чистые средь гибельных услад,
Вы были жрицами возвышеннейшей веры,
И рай был вам смешон, и пресловутый ад!
Да не осмелятся судить вас лицемеры!
Один я избран был для строгих песнопений,
Чтоб девственниц в цвету стихом я превознес;
Один сподобился я черных посвящений,
В которых дерзкий смех и горький сумрак слез;
Один я избран был для строгих песнопений.
С тех пор я на скале Левкадской страж прилежный.
Как зоркий часовой, который что ни миг
Ждет, не возникнет ли в лазури безмятежной
Фрегат стремительный, тартана или бриг;
С тех пор я на скале Левкадской страж прилежный.
Смотрю, спокойно ли, приветливо ли море,
И содрогается в рыданиях скала,
А Лесбос грустно ждет, не выплывет ли вскоре
Труп обожаемой Сафо, что уплыла
Узнать, спокойно ли, приветливо ли море;
Скорбь любящей Сафо, поэта-героини,
Чья красота красу Венеры превзошла,
Поскольку черный глаз прекрасней нежной сини,
Когда клубится в нем страдальческая мгла:
Скорбь любящей Сафо, поэта-героини,
Чья красота красу Венеры затмевала,
Так что волнения не в силах превозмочь
Тот, на кого Сафо над бездной уповала,
Угрюмый океан, в свою влюбленный дочь,
Чья красота красу Венеры затмевала,
Сафо, погибшая в день своего паденья,
Когда, презрев обряд, чарующий сердца,
Она унизилась до мерзкого раденья
И предала себя насилию самца,
Сафо, погибшая в день своего паденья.
И слышится с тех пор над Лесбосом рыданье,
Хотя земля его вселенной дорога,
И в темноте ночной вопит еще страданье,
Пьянящей жалобой озвучив берега;
И слышится с тех пор над Лесбосом рыданье!
О смертный! как мечта из камня, я прекрасна!
И грудь моя, что всех погубит чередой,
Сердца художников томит любовью властно,
Подобной веществу, предвечной и немой.
В лазури царствую я сфинксом непостижным;
Как лебедь, я бела, и холодна, как снег;
Презрев движение, любуюсь неподвижным;
Вовек я не смеюсь, не плачу я вовек.
Я – строгий образец для гордых изваяний,
И, с тщетной жаждою насытить глад мечтаний,
Поэты предо мной склоняются во прах.
Но их ко мне влечет, покорных и влюбленных,
Сиянье вечности в моих глазах бессонных,
Где все прекраснее, как в чистых зеркалах.
К женщине, олицетворявшей Свободу на одном из празднеств Революции
Тебя ль я видел в блеске красоты,
Когда толпа твой поезд окружала,
Когда бессмертною казалась ты,
Как та, чье знамя ты в руке держала?
Ты прелестью и славою цвела;
Народ кричал: «Хвала из рода в роды!»
Твой взор горел; богиней ты была,
Богиней Свободы!
Обломки старины топтала ты,
Окружена защитниками края;
И пели девы, сыпались цветы,
Порой звучала песня боевая.
Еще дитя, узнал я с первых дней
Сиротский жребий и его невзгоды –
И звал тебя: «Будь матерью моей,
Богиня Свободы!»
Что темного в эпохе было той,
Не понимал я детскою душою,
Боясь лишь одного: чтоб край родной
Не пал под иноземною рукою.
Как все рвалось к оружию тогда!
Как жаждало военной непогоды!
О, возврати мне детские года,
Богиня Свободы!
Чрез двадцать лет опять уснул народ, –
Вулкан, потухший после изверженья;
Пришелец на весы свои кладет
И золото его и униженье.
Когда, в пылу надежд, для красоты
Мы воздвигали жертвенные своды,
Лишь грезой счастья нам явилась ты,
Богиня Свободы!
Ты ль это, божество тех светлых дней?
Где твой румянец? Гордый взгляд орлицы?
Увы! не стало красоты твоей.
Но где же и венки и колесницы?
Где слава, доблесть, гордые мечты,
Величие, дивившее народы?
Погибло все – и не богиня ты,
Богиня Свободы!
Убита в блеске красоты!
Да спит легко под вечной сенью,
Да сблизят вешние цветы
Над ней прозрачные листы
И кипарис овеет тенью.
Печаль у синих этих вод
Помедлит с горькой, смутной думой,
Вздохнет – и тихо отойдет…
Безумец! Разве твой приход
Смутит могилы сон угрюмый!
Мы знаем: Смерть не слышит нас,
Не видит наших потрясений.
Но разве это в грустный час
Удержит нас от слез и пеней?
Ты говоришь: забудь! Но сам
Ты бледен, ты готов к слезам.
Стихией ты какою порожден,
Что столько обликов являешь миру?
Дан каждому один, но миллион
Тебе дарован, моему кумиру.
Восторги всех веков в тебе слились,
И красота твоя столь совершенна,
Что пред тобой бледнеет Адонис
И твой двойник – Прекрасная Елена.
Весна – лишь тень твоя, и ярких дней
Вселенной без тебя бы не хватало,
А Осень – символ щедрости твоей:
Ты и Весны, и Осени начало.
Всему ты даришь красоту и свет,
И в мире постоянней сердца нет.
Кто знает те слова, что больше значат
Правдивых слов, что ты есть только ты?
Кто у себя в сокровищнице прячет
Пример тебе подобной красоты?
Как беден стих, который не прибавил
Достоинства виновнику похвал.
Но только тот в стихах себя прославил,
Кто попросту тебя тобой назвал.
Пересказав, что сказано природой,
Он создает правдивый твой портрет,
Которому бесчисленные годы
Восторженно дивиться будет свет.
А голоса тебе любезной лести
Звучат хулой твоей красе и чести!
Перевод С. Маршака
Итак, он твой.
Теперь судьба моя
Окажется заложенным именьем,
Чтоб только он – мое второе “я” –
По-прежнему служил мне утешеньем.
Но он не хочет и не хочешь ты.
Ты не отдашь его корысти ради.
А он из бесконечной доброты
Готов остаться у тебя в закладе.
Он поручитель мой и твой должник.
Ты властью красоты своей жестокой
Преследуешь его, как ростовщик,
И мне грозишь судьбою одинокой.
Свою свободу отдал он в залог,
Но мне свободу возвратить не мог!
Перевод С.Маршака