Всегда видеть все стороны всяких вопросов;
Всегда быть на стороне всех, быть всем и ничем подолгу:
Извращать истину, оседлав ее, выгоды ради;
Играть на высоких стремлениях и на страстях человека
Для достижения низкого замысла, хитростной цели;
Подобно античным актерам, носить маску
Своей газеты в восемь страниц — скрываться за нею.
Рявкая в рупор ее заголовков:
«Вот я, Титан»,—
А на деле живя жизнью мелкою вора,
Отравленного безликим признаньем
Вашей скрытной душонки;
За деныги собирать накипь со сплетен
И пускать ее по ветру, как месть за обиду;
Публиковать документы,
Отнимающие честь, а иной paз и жизнь;
Побеждать любою ценой, лишь не ценой своей жизни;
Опьянев от дьявольской мощи, толкать культуру на свалку,
Словно безумец-дегенерат, который кладет на рельсы бревно
И пускает поезда под откос;
Быть редактором, вроде меня,—
И лежать здесь, у реки, под обрывом,
Куда стекают все нечистоты селенья,
Куда сваливают пустые жестянки, отбросы и мусор,
Где матери зарывают свой недоношенный плод.
Струятся волны бессмертной музыки
От меня, ничтожной и безвестной:
«Без злобы и ненависти!»,
«Ко всем — милосердье!»
Из глуби моей — прощение миллионам от миллионов,
Лицо великодушного Народа
В сиянии истины и справедливости.
Я, Энн Ратледж, спящая здесь
В земле, под буйными травами,
Была любима Авраамом Линкольном,
Но брачным союзом нашим
Стала вечная разлука.
Расти, о цветущее древо Республики,
Из моей груди, распавшейся в прах.
Я ездила на танцы в Чэндервилл
И играла в «третий лишний» в Уинчестере.
Однажды, возвращаясь домой лунной ночью
В июне, мы обменялись партнерами,
И так я и Дэвис нашли друг друга.
Мы поженились и жили вместе семьдесят лет,
Радовались, работали, воспитывали
Их было двенадцать, но восемь мы
До того, как мне исполнилось
Я хлопотала по дому, ходила за
Я, ткала, работала в саду, а по праздникам
Бродила по полям, прислушиваясь к песне
Жаворонка, или вдоль реки, собирая ракушки,
Цветы и лекарственные травы,
И окликала лесистые холмы,
И пела песни зеленым долинам.
А когда мне минуло девяносто шесть лет,
Прожив сполна свой век на этом свете,
Я познала сладостный покой.
Что вы там говорите про горе, усталость,
Обиды, невзгоды, обманутые надежды?
О вырождающееся поколение,
Вам ли меряться силами с жизнью?
Тот, кто любит жизнь,
Всей жизнью ей платит.
Элмер, Герман, Берт, Том и Чарли,
Слабый волей, крепкий в труде
шут, пьяница, забияка? —
Все, все спят, спят на холме.
Того доконала
Тот сгорел в шахте,
Того прикончили в
Тот умер в оковах,
Тот сорвался с моста, работая на жену и детей
Все, все спят, спят, спят на холме.
Где Элла, Кейт, Мэг, Лиззи и Эдит,
Нежное сердце, простая душа, хохотушка,
гордячка, счастливица?-
Все, все спят, спят на холме.
Та умерла от тайных родов
Та-от неразделенной любви,
Та — от руки какого-то мерзавца в борделе,
Та — от уязвленной гордости, в ожидании
желанного счастья,
Та, прожив всю жизнь в далеком Лондоне и Париже
Была похоронена здесь Эллой и Лиззи и Мэг. —
Все, все спят, спят, спят на холме.
Где дядя Айзек и тетя Эмили,
И старый Тауни Кинкейд и Сэвинь Хоутон,
И майор Уокер, толковавший о революции
С почтенными согражданами? —
Все, все спят, спят на холме.
Сюда принесли сыновей, которых убила война,
И дочерей, которых раздавила жизнь,
И сирот, оставшихся после их смерти.-
Все, все спят, спят, спят на холме.
Где старый скрипач Джонс,
Который играл с жизнью целых девяносто
Бросая вызов непогоде своей распахнутой
Пьяный, буйный, забывший и жену, и родных,
И деньги, и любовь, и небо?
Слышите, он болтает о пирушках былых времен,
О скачках былых времен в Клере Гроуве,
О том, что Эби Линкольн сказал
Однажды в Спрингфилде.