От облика, от самых ясных глаз,
Которые когда-либо блистали,
От кос, перед которыми едва ли
Блеск золота и солнца не угас,
От рук ее, которые не раз
Строптивейших Амуру покоряли,
От легких стоп – они цветов не мяли,
От смеха – с ним гармония слилась, –
Я черпал жизнь у той, с кем ныне милость
Царя небес и вестников его.
А я стал наг, и все вокруг затмилось.
И утешенья жажду одного:
Чтоб, мысль мою прозрев, она добилась
Мне с нею быть – для счастья моего.
Я поминутно, мнится мне, внемлю
Послу Мадонны; шлет его, взывая;
И вот – во мне, вокруг – вся жизнь – иная,
А годы столь смирили мысль мою, –
Что сам себя едва я узнаю,
Все издавна привычное меняя,
Срок был бы счастлив знать, но роковая
Грань, чую, близко: я уж на краю.
О день блажен, когда тюрьму земную
Покину, свой покров раздранный сброшу,
Тяжелый, утлый, смертный; воспарю –
И, в черной тьме покинув жизни ношу,
Такой чистейшей выси возревную,
Что я Творца и Донну там узрю.
Богатство наше, хрупкое как сон,
Которое зовется красотою,
До наших дней с такою полнотою
Ни в ком не воплощалось, убежден.
Природа свой нарушила закон –
И оказалась для других скупою,
(Да буду я с моею прямотою
Красавицами прочими прощен!)
Подлунная такой красы не знала,
И к ней не сразу пригляделись в мире,
Погрязшем в бесконечной суете.
Она недолго на земле сияла
И ныне мне, слепцу, открылась шире,
На радость незакатной красоте.
На крыльях мысли возношусь – и что же:
Нет-нет и к тем себя почти причту,
Кто обрели, покинув суету,
Сокровище, что всех земных дороже.
Порою стынет сердце в сладкой дрожи,
Когда уверен я, что слышу ту,
О ком скорблю: “Люблю тебя и чту, –
Ты внутренне другой и внешне – тоже”.
Меня к владыке своему она
Ведет, и я молю позволить впредь
Мне оба лика зреть – ее и Бога.
В ответ: “Твоя судьба предрешена.
Лет двадцать – тридцать нужно потерпеть.
Не падай духом – разве это много!”
Блаженный дух, ко мне, средь дум своих,
Склонявший взор, светлей, чем луч небесный,
Давая жизнь словам и вздохам песней
(Моя душа не забывает их),
Проходишь ты в видениях моих
Среди фиалок, рощицей прелестной,
Не женщина, но ангел бестелесный,
В своем сиянье сладостен и тих.
К Зиждителю ты возвратилась вновь,
Отдав земле прелестнейшее тело,
Твоя судьба в том мире высока.
Но за тобой ушла с земли Любовь
И Чистота, – и Солнце потускнело,
И Смерть впервые стала нам сладка.
Суровость неги, мягкость отклоненья,
Вся – чистая любовь и состраданье,
Изящна и в презренье, – страсть; пыланье
Во мне умерить мнила, нет сомненья;
Речей ее светились выраженья
Достоинством и тонкостью – вниманье;
Цвет чистый, ключ красы, что в обаянье
Все низкие смывает помышленья;
Взор неземной, творящий персть блаженной,
То гордый, весь – запрет надежд и пыла,
То быстрый, мощь дарящих жизни бренной;
В чудесных этих измененьях было
Мне явлено, где корень неизменный
Спасенья, в коем иссякала сила.
Пичужка, ты поешь ли, улетая,
Или оплакиваешь то, что было,
Зимы и ночи близкой ждешь уныло,
Минувшей неги пору вспоминая;
Ты, как свои живые муки зная
Все, что меня не меньше истомило,
На грудь бы к безутешному склонила
Полет, с несчастным горестно стеная.
Не ведаю, равны ли мы в потере;
Оплакиваешь, мнится, ты живую;
Мне ж смерть и небо, жадны в равной мере.
Ввек уделили ночь и зиму злую, –
И вот с тобой в одной тоске и вере.
О сладостных и горьких днях горюю.
О время, ты в стремительном полете
Доверчивым приносишь столько зла!
О быстрые – быстрее, чем стрела, –
Я знаю, дни, как вы жестоко лжете!
Но я не вас виню в конечном счете:
Природа вам расправила крыла,
А мне глаза, несчастному, дала,
И мой позор и мука – в их просчете.
Надежный берег есть – к нему привлечь
Давно пора вниманье их, тем боле
Что вечных бед иначе не пресечь.
Амур, не ига твоего, но боли
Душа моя бежит: о том и речь,
Что добродетель – это сила воли.
Амур, благое дело соверши,
Услышь меня – и лире дай усталой
О той поведать, кто бессмертной стала,
На помощь бедной музе поспеши.
Уверенность моим строкам внуши,
Чтоб в каждой правда восторжествовала:
Мадонна равных на земле не знала
Ни в красоте, ни в чистоте души.
Он: “Дело не из легких, скажем прямо.
В ней было все, что любо небесам,
И ею горд недаром был всегда я.
Такой красы от первых дней Адама
Не видел мир, и если плачу сам,
То и тебе скажу – пиши, рыдая”.
В мой угол аура веет – и впиваю
Священную, и в сновиденье смею
Делиться с нею всей бедой моею,
Как пред живой, бывало, не дерзаю.
Со взгляда нежного я начинаю,
Мне памятного мукой долгой всею;
Потом – как, рад и жалок, полон ею,
За часом час и день за днем страдаю.
Она молчит; от жалости бледнея,
Мне в очи смотрит и вздохнет порою
И лик слезою чистой украшает.
Моя душа, терзаясь и болея,
Себя корит и плачет над собою
И, пробудясь, сознанье обретает.
Мне каждый день – длинней тысячелетий
Без той, кого на землю не вернуть,
Кто и сейчас мне указует путь
В иную жизнь из этой тесной клети.
Не в силах мира суетного сети
Меня поймать – я знаю мира суть!
Я должен годы долгие тянуть
И черпать силы в лучезарном свете.
К чему страшиться смерти? Ведь Господь
На муку и на гибель шел смиренно,
Терпел, в ничтожество ввергая плоть;
Ведь смерть, оледенив Мадонне вены,
Величья не посмела побороть, –
И светлый лик сиял без перемены.
От смерти горьким сладкий лик не стал,
Но смерть пред сладким ликом стала сладкой.
Могу лишь длить мгновенья жизни краткой,
Коль шаг любимой путь мне указал?
И тот, кто наших праотцев подъял
Из преисподней, на злодейства падкой,
Благою смерть явил, не супостаткой.
Приблизься, смерть! Тебя давно я ждал.
Не медли, смерть! Тебя я вожделею.
Пусть мой не пробил час – я был обязан
Уйти в тот миг, когда она ушла.
С тех пор и дня без мук я жить не смею –
Я с нею в жизни, с нею в смерти связан,
И день мой смерть Мадонны прервала.
Глас моего твердит мне отраженья,
Что дух устал, что изменилось тело,
Что сила, как и ловкость, ослабела:
Исчез обман: старик ты, нет сомненья.
Природа требует повиновенья;
Бороться ль? – время силу одолело
Быстрей воды, гасящей пламень смело;
За долгим тяжким сном – час пробужденья.
Мне ясно: улетает жизнь людская,
Что только раз дана, свежа и здрава:
А в глуби сердца речь внятна живая –
Той, что, теперь вне смертного состава,
Жила, единственная, столь сияя,
Что, мнится, всех других померкла слава.
Смерть погасила солнце. Легче глазу
От стрел слепящих отдыхать впотьмах.
Кто жгла и леденила – стала прах.
Увял мой лавр, оставив место вязу.
Есть в этом боль и облегченье сразу:
Сегодня мысли дерзкие и страх
Мне чужды, и росток надежд зачах,
И скорбь не полнит сердца до отказу.
Ни ран, ни исцеленья нет ему,
И я опять свободою владею
И сладостной и горькой, и к тому,
Кто небо движет бровию своею,
Я возвращаюсь – к Богу моему, –
Устав от жизни, но не сытый ею.
Лет трижды семь повинен был гореть я,
Амуров раб, ликуя на костре.
Она ушла – я дух вознес гор_е_.
Продлится ль плач за грань десятилетья?
Страстей меня опутавшую сеть я
Влачить устал. Подумать о добре
Давно пора. Твоей, Господь, заре
Я старости вручаю перволетья!
Зачем я жил? На что растратил дни?
Бежал ли я змеи греха ужасной?
Искал ли я Тебя? Но помяни
К Тебе мой вопль из сей темницы страстной,
Где Ты меня замкнул, и чрез огни
Введи в Свой рай тропою безопасной!
В слезах былые времена кляну,
Когда созданью бренному, беспечный,
Я поклоняться мог и жар сердечный
Мешал полет направить в вышину.
Ты, видящий паденья глубину,
Царю небес, невидимый Предвечный,
Спаси мой дух заблудший и увечный,
Дай милосердно искупить вину,
С тем чтобы если я предела войнам
Не видел в тщетном вихре бытия,
Хотя бы сделать мой уход пристойным.
Да увенчает доброта Твоя
Остаток дней моих концом достойным!
Лишь на Тебя и уповаю я.
Ни вечерами, ни в полдневный час
С тех пор, как вы однажды
Проникли в тайну негасимой жажды,
Я без фаты уже не видел вас.
Покуда, госпожа, вы знать не знали,
Что сердце тайной к вам исходит страстью,
Лицо светилось ваше добротой,
Но выдал бог любви меня, к несчастью,
И тотчас вы, предав меня опале,
Надменно взгляд сокрыли под фатой.
И то, из-за чего я сам не свой,
Я потерял при этом:
Нет больше солнца ни зимой, ни летом,
И я умру, не видя ваших глаз.
Когда стремлю тебя, несчастный взгляд,
На ту, кто красотой тебя убила,
Я б не вздыхал уныло,
Но испытаний дни тебе грозят.
Душевным думам только смерть вольна
Закрыть дорогу в порт благословенный,
Тогда как, очи бедные, у вас
Отраду вашу, свет, для вас священный,
Отнять способна меньшая вина, –
Ведь вы слабее дум во много раз.
Поэтому, пока не пробил час
Для слез, – а он уж близок, час разлуки, –
В преддверье долгой муки
Ловите миг настойчивей стократ.
Когда приходит новый день на землю,
Иную тварь отпугивает солнце,
Но большинство не спит в дневную пору;
Когда же вечер зажигает звезды,
Кто в дом спешит, а кто – укрыться в чаще,
Чтоб отдохнуть хотя бы до рассвета.
А я, как наступает час рассвета,
Что гонит тень, окутавшую землю,
И сонных тварей поднимает в чаще,
Со вздохами не расстаюсь при солнце,
И плачу, увидав на небе звезды,
И жду с надеждой утреннюю пору.
Когда сменяет ночь дневную пору
И всходят для других лучи рассвета,
Я на жестокие взираю звезды
И плоть кляну – чувствительную землю, –
И первый день, когда увидел солнце,
И выгляжу, как будто вскормлен в чаще.
Едва ли зверь безжалостнее в чаще
В ночную ли, в дневную рыщет пору,
Чем та, что красотой затмила солнце.
Вздыхая днем и плача до рассвета,
Я знаю, что глядящие на землю
Любовь мою определили звезды.
Пока я к вам не возвратился, звезды,
Иль не нашел приют в любовной чаще,
Покинув тело – прах ничтожный, землю,
О, если бы прервало злую пору
Блаженство от заката до рассвета,
Одна лишь ночь – пока не встанет солнце!
Я вместе с милой проводил бы солнце,
Никто бы нас не видел – только звезды,
И наша ночь не знала бы рассвета,
И, ласк моих чуждаясь, лавром в чаще
Не стала бы любимая, как в пору,
Когда спустился Аполлон на землю.
Но лягу в землю, где темно, как в чаще,
И днем, не в пору, загорятся звезды
Скорей, чем моего рассвета солнце.
Она предстала мне под сенью лавра,
Бела, как снег, но холоднее снега,
Что солнца многие не видел лета,
И предо мной лицо ее и кудри-
Везде, куда б ни обратились очи,
Какой бы домом ни избрал я берег.
Моим мечтам сужден не раньше берег,
Чем облетит убор зеленый лавра;
Когда слезами оскудеют очи –
Льдом станет пламя, вспыхнут толщи снега:
Не так обильны волосами кудри,
Как долго чуда ждать из лета в лето.
Но время мчится, быстролетны лета,
Мгновение – и вот он, скорбный берег,
И посему, черны иль белы кудри,
Я следовать готов за тенью лавра
И в летний зной, и по сугробам снега,
Пока навеки не сомкнутся очи.
Представить краше невозможно очи
Ни в наши времена, ни в оны лета;
Они, как солнце яркое для снега,
Опасны для меня; проходит берег
Любовных слез недалеко от лавра,
И я смотрю на золотые кудри.
Скорей мой лик изменится и кудри,
Чем сострадание согреет очи
Кумира, вырезанного из лавра;
Коль верен счет, седьмое нынче лето
Исполнилось, как я, утратя берег,
Вздыхаю в летний зной и в пору снега.
С огнем в груди, с лицом белее снега,
Все тот же (только поседели кудри),
Слезами орошая каждый берег,
Быть может, увлажню потомков очи –
Тех, кто придет на свет в иные лета,
Коль труд в веках живет, достойный лавра.
Достойны лавра, свет живого снега,
И кудри, и пленительные очи,
В такие лета мне готовят берег.