Стихи зарубежных поэтов
Колокольчик-фурин
купил, на веранде повесил –
а вот и ветер!..
Лошаденке своей
возчик что-то толкует, толкует…
Холодная ночь.
Луффа с плети свисает,
рядом белые огурцы.
Ветер осенний…
Кисо-река
так сердита, а горы Кисо
расплылись в улыбке!
Зимние дожди.
Все молчат – и так же безмолвна
лодка у причала…
Вечерняя луна.
Над амбаром и над конюшней
ветви слив в цвету…
Весенний день –
как играют, переливаясь,
перья павлина!..
В прозрачной воде
неподвижны сонные рыбы.
Ветер осенний…
В заброшенный дом
захожу, гэта не снимая.
Осенний ливень…
Будто перед собой
послушную бабочку гонит –
шагает нищий…
Брюшки мелькают –
пролетая в ворота шлюза,
падают лягушки…
Я чувствую,
как в жилах
у меня,
расплавив сердце раскаленной страстью,
струится ток багряного огня.
Так погаси же,
женщина, пожар.
Ведь если в нем все выгорит дотла,
одна зола взойдет на пепелище,
одна зола…
В этой книге всю душу
я хотел бы оставить.
Эта книга со мною
на пейзажи смотрела
и святые часы прожила.
Как больно за книги!
Нам дают они в руки
и розы, и звезды,
и медленно сами уходят.
Как томительно видеть
те страданья и муки,
которыми сердце
свой алтарь украшает!
Видеть призраки жизней,
что проходят – и тают,
обнаженное сердце
на бескрылом Пегасе;
видеть жизнь, видеть смерть,
видеть синтез вселенной:
встречаясь в пространстве,
сливаются вместе они.
Стихотворная книга –
это мертвая осень;
стихи – это черные листья
на белой земле,
а читающий голос –
дуновение ветра:
он стихи погружает
в грудь людей, как в пространство.
Поэт – это дерево
с плодами печали:
оно плачет над тем, что любит,
а листья увяли.
Поэт – это медиум
природы и жизни, –
их величие он раскрывает
при помощи слов.
Поэт понимает
все, что непонятно,
и ненависть противоречий
называет он дружбой.
Он знает: все тропы
равно невозможны,
и поэтому ночью по ним
он спокойно идет.
По книгам стихов,
среди роз кровавых,
печально проходят
извечные караваны;
они родили поэта,
и он вечерами плачет,
окруженный созданьями
собственных вымыслов.
Поэзия – горечь,
мед небесный, – он брызжет
из невидимых ульев,
где трудятся души.
Она – невозможность,
что внезапно возможна.
Это арфа, но струны –
пламена и сердца.
Она – жизнь, по которой
мы проходим с тоскою,
надеясь, что кормчий
без руля проведет наш корабль.
Стихотворные книги –
это звезды, что в строгой
тишине проплывают
по стране пустоты
и пишут на небе
серебром свои строки.
О глубокое горе –
и навек, без исхода!
О страдальческий голос
поющих поэтов!
Я хотел бы оставить
в этой книге всю душу…
Трудно, ах, как это трудно –
любить тебя и не плакать!
Мне боль причиняет воздух,
сердце
и даже шляпа.
Кому бы продать на базаре
ленточку, и гребешок,
и белую нить печали,
чтобы соткать платок?
Трудно, ах, как это трудно –
любить тебя и не плакать!
Звезды
ни с кем не помолвлены.
Ни с кем!
А такие красивые!
Они ждут поклонника,
чтоб он их отвез
в их Венецию, идеально счастливую.
Они каждую ночь подходят
к решеткам оконным –
тысяча этажей на небе! –
и подают сигналы влюбленным
в морях темноты,
где сами тонут.
Но, девушки, подождите,
чтоб я умер, и утром, рано,
вас похищу одну за другою
на кобылице тумана.
Учитель
Кто замуж выходит
за ветер?
Ребенок
Госпожа всех желаний
на свете.
Учитель
Что дарит ей к свадьбе
ветер?
Ребенок
Из золота вихри
и карты всех стран на свете.
Учитель
А что она ему дарит?
Ребенок
Она в сердце впускает ветер.
Учитель
Скажи ее имя.
Ребенок
Ее имя держат в секрете.
(За окном школы – звездный полог.)
Окутана дымкой тревожных желаний,
идешь, омываясь вечерней прохладой.
Как вянущий нард эти сумерки плоти,
увенчанной таинством женского взгляда.
Несешь на губах чистоты неиспитой
печаль; в золотой дионисовой чаше
бесплодного лона несешь паучка,
который заткал твой огонь неугасший
в цветущие ткани; ничей еще рот
на них раскаленные розы не выжег.
Несешь осторожно в точеных ладонях
моточек несбывшихся снов и в притихших
глазах горький голод по детскому зову.
И там, во владеньях мечты запредельной,
виденья уюта и скрип колыбели,
вплетенный в напев голубой колыбельной.
Лишь тронь твое тело любовь, как Церера,
ты в мир снизошла б со снопами пшеницы;
из этой груди, как у девы Марии,
могли бы два млечных истока пробиться.
Нетронутый лотос, ничьи поцелуи
во мгле этих пламенных бедер не канут,
и темные волосы перебирать,
как струны, ничьи уже пальцы не станут.
О таинство женственности, словно поле,
ты ветер поишь ароматом нектара,
Венера, покрытая шалью манильской,
вкусившая терпкость вина и гитары.
О смуглый мой лебедь, в чьем озере дремлют
кувшинки саэт, и закаты, и звезды,
и рыжая пена гвоздик под крылами
поит ароматом осенние гнезда.
Никто не вдохнет в тебя жизнь, андалузка,
тебя от креста не захочет избавить.
Твои поцелуи – в ночи безрассветной
среди виноградников спящая заводь.
Но тени растут у тебя под глазами,
и в смоли волос пробивается пепел,
и грудь расплывается, благоухая,
и никнет спины твоей великолепье.
Горишь ты бесплодным огнем материнства,
скорбящая дева, печали пучина,
высокие звезды ночные, как гвозди,
все вогнаны в сердце твое до единой.
Ты – плоть Андалузии, зеркало края,
где женщины страстные муки проносят,
легко веерами играя.
И прячут под пестрой расцветкой нарядов,
под сжатой у самого горла мантильей
следы полосующих взглядов.
Проходишь туманами Осени, дева,
как Клара, Инее или нежная Бланка;
тебе же, увитой лозой виноградной,
под звуки тимпана плясать бы вакханкой.
Глаза твои, словно угрюмая повесть
о прожитой жизни, нескладной и блеклой.
Одна среди бедной своей обстановки
глядишь на прохожих сквозь мутные стекла.
Ты слышишь, как дождь ударяет о плиты
убогонькой улочки провинциальной,
как колокол где-то звонит одиноко,
далекий-далекий, печальный-печальный.
Напрасно ты слушаешь плачущий ветер –
никто не встревожит твой слух серенадой.
В глазах, еще полных привычного зова,
все больше унынья, все больше надсада;
но девичье сердце в груди изнуренной
все вспыхнуть способно с единого взгляда.
В могилу сойдет твое тело,
и ветер умчит твое имя.
Заря из земли этой темной
взойдет над костями твоими.
Взойдут из грудей твоих белых две розы,
из глаз – две гвоздики, рассвета багряней,
а скорбь твоя в небе звездой возгорится,
сияньем сестер затмевая и раня.
Загадка гитары
Там, где круг
перекрестка,
шесть подруг
танцевали.
Три – из плоти,
три – из стали.
Давние сны их искали,
но обнимал их яро
золотой Полифем.
Гитара!
Свеча
В скорбном раздумье
желтое пламя свечи!
Смотрит оно, как факир,
в недра свои золотые
и о безветренном мраке
молит, вдруг затухая.
Огненный аист клюет
из своего гнезда
вязкие тени ночи
и возникает, дрожа,
в круглых глазах
мертвого цыганенка.
Кротало
Кротало.
Кротало.
Кротало.
Звонкий ты скарабей.
Воздух горячий
и пьяный
ты в пауке руки
раздираешь на лоскутки
и задыхаешься в деревянной
трели своей.
Кротало.
Кротало.
Кротало.
Звонкий ты скарабей.
Кактус Чумбера
Дикий Лаокоон.
Как ты хорош
под молодой луной!
Позы играющего в пелоту.
Как ты хорош,
угрожающий ветру!
Дафна и Атис
знают о муке твоей.
Несказанной.
Агава
Окаменелый спрут.
Брюхо горы ты стянул
пепельною подпругой.
Глыбами завалил
ущелья.
Окаменелый спрут.
Крест
Крест.
(Конечная точка пути.)
С обочины
смотрится в воду канавы.
(Многоточие.)
I
Дерево на пригорке
зеленым пятном застыло.
Пастух идет,
пастух проходит.
Ветви склонив, оливы
дремлют, и зной им снится.
Пастух идет,
пастух проходит.
Ни овец у него, ни собаки,
ни посошка, ни милой.
Пастух идет.
Он золотистой тенью
тает среди пшеницы.
Пастух проходит.
II
От желтизны
земля опьянела.
Пастух, отдохни
в тени.
Ни облачка в сини небес, ни луны
белой.
Пастух, отдохни
в тени.
Лозы…
Смуглянка срезает их сладкие слезы.
Пастух, отдохни
в тени.
III
Среди желтых хлебов
пара красных волов.
В их движениях
ритмы старинных
колоколов.
Их глаза – как у птиц.
Для туманов рассвета
они родились.
Между тем
брызжет соком ими продетый
голубой апельсин
раскаленного лета.
Оба древни с рожденья,
и хозяина оба не знают.
Тяжесть крыльев могучих
их бока вспоминают.
Всегда им, волам,
вздыхать по полям
Руфи
и выискивать брод,
вечный брод
в те края,
хмелея от звезд
и рыданья жуя.
Среди желтых хлебов
пара красных волов.
IV
Среди маргариток неба
гуляю.
Почему-то святым в этот вечер
я себя представляю.
Когда молодую луну
мне дали,
я опять ее отпустил
в лиловые дали.
И господь наградил меня нимбом
и розой
из розариев рая.
Среди маргариток неба
гуляю.
Вот и сейчас
иду по небесному полю.
Сердца из лукавых сетей
выпускаю на волю,
мальчишкам дарю золотые монетки,
больных исцеляю.
Среди маргариток неба
гуляю.
Над берегом черные луны,
и море в агатовом свете.
Вдогонку мне плачут
мои нерожденные дети.
Отеи, не бросай нас, останься!
У младшего сложены руки…
Зрачки мои льются.
Поют петухи по округе.
А море вдали каменеет
под маской волнистого смеха.
Отец, не бросай нас!..
И розой
рассыпалось эхо.