Стихи зарубежных поэтов

Бремя мира –
любовь.
Под ношей
одиночества,
под ношей
недовольства

бремя,
бремя, что несём мы –
любовь.

Кто отрицает?
Во сне
она касается
тела,
в мыслях
сооружает
чудо,
в фантазиях
страдает,
пока не рождена
в человеке –
смотрит из сердца,
горит непорочно –
ведь бремя жизни –
любовь,

но мы несём это бремя
устало,
и должны найти покой
в объятьях любви,
в конце концов,
найти покой
в объятьях любви

Нет покоя
без любви,
нет сна
без сновидений
о любви –
безумствуй или будь холодным,
преследуемым ангелами
или машинами,
последнее желание –
любовь
– не может быть горьким,
нельзя отрицать
и невозможно скрыть
при отрицании:

груз слишком тяжёл

– нужно отдать
безвозвратно,
как мысль,
пришедшую
в одиночестве,
во всём блеске
её излишества.

Тёплые тела
сияют вместе
в темноте,
рука движется
к центру
плоти,
кожа трепещет
от счастья,
и душа радостно
приходит в глаза –

да, да,
вот чего
я хотел,
я всегда хотел,
я всегда хотел
вернуться
в тело,
где я был рождён.

О дорогая милая роза
недоступное желание
…как жаль, никак
не изменить безумный
культурный златоцвет,
доступную реальность…

и листья эпидермы
ужасают – как вдохновлены
они так лгать, лежа
в гостиной пьяными, нагими
и мечтая в отсутствии
электричества…
снова и снова пожирая тощий корень
златоцвета,
унылая судьба…

собрание поколения
на цветастом ложе
как на берегу в Ардене –
сейчас моя единственная роза –
радость собственной наготы.

Америка, я отдал тебе все, и теперь я ничто.
Америка, два доллара и двадцать семь центов, 17-го января, 1956-го
Я не выношу себя.
Америка, когда люди перестанут воевать?
Оттрахай себя своей атомной бомбой.
Мне нехорошо, не беспокой меня.
Я не допишу свой стих, пока я в своем уме.
Америка, когда ты будешь ангельской?
Когда снимешь с себя всю свою одежду?
Когда взглянешь на себя сквозь могилу?
Когда будешь достойна миллионов своих Троцких?
Америка, почему библиотеки твои полны слез?
Америка, когда ты отошлешь свои яйца в Индию?
Меня тошнит от твоих нелепых требований.
Когда я смогу пойти в супермаркет и купить то,
чего требует моя красота?
Америка, после всего, это ведь мы с тобой, и мы точно еще не погибли.
Твоя структура чересчур для меня.
Ты заставила меня хотеть быть святым.
Но ведь можно и как-то еще объяснить все это.
Берроуз в Танжере, и я не думаю, что он воскресит его зло.
Ты зла, или это просто такая шутка?
Я пытаюсь придти к чему-нибудь.
Я не стану отказываться от своей одержимости.
Америка, не доставай меня, я знаю, что делаю.
Америка, падает сливовый цвет.
Я не читаю газет месяцами; каждый день кто-нибудь идет на распятие
за убийство.
Америка, я испытываю жалость к Воббли.
Америка, ребенком я был коммунистом, и я не жалею об этом.
Я курил марихуану когда только мог.
Целыми днями я сижу у себя дома и таращусь на розы в унитазе.
Когда я иду в Чайнатаун, я напиваюсь, но никогда не слегаю.
Мой разум выдуман, случится беда.
Вам стоило бы взглянуть на меня, когда я читаю Маркса.
Мой психоаналитик говорит, что я абсолютно здоров.
У меня бывают мистические видения и космические вибрации.
Америка, я все еще не рассказал тебе о том, что ты сделала
с дядей Максом по возвращении его из России.
Я обращаюсь к тебе.
Ты позволишь Тайм Мэгэзин определять наши эмоции?
Я одержим Тайм Мэгэзин.
Я читаю его каждую неделю.
Его обложка таращится на меня каждый раз, когда я прокрадываюсь за угол конфетной лавки.
Я читаю его в подвале Публичной Библиотеки Беркли.
Он всегда говорит мне об ответственности. Коммерсанты серьезны.
Режиссеры серьезны. Все серьезны, но не я.
Я начинаю думать, что Америка — это я.
Я вновь обращаюсь к себе самому.
Азия восстает против меня.
У меня нет и шанса китайца.
Лучше я посчитаю свои национальные запасы.
Мои национальные запасы состоят из двух косячков марихуаны,
миллионов гениталий,
не издаваемой личной литературы, которая делает 1400 миль в час и
двадцатипятитысяч ментальных установок.
Я не буду говорить ни о своих тюрьмах, ни о миллионах нищих, которые живут в моих цветочных горшках под светом пятисот солнц.
Я уничтожил бордели Франции, Танжер — следующий по списку.
Моя мечта — стать президентом, несмотря на то, что я католик.
Америка, как я могу писать святые литания, когда у тебя такое глупое настроение.
Я продолжу как Генри Форд, мои строфы так же неповторимы, как и его
автомобили, и более того — они разных полов
Америка, я продам тебе свои строфы по 2500$ за штуку со скидкой $500
на твою старую строфу.
Америка, освободи Тома Муни.
Америка, спаси Испанских Лоялистов.
Америка, Сакко Ванцетти не должны умереть.
Америка, я — это парни из Скоттсборо.
Америка, когда мне было семь, мама брала меня на собрания Коммунистической Партийной ячейки.
Они продавали нам нут — полную горсть за билет, билет стоил пятак и
речи были свободными, все были ангельскими и жалели рабочих,
все это было так искренне, что ты и понятия не имеешь,
какой прекрасной вещью была партия в 1935-ом Скотт Ниринг был великим стариком, настоящая меньшевичка, Матерь Блур заставляла меня плакать, однажды я увидел Израильские Страны равнин. Каждый, должно быть, был шпионом.
Америка, на самом деле тебе не хочется идти воевать.
Америка, это все эти подлые Русские.
Эти Русские, эти Русские и эти Китайцы. И эти Русские.
Россия хочет съесть нас живьем. Русская власть — сумасшедшая. Она хочет забрать
наши машины из наших гаражей. Она хочет захватить Чикаго.
Ей нужен Рэд Ридерс Дайджест. Ей нужны наши автозаводы в Сибири.
Его громадная бюрократия управляет нашими заправками.
Это плохо. Уф. Он научит Индейцев читать. Ему нужны большие черные негры.
Ха. Она заставит работать нас по 16 часов в день. Помогите.
Америка, это довольно серьезно.
Америка, это то, что я вижу смотря телевизор.
Америка, все это правда?
Я лучше начну работать.
Это так, я не хочу идти в Армию или крутить станки на фабриках высокоточных
деталей, как бы то ни было я близорук и у меня бывают припадки.
Америка, я поддержу тебя своим безумием.

Этим вечером, слоняясь по переулкам с больной головой
и застенчиво глядя на луну, как я думал о тебе, Уолт
Уитмен!
Голодный, усталый я шел покупать себе образы и забрел под
неоновый свод супермаркета и вспомнил перечисленья
предметов в твоих стихах.
Что за персики! Что за полутона! Покупатели вечером
целыми семьями! Проходы набиты мужьями! Жены у гор
авокадо, дети среди помидоров! — и ты, Гарсия Лорка, что
ты делал среди арбузов?

Я видел, как ты, Уолт Уитмен, бездетный старый
ниспровергатель, трогал мясо на холодильнике и глазел
на мальчишек из бакалейного.
Я слышал, как ты задавал вопросы: Кто убил поросят?
Сколько стоят бананы? Ты ли это, мой ангел?

Я ходил за тобой по блестящим аллеям консервных банок,
и за мною ходил магазинный сыщик.
Мы бродили с гобой, одинокие, мысленно пробуя артишоки,
наслаждаясь всеми морожеными деликатесами, и всегда
избегали кассиршу.

Куда мы идем, Уолт Уитмен? Двери закроются через час.
Куда сегодня ведет твоя борода?
(Я беру твою книгу и мечтаю о нашей одиссее по
супермаркету, и чувствую-все это вздор.)
Так что, мы будем бродить всю ночь по пустынным улицам?
Деревья бросают тени на тени, в домах гаснет свет,
мы одни.
Что же, пойдем домой мимо спящих синих автомобилей,
мечтая об утраченной Америке любви?
О , дорогой отец, старый седобородый одинокий учитель
мужества, какая была у тебя Америка, когда Харон
перевез тебя на дымящийся берег и ты стоял и смотрел, как
теряется лодка в черных струях Леты?

Я – Никто. А ты — ты кто?
Может быть—тоже—Никто?
Тогда нас двое. Молчок!
Чего доброго—выдворят нас за порог.

Как уныло—быть кем-нибудь—
И—весь июнь напролет—
Лягушкой имя свое выкликать—
К восторгу местных болот.

Чтоб свято чтить обычные дни-
Надо лишь помнить:
От вас—от меня—
Могут взять они—малость—
Дар бытия.

Чтоб жизнь наделить величьем—
Надо лишь помнить—
Что желудь здесь—
Зародыш лесов
В верховьях небес.

Гордись моим сломанным сердцем, сломавший его,
Гордись моей болью, неведомой мне до того,

Гордись моей ночью, чью тьму погасил ты луной,
Смиреньем моим перед страстью твоей, но не мной,

Не полною чашей девичьих страданий и слез,
Которой ты мог бы хвалиться, хмельной, как Христос,

Раскрыв мне манящие новым мученьем объятия.
Смотри! Я краду у тебя распятье!

Тихо желтая Звезда
На небо взошла,
Шляпу белую сняла
Светлая Луна,
Вспыхнула у Ночи вмиг
Окон череда –
Отче, и сегодня Ты
Точен, как всегда.

Пусть Великие Воды спят.
В том, что Бездну они хранят,
Сомневаться не смей –
Ведь всемогущий Бог
Встать, чтобы стало ясней,
Мог бы с ней.

Вдруг в тишину ворвался шквал —
К земле траву прижал —
Зеленым холодом пахнул —
И дальше побежал.
Закрыли окна мы, чтоб он
Вломиться к нам не смог,
И чувствовали — в этот миг
Проходит мимо Рок.

На толпы трепетавших лип,
На солнце и на тень,
На все — как на нежданный дар —
Смотрели мы в тот день.
Церковный колокол вещал
О том, что Рок таит.
Но мир привык
К таким вещам —
И все еще стоит.

Он ел и пил волшебный слог,
И дух покинул страх.
Он позабыл, что он бедняк,
А плоть его лишь прах.

Он танцевал вдоль тусклых дней,
И два его крыла
Была лишь книга. Как легка
Душа его была!

Кто не нашел небес внизу,
Тот не найдет и выше,
Снимает ангел надо мной
Жилье под самой крышей.

Взгляни на время благодарно,
Оно старалось, как могло;
Как нежно озаряет солнце
Все человеческое зло!

Мне жизни нет иной —
Как здесь прожить,
И смерти — чтобы ей
Не дорожить,

И нету на земле
Иных мне дел —
Лишь Царства Твоего
Искать предел.

Косу свою сложила смерть,
Она нашла на камень
Могильный, что молчит о той,
Которой нет меж нами.

Так постоянен и упрям
В молчании гранит,
Что стыдно верности пред той,
Что он в себе хранит.

В короткой жизни сей,
Что длится час, не боле,
Как много — и как мало —
Того, что в нашей воле.

Поступок будит Мысль,
Затем стучится к Воле,
Пока она спокойно
Живет в тепле и холе.

За ними выйдет Дело
Или умрет так тихо,
Что только ухо Бога
Услышит это лихо.

Мысль умирает,
говорят,
Лишь произнесена.
А я скажу,
Что в этот миг
Рождается она.

Он учил “широте”, и в том была узость —
Ширь не вмещается в умные речи;
И “правде”, пока не сделался лживым, —
Правда не стала ему перечить.

Простота бежит одного его вида —
Золото с оловом в сплаве не дружит.
Что за конфузом для Иисуса
Было бы встретить столь мудрого мужа!

Здесь слишком кратки дни
И скудны ночи,
Чтобы могли они
Сосредоточить
Восторги, что здесь жить хотели,
Но не нашли приюта
И улетели.