Стихи зарубежных поэтов

В прозелени волн он видел бултыхающиеся
Двойные шестерки человеческих костей. Ими завещанные,
Послания прибывали по мере прибоя,
Воя, бились о темный берег.

Кораблекрушения без колоколов и пушек;
Щедрая чаша смерти выплескивала со дна
Разрозненные главы, туманные письмена,
Знаменья, ввинченные в коридоры ракушек.

Постепенно, в круговороте великого витка,
Pyгaнь теряла грубость и злость становилась мягка,
Замороженные очи возводили в высоту алтари,
Замороченные безмолвием звезд от зари до зари.

Астролябия, квадрант и компас
Не затевают приливов отныне. В лазурной пустыне
Никто не будит погребальным пением моряков.
Тень легендарных веков не рассеялась лишь в океане.

От наших шальных утешений — проку
будет не больше земному праху,
чем от шальных попаданий ветра
и пустые карманы одежды ветхой.

Мир изголодавшемуся котенку на пороге,
ибо любви к миру мы преисполнены,—
и (влечение из уличной мороки,
сильно смахивающей на преисподнюю.

Безотказные приемчики косоглазой
судьбы, убивающей нас не сразу,
по разворачивающей перед нами морщинистый список
наших ошибок, помарок, описок,
полный сюрпризов!

И все же это искусное сведение на нет
лжет не больше, чем тросточкин пируэт.
На светопреставление не купишь билета.
Берете за душу и ведете, где свет
погашен, послушную душу раздетой.

Игpa есть игра, но Граалем смеха
бродит луна по одиноким аллеям
над пустыми сосудами смертного праха.
Побоку похоть, победа, потеха.
Лучше бездомною котенка пожалеем.

Прошлой ночью я вёл машину,
не умея водить,
и вообще она была не моя —
я ехал и давил
тех, кого люблю
…один город проехал на сто двадцать.

Я остановился в Хеджвилле
и заснул на заднем сиденье
…меня звала моя новая жизнь.

Я смотрю, как взбивают последнее молоко, которое они
когда-либо от меня получат.
Они ждут, когда я умру;
Они хотят сделать пуговицы из моих костей.
Где мои сестры и братья?
У того высокого монаха, что нагружает дядю моего, новая шапка.
И тот идиот — ученик его — Я раньше никогда не видел этого шарфа.
Бедный дядя, он позволяет им себя нагружать.
Как грустен он, как устал!
Что сделают они с его костями?
И с этим прекрасным хвостом!
Сколько шнурков сделают они из него!

Прошлой ночью я вел машину
не умея водить
не имея машины
я ехал и сбивал
людей которых люблю
…на 120 промчался через какой-то городок

Я остановился в Хэджевилле
и уснул на заднем сиденье
…взбудоваженный своей новой жизнью

Друзьями остаются
Друзьями становятся
Друзья, расставшись, ими становятся вновь
Нет у него врагов, он всех их обратил в друзей
Друг за тебя умрет
Знакомство не приводит к дружбе никогда
Некоторые друзья желают подружиться с каждым
Есть друзья, которые тебя уводят от друзей
Друзья вовсю верят в дружбу!
Некоторые друзья стараются тебе услугу оказать
Некоторые хотят с тобой всегда быть РЯДОМ
Не можешь ты со мной так поступить, ведь я — твой ДРУГ
Мои друзья сказали: “ФДР”
“Так будем же друзьями” — говорит СССР
А Cтарый Скрудж находит радость в одиноком Рождестве
Леопольд и Лоеб строят планы ночью!
Et tu Brute
У меня много друзей, хотя и временами я ничей друг
Большинство друзей — мужчины
Женщины всегда предпочитают
друзей-мужчин.
Если ты обеспокоен, друзья знают это
Ведь для этого они и нужны!
Узы дружбы не неразрывны
Те, у кого нет друзей, но кому они нужны, — часто пугают
Те, у кого есть друзья, но кому они не нужны, — обречены
Те, у кого нет друзей и кому они не нужны, – велики
Те, у кого есть друзья, и кому они нужны, — печальны
Иногда я кричу: “Друзья — рабы!” Сумасшествие!
Растрата ЛИЧНОГО времени —
Без друзей жизнь была бы другой, но не жалкой
нужен ли кому-нибудь друг на небесах —

Я пробежал шесть лестничных пролетов,
ведущих к моей маленькой обставленной комнатке,
распахнул окно
и стал выбрасывать
все эти, самые важные в жизни, вещи.

Во первых, Правду, визжащую словно доносчик:
«Не делай этого! Я расскажу о тебе ужасные вещи!»
«Ах так? Вообще-то, мне нечего скрывать … Вон!»
После нее — Бога, изумленно злящегося и хнычущего:
«В этом нет моей вины! Я не причина этого всего!» «Вон!»
После — Любовь, подкупающую: «Ты импотенции никогда не познаешь!
Все девушки с обложек »Вог«, все они твои!»
Я пнул ее по толстой заднице и закричал:
«Твой венец всегда — разочарование!»
Я подобрал Надежду, Веру и Сострадание,
всех трех, сцепившихся вместе:
«Без нас ты точно умрешь!»
«Но с вами быстрей с ума сойдешь! Прощайте!»

А после — Красоту … ах, Красота —
Когда я нес ее к окну,
я говорил ей: «В жизни я больше всех тебя любил
… но ты убийца; убивает Красота!»
Не собираясь на самом деле дать ей упасть
я тут же вниз помчался
и точно вовремя поспел, чтобы поймать ее.
«Ты спас меня» — она завопила.
Я опустил ее на землю и произнес: «Иди».

Я пролистал назад все те же шесть пролетов,
попытался найти деньги, чтобы выбросить их тоже,
но денег не было.
Единственное, что в комнатах осталось — это Смерть,
за мойкой на кухне прячущаяся.
«Я не существую!» — закричала она —
«Я просто слух, распространенный жизнью…»
Смеясь, я выбросил ее, вместе с мойкой и всем остальным,
и внезапно осознал,
что все что там осталось — это Несерьезность —
И все, что я мог сделать с Несерьезностью — это сказать ей:
«Проваливай через окно вместе с окном!»

На перекрёстках новобранцев эмбрионических надежд, утопленных в слезах от героина
На перекрёстках новобранцев полётов с Паркером к звезде с набитым звуками карманом
На невро-перекрёстках мозга, открытого для безнадёжных электропроводов,
На алкогольных перекрёстках бесцветных диспутов и архаичных пережитков
На перекрёстках голубых экранов, воздушной кукурузы американской импотенции,
На перекрёстках университетов, пошитых интеллектов, и открывателей письма Эллады
На перекрёстках войн и мегатонной смерти, универсальной сплошь анестезии,
На перекрёстках веры, теоретических лимериках
На перекрёстках радио и записей навек, статических событьях.
И на рекламных перекрёстках мороженого с фильтром и растворимых растворителей
На подростковых перекрёстках, соблазна комиксов, расстроенных гитар,
На перекрёстках политических, средь кандидатов и ритуальной лжи.
На перекрёстках кинофильмов о Лэсси и о символах других.
На перекрёстках интеллекта, на разговорной терапии, анализируемых страхах.
И на газетных перекрёстках, на сексуальных заголовках и эрудированных комиках.
И на любови разделённой перекрёстках, смертях с поминками, оплаченных в кредит,
На философских перекрёстках, на десперадо семантических и продавцов идей
И на мещанских перекрёстках частных школ, и пубертата, сексуальных бунтов,
На ультра-настоящих перекрёстках любви и американских горках,
На перекрёстке одинокого поэта, лежащих листьях и на полных слёз глазах пророка.

Радио-джаз —
о, это кстати
круглую ночь

С цыпкой из джаза
сижу на кровати
круглую ночь

Хохот рояля
звенит в ушах
круглую ночь

Кто-то смеётся,
и чьи-то слёзы
круглую ночь

Грустный голос и смешки,
взвинченность, Отца грешки
круглую ночь

иди сюда, детка
сбрось своё платье
на целую ночь

Меня на был

из пола взгляд
тихо Устремлён

еще живой но

отравлённой мыши

спросившей Что
же сделала вообще

Чего б не сделал ты

дождь ли град
сэм круглый год
делал все что мог
пока не лег в гроб

: сэм был человек

крепкий как мост
дюжий как медведь
юркий как мышь
такой же как ты

(солнце ли, снег)

ушел в куда что
как все короли
ты читаешь о
а над ним вдали

стонет козодой;

он был широк сердцем
ведь мир не так прост
и дьяволу есть место
и ангелам есть

вот именно, сэр

что будет лучше
что будет хуже
никто сказать не может
не может не может

(никто не знает, нет)

сэм был человек
смеялся во весь рот
и вкалывал как черт
пока не лег в гроб.

Спи, дорогой

не сострадай больному бизнесмонстру,

бесчеловечеству. Прогресс — болезнь
приятная: предавшийся безумству

гигантом карлик мнит себя всю жизнь
– рой электронов чтит, как гор гряду,
лезвие бритвы; линзы увеличат

невласть немысли и согнут в дугу
где-и-когда, вернув немысль в неличность.
Мир «сделано» не есть мир «рождено» —

жалей живую тварь, любую, кроме
вот этой, мнящей, что она над всеми

владычествует. Мы, врачи, давно

рукой махнули — слушай: за углом
чертовски славный мир, ей-ей; идем

платон говорил

ему; он не хотел
поверить (иисус говорил

ему; он ни за что
не мог поверить)

лао

цзы
совершенно верно
говорил ему, и генерал
(так

точно)
шерман;
больше того
(веришь
или
не веришь) ты сам

ему говорил; я
ему говорил; мы
ему говорили (он однако не верил

нет, сэр) аж наконец
японизированный кусок
бывшей нью-йоркской

надземки с шестой авеню
угодил ему по башке

и втемяшил

кто-то жил в славном считай городке
(колокол мерно звонил вдалеке)
весну и лето осень и зиму
он пел свою жизнь танцевал свой труд

мужчины и женщины (десять и сто)
не думали вовсе что кто-то есть кто
и жили как были посеешь пожнешь
солнце луна звезды и дождь

догадались лишь дети (и тех только часть
да и те повзрослев забывали тотчас
весна и лето осень зима)
что никто без кого-то не может жить

всегдажды сейчас и древожды лист
смеясь его радость грустя его грусть
будь то птицежды снег будь то бурежды штиль
кто-то был ее то (то есть весь ее мир)

а каждые с каждыми жены мужья
трудились свой танец житья и бытья
(ложась и вставая зевая) они
проболтали недни и проспали несны

дождь и солнце луна и звезды
(и только снег объяснил но поздно
как дети умеют забыть запомнить)
и колокол мерно звонил вдалеке

кто-го умер однажды вернее всего
и никто целовать уж не может его
и уложены в гроб деловыми людьми
вместе он и она почивают они

весь мир и весь мир глубина к глубине
грезят ярче и ярче в недремлющем сне
никтожды кто-то земляжды апрель
желаньежды дух и еслижды да

А мужчины и женщины (долго и длинно)
весну и лето осень и зиму
пожинали что сеяли взяв свое даждь
солнце луна звезды и дождь

claritas:
солнце
поймано в росе
искрящаяся бесформенность
мы стоим снаружи

candor:
свет
хор нарастает,
заполняя контуры архитектуры
собор
дворец
театр

lumen:
свет
как рельеф, написанный сам собой
выше и выше, на поверхности
воды, необъяснимое
вечное движение

lux:
острие иглы
выходит
из ядра
Земли
тончайшие
пронизывающие лучи

Примечание переводчика:
Названия четырёх частей – почти синонимы, вариации на тему блеска, света, сияния.

Этот дар, должно быть, дан миром
(дан мне тобой)
мягко снег
разливается в чаши пустот
на поверхности пруда,
подровняв длинные белые свечи —
те, что стоят на окне,
те, что будут гореть в сумраке, пока снег
наполняет нашу долину
этой пустотой
никто из друзей не поедет на юг
никто не приедет загорелым из Мексики,
с солнечных полей Калифорнии, не привезёт травы
все разбежались — или мертвы, или молчат
или движутся к сумасшествию
от унылой яркости нашего тогдашнего мировоззрения
и этот твой дар —
белое безмолвие, наполняющее контуры моей жизни.

Нет — сильным мужчинам в одной рубашке
шагающим через
мою кухню страстно и тупо.
Нет — мне свернувшейся-как-котёнок вокруг
спящего ребёнка и соблазнительно
улыбающейся.
Нет — коротким юбкам, нет — длинным
вздохам; я не буду
глядеть, после того, как дочитаю стихи,
понял ли ты их.
Нет — уютным патио, передним дворам,
мои кошки
никогда не растолстеют. Никто
не налепит моё лицо на футболку;
я могу никогда
не научиться пользоваться косметикой.
Не хочу сидеть
неподвижно в машине, когда кто-то другой
за рулём. Нет — кругам, по которым
ходишь. Нет — шахматному
линолеуму. Нет.
Нет — посудомоечной машине (да и стиральная —
маловероятна). Нет — цветам,
милым ножкам, заунывным
поэмам о свадьбе. Ветер —
это как люди, и мои стихи —
море. Дети — как трава
на холмах, они пускают
корни. Или как лес.
Они не приходят и не уходят.
Нет — радуге. Только пеликаны,
неловко барахтающиеся в надежде
на ту самую
Большую Рыбу. Ты можешь спорить,
я не буду задумчивой, пусть оно проходит
подумаем позже, на что могло быть похоже.
Мои воспоминания проходят рядом.
И сейчас я не слишком уверена в том,
кто что кому сделал.
Что мы сделали не так.
Но я сожгла рукопись,
в которой встретила твои глаза и улыбку.

я любила тебя в октябре
когда ты прятался в волосах
и катался на своей тени
по углам дома

а в ноябре ты вторгся
заполнив воздух
поверх моей кровати с мечтами
кричащими о любой помощи
моему внутреннему слуху

в декабре я держала руки твои
единственный день; свет ослаб
всё вернулось
рассветом на шотландском взморье
тобой, певшим нам на берегу

сейчас январь, ты растворяешься
в своей половине
сокровищ его плаща; твоя тень на снегу,
ты ускользаешь ветром, кристальный воздух
несёт новые песни сквозь окна
наших грустных, высоких, милых квартир

ты — мой хлеб,
и тонка, словно волос
дрожь в костях…
ты почти
океан

ты — не камень,
не льющийся звук
я уверена:
ты — без рук

эти птицы обратно летят
за оконным стеклом,
и разбита любовь,
и нельзя — о пустом

и не время,
чтобы пересеклись языки
(никогда здесь
не менялись пески)

и, мне кажется,
завтрашний день
тебя включит — носком сапога,
и ты будешь светить и светить
неустанно-подземно
всегда

Главное —
быть
против
СМЕРТИ!

Всё
остальное —
чушь!