Стихи зарубежных поэтов

Так прекрасны слова ваши были,
— Я помню тот вечер и длинные тени —
Что за слова нас цветы полюбили:
Один из них пал на ваши колени.

Вы говорили, как годы плодами
Тихо созреют, канут в безбрежном,
Колокол рока ударит над нами,
И старому сердцу покажется нежным.

Был голос — объятье, — а сердце билось
Так бестревожно и так спокойно,
Что если б тогда перед нами открылась
Дорога в могилу, мне не было б больно.

Тают в тумане комья земли.
Медленно тают сквозные осины.
Осень. Узлы ручейков из-под тины
С кружевом пены, — всё тает вдали.

Хрупкие зовы — усталые звоны,
Ослабевающе тая, плывут.
Тая куда-то бредут и бредут
Нищие… песни их — жуткие стоны.

Вёсел хромающих взмахи… Одна,
Плавно и грузно, унылая птица,
Черным комком поднимаясь, кружится
В серое небо, где вянет луна.

Это было в Июне…
Мы по саду бродили
И любовно следили,
Как миры раскрывались
Повсюду, —
Мы поверили чуду, —
Розы нам улыбались
В Июне…

Это небо… не знал я такого!
Птицы, бабочки тихо кружились.
В этом воздухе шелково-чистом,
Словно радость моя, золотистом,
В чистоте неизмеренно-ясной
Светодали огнисто струились.
Поцелуи же были прекрасны…

Говорили о счастьи лазурном,
Счастьи большем, чем небо над нами…
И дыханием властным и бурным
Жизнь зажгла нас огнями.

Эти крики… узывы… призывы…
Жажда все нашим счастьем измерить…
Пусть бы боги воскресли: красиво
В них поверить!..

Перевод Валерия Брюсова

Он — в кресле выцветшем, угрюмый, неизменный,
Немного сгорбленный; порывистым пером
Он пишет за своим заваленным столом,
Но мыслью он не здесь — там, на краю вселенной!

Пред ним Батавия, Коломбо и Капштадт,
Индийский океан и гавани Китая,
Где корабли его, моря пересекая,
То с бурей борются, то к пристани спешат.

Пред ним те станции, что строил он в пустынях,
Те иглы рельс стальных, что он в песках провел
По странам золота и драгоценных смол,
Где солнце властвует в просторах слишком синих;

Пред ним покорный круг фонтанов нефтяных,
И шахты темные его богатых копей,
И звон его контор, знакомых всей Европе,
Звон, что пьянит, зовет, живет в умах людских;

Пред ним властители народов, побежденных
Его влиянием: он может их рубеж
Расширить, иль стеснить, иль бросить их в мятеж
По прихоти своих расчетов потаенных;

Пред ним и та война, что в городах земных
Он, как король, ведет без выстрелов и дыма,
Зубами мертвых цифр грызя неутомимо
Кровавые узлы загадок роковых.

И, в кресле выцветшем, угрюмый, неизменный,
Порывисто чертя узоры беглых строк,
Своим хотением он подчиняет рок, —
И белый ужас в рог трубит по всей вселенной!
О, золото, что он сбирает в разных странах, —
И в городах, безумствующих, пьяных,
И в селах, изнывающих в труде,
И в свете солнечном, и в воздухе — везде!
О, золото крылатое, о, золото парящее!
О, золото несытое, жестокое и мстящее!
О, золото лучистое, сквозь темный вихрь горящее!
О, золото живое,
Лукавое, глухое!
О, золото, что порами нужды
Бессонно пьет земля с Востока до Заката!
О, злато древнее, краса земной руды,
О.вы, куски надежд и солнца! Злато! Злато!
Чем он владеет, он не знает.
Быть может, башни превышает
Гора накопленных монет!

Но все холодный, одинокий,
Он, как добычу долгих лет,
С какой бы радостью глубокой
Небес охране вековой
Доверил самый шар земной!

Толпа его клянет, и все ему покорны,
Ему завидуя. Стоит он, как мечта.
Всемирная алчба, сердец пожар упорный
Сжигает души всех, его ж душа — пуста.
И если он кого обманет, что за дело!
Назавтра тот к нему стучится вновь несмело.
Его могущество, как ток нагорных вод,
С собой влечет в водоворот
(Как камни, листья и растенья)
Имущества, богатства, сбереженья
И малые гроши,
Которые в тиши
Копили бедняки в поту изнеможенья.

Так, подавляя все Ньягарами своей
Растущей силы, он, сутулый и угрюмый.
Над грудами счетов весь погружаясь в думы,
Решает судьбы царств и участь королей.

Перевод Б. Томашевского

Смерть величавая из глубины органа
Под свод готический возносит до высот
Вождя фламандского, чье имя каждый год
В день поминания горит из-под тумана.

Кровавой чередой прошли над ним века,
Но в битвах и резне, в отчаянье восстанья
Народ хранит о нем священные преданья,-
Течет в вечерний час рассказ у камелька…

Низвергнув королей, он их топтал ногами.
Доверчиво к нему стекаясь без конца,
Вручал ему народ и руки и сердца,
И бушевало в нем стихий народных пламя.

Он знал и помыслы и душу знал народа,
И он провидел бунт, что в будущем блеснет
Как факел огненный; и рук могучий взлет
В грядущем предвещал желанную свободу.

Творил он чудеса — легенды в мире прозы, —
Преграды все ломал, в борьбе добра и зла,
Покуда в саван смерть его не облекла,
И мрак окутал лоб, где вспыхивали грозы.

Он пал в вечерний час, предательски убитый…
А в городе народ восстал в вечерний час.

Перевод Всеволода Рождественского

«Скорей коленопреклоненно
Зажгите свечи пред мадонной!
Ваш муж — башмачник — в этот час
Навеки покидает нас».

А школьников сабо у школы
Отщелкивают марш веселый,
И повторяет тротуар
Стук черных пар и белых пар.

«Мальчишки, полно баловаться,
Стучать подошвами, смеяться,
Когда тут честный человек
Кончает свой тяжелый век!»

«Жена, зачем на них сердиться
В тот час, как должно нам проститься:
Пусть повторяет тротуар
Стук белых пар и черных пар».

«Коль каждый так шумит бездельник,
Мы не услышим, как священник
Под нашим явится окном
С дарами и пономарем!»

«Жена, таких сабо немало
Я сделал для ребят квартала.
Пусть повторяет тротуар
Стук белых пар и черных пар!»

«Но как же голосом спокойным
Молитву прочитать достойно,
Как бог приказывает нам,
Под этот дикий визг и гам?»

«Пускай повеселятся дети
С моей душой, со всем на свете.
Пусть повторяет тротуар
Стук белых пар и черных пар!»

«Когда на улице так шумно,
И стук сабо, и крик безумный, —
Не станут ангелы, скорбя,
Петь аллилуйю для тебя!»

«Чтоб веселей ребятам было,
На небе кружатся светила.
Так пусть сабо — мой скромный дар —
Стучат, стучат о тротуар!»

Перевод А. Гатова

Боярышник увял. Глицинии мертвы.
В цвету один лишь вереск придорожный
Спокоен вечер. Ветер осторожный
Приносит запах моря и травы.

Дыши и мыслью уносись вперед.
Над пустошью кружится ветер, клича,
Прибой растет, песок — его добыча,
И море с берега все заберет.

Когда-то осенью мы жили там —
Всегда в полях, под солнцем, под дождями
До рождества, когда широкими крылами
Сонм ангелов парит по небесам.

Там сердцем мягче, проще стала ты.
Дружили мы со всеми в деревушке,
О старине шептали нам старушки,
Про дряблые дороги и мосты.

В туманах ланд и светел и широк
Стоял наш тихий дом гостеприимный.
Все было любо нам — и черный, дымный
Очаг, и дверь, и крыша, и порог.

Когда же над огромным миром сна
Ночь расстилала света плащ широкий, —
Прекрасного давала нам уроки
Наполнившая душу тишина.

Так жили мы в долине — холод, зной,
Зарю и вечер вместе провожая.
У нас глаза раскрылись, и до края
Сердца вскипали яростью земной.

Мы счастье находили, не ища,
И даже дней печаль была нам милой.
А солнце позднее едва светило
И нас пленяло слабостью луча.

Боярышник увял. Глицинии мертвы.
В цвету один лишь вереск придорожный.
Ты помнишь все, и ветер осторожный
Приносит запах моря и травы.

Перевод Э. Линецкой

В те дни, когда мне жизнь была трудна
И стерегла в засаде злоба,
Явилась ты, как огонек радушный,
Чей луч зимою из окна
Струится в темноте на белизну сугроба.

Твоя душа средь ночи равнодушной
Меня коснулась — так легка,
Как теплая, спокойная рука.

Потом пришли и пониманье,
И нежность, и правдивость, и слиянье
Доверчиво протянутых ладоней,
В тиши, когда звезда зажглась на небосклоне.

Хотя растаял снег, хотя июньский зной
И в нас и над землей,
Как пламя вечное, пылает
И наши помыслы огнями устилает,

Хотя, рожденная неистовым желаньем,
Любовь — чудовищный цветок —
Пускает за ростком росток,
Не тронутая увяданьем, —
Но я, как встарь, гляжу на кроткий огонек,
Который засиял во тьме моих дорог.

Перевод Н. Рыковой

Среди степей,
Где почву каменит железный суховей,
В краю равнин и рек великих, орошенном
Днепром, и Волгою, и Доном;
И там,
Где в стужу зимнюю могучим льдам
Дано твердыней встать торжественно и гордо
По берегам
Заливов Балтики и скандинавских фьордов!
И дальше, где среди суровой наготы
Азийских плоскогорий
В каком-то судорожном вздыблены напоре
Утесы и хребты, —
Веками варвары одной томились властной,
Неутолимою мечтой:
На запад, запад золотой
Рвались неистово и страстно.

Дерзать готовые всегда,
Бросали клич они, чтоб всем идти туда.

Вот первые, забрав телеги, и овчины,
И шерсть у родичей, сквозь горы и долины
Шли в неизвестное, о страхе позабыв.
За ними тьмы других, и ветром заносило
Косматых всадников неистовый призыв.
Вожди их славились огромным ростом, силой:
Спускалась ниже плеч косиц густая медь,
Тому был предком зубр, а этому — медведь.
Как неожиданно срывались толпы эти,
Чтоб покорить, забрать с налета все на свете!
О, массы тяжкие кочующих племен,
И вой, и в зареве пожаров небосклон,
Резни и грабежей полночные забавы,
И ржанье конское, и в поле след кровавый!
О, роковые дни,
Когда лавину тел и голосов они
Сумели, бурные, домчать необоримо
К воротам Рима!

Дремал, раскинувшись по древним берегам
Реки, великий град — и дряхлый и усталый.
Но солнце низкое струилось славой алой
На крыши, золотым подобные щитам,
Как будто поднятым сейчас для обороны.
Капитолийский холм, блистателен, высок,
Надменно утверждал, что он, как прежде, строг,
Наперекор всему прямой и непреклонный.
И взгляды варваров искали меж домов
Дворец Августула, дивились, как победны
На небе Лация в торжественный и медный
Закат вознесшиеся статуи богов.

Но медлили они, страшась последней схватки:
Был темным ужасом смятенный дух объят,
Им чудилось — бедой незнаемой грозят
Седые каменные стены древней кладки.

Зловещие для них творились чудеса
Над этим городом: похожи на огромных
Орлов, обрывки туч стремительных и темных
То наплывут, а то очистят небеса.
Когда же ночь сошла и полог затянула,
Повсюду, у домов, у башен, у террас,
Открылись тысячи горящих ярко глаз, —
И страх заворожил и одолел герула,
А в мышцах не было той силы, что несла,
Что окрыляла их, когда для дали новой
Отторглись варвары от родины суровой,
И леностью теперь сковало их тела.
Они пошли блуждать в горах и мирных чащах,
Чтоб чуять над собой ветвей привычный свод,
А ветер приносил от городских ворот
Им волны запахов — чужих, густых, дразнящих.
В конце концов
От голода пришлось им выйти из лесов
И стать владыками вселенной.

Победа полная была почти мгновенной.

Когда
На город ринулись они в слепом разгуле, —
Сжималось сердце их от страха, что дерзнули
Прийти сюда.

Но мясо, и вино, и золото, что взято
Из каждого дворца, пиры в домах разврата,
Субуррских чаровниц пылающая плоть, —
Внезапно дали им отвагу побороть,
О Рим, упорное твое высокомерье.

В те дни пришел конец одной великой эре.
О, час, которому и слушать и внимать
Крушенье мощных царств, когда стальная рать
Деяний вековых ложится горьким прахом!
О, толпы, яростью взметенные и страхом!
Железо лязгает, и золото звенит,
Удары молота о мрамор стен и плит,
Фронтоны гордые, что славою повиты,
На землю рушатся, и головы отбиты
У статуй, и в домах ломают сундуки,
Насилуют и жгут, и сжаты кулаки,
И зубы стиснуты; рыданья, вопли, стоны
И груды мертвых тел — здесь девушки и жены:
В зрачках — отчаянье, в зубах — волос клочки
Из бороды, плеча мохнатого, руки…
И пламя надо всем, играющее яро
И вскинутое ввысь безумием пожара!

Перевод Б.Томашевского

Вплывают блики крыл в угрюмые ангары,
Ворота черные все голоса глушат…
Кругом — унынье крыш, фасады и амбары,
И водосточных труб необозримый ряд.
Здесь глыбы чугуна, стальные стрелы, краны,
И эхом в щелях стен вся даль отражена:
Шаги и стук копыт, звенящий неустанно,
В быки мостов, шурша, врезается волна…
И жалкий пароход, который спит, ржавея,
В пустынной гавани, и вой сирен вдали…
Но вот, таинственно сквозь мрак ночной белея,
В далекий океан уходят корабли,
Туда, где пики скал и ярость урагана…
Душа, лети туда, чтоб в подвиге сгореть
И чтоб завоевать сверкающие страны!
Какое счастье жить, гореть и умереть!

Взгляни же в эту даль, где острова в сиянье,
Где мирры аромат, коралл и фимиам…
Мечтою жаждущей уйди в зарю скитаний
И с легкою душой вручи судьбу ветрам,
Где океанских волн блистает свет зеленый…
Иль на Восток уйди, в далекий Бенарес,
К воротам древних Фив, к руинам Вавилона,
В туман веков, где Сфинкс, Афина и Гермес,
Иль к бронзовым богам на царственном пороге,
К гигантам голубым или во тьму дорог,
Где за монахами медлительные дроги
Неповоротливо ползут из лога в лог…
И взор твой ослепят лучи созвездий южных!
О бедная душа, в разлуке ты с мечтой!
Уйди же в зной пустынь, в прозрачность бухт
жемчужных,
Путем паломника в пески земли святой…
И может быть, еще в какой-нибудь Халдее
Закатный вечен свет: он пастухов хранит,
Не знавших никогда и отблесков идеи…
Уйди тропой цветов, где горный ключ звенит,
Уйди так глубоко в себя мечтой упорной,
Чтоб настоящее развеялось, как пыль!..

Но это жалкий бред! Кругом лишь дым, и черный
Зияющий туннель, и мрачной башни шпиль…
И похоронный звон в тумане поднимает
Всю боль и всю печаль в моей душе опять…
И я оцепенел, и ноги прилипают
К земной грязи, и вонь мне не дает дышать.

Перевод В. Брюсова

Вот, зыбля вереск вдоль дорог,
Ноябрьский ветер трубит в рог.
Вот ветер вереск шевелит,
Летит
По деревням и вдоль реки,
Дробится, рвется на куски, —
И дик и строг,
Над вересками трубит в рог.

И над колодцами бадьи,
Качаясь, жалобно звенят,
Кричат
Под ветром жалобы свои.
Под ветром ржавые бадьи
Скрипят
В тупом и тусклом забытьи.

Ноябрьский ветер вдоль реки
Нещадно гонит лепестки
И листья желтые с берез;

Поля, где пробежал мороз.
Метлой железною метет;
Вороньи гнезда с веток рвет;
Зовет,
Трубя в свой рог,
Ноябрьский ветер, дик и строг.
Вот старой рамой
Стучит упрямо;
Вот в крыше стонет, словно просит,
И молкнет с яростью бессилья.

А там, над красным краем рва,
Большие мельничные крылья
Летящий ветер косят, косят,
Раз-два, раз-два, раз-два, раз-два!

Вкруг церкви низкой и убогой
На корточки присев, дома
Дрожат и шепчутся с тревогой.
И церковь вторит им сама.
Раскинув распятые руки,
Кресты на кладбище глухом
Кричат от нестерпимой муки
И наземь падают ничком.

Дик и строг,
Ноябрьский ветер трубит в рог
На перекрестке ста дорог;

Встречался ль вам
Ноябрьский ветер здесь и там,
Трубач, насильник и бродяга,
От стужи зол и пьян отвагой?
Видали ль вы, как нынче в ночь
Он с неба месяц бросил прочь,
Когда все скудное село
От ужаса изнемогло
И выло, как зверей ватага?

Слыхали ль вы, как, дик и строг,
По верескам и вдоль дорог
Ноябрьский ветер трубит в рог?

Перевод Всеволода Рождественского

Тот, кто меня прочтет в грядущих временах
И воскресит мой стих из пепла иль забвенья,
Стараясь разгадать его предназначенье
И вспомнить тех, кто жил с надеждою в сердцах,

Пусть знает, что душа в своем порыве страстном
Сквозь крики, мятежи и слезы в гордый бой
Рвалась, закалена жестокою судьбой,
Чтоб ей была любовь добычею прекрасной!

Люблю свой острый взор, свой мозг и мысль свою.
Кровь мой питает дух, а дух живит мне тело.
Мир и людей люблю и силу без предела,
Которую беру и щедро отдаю.

Жить — это значит брать и отдавать всечасно.
Близки мне только те, что горячо, как я,
Полны тревогою и жаждой бытия
Пред жизнью мудрою с ее волненьем страстным.

Взлет и падение — смешалось все, горя
В костре, который мы зовем существованьем.
Все прах — и важно лишь влечение к скитаньям
До самого конца, когда вдали — заря.

Кто ищет, тот себя найдет среди стремлений,
Что человечество сливают в общий хор.
Блуждая, ум всегда стремится на простор,
И надобно любить, чтоб шел к открытьям гений.

Великой нежностью пусть дышит знанье в нас,
В нем красота миров и силы смысл единый,
Обожествляющий все связи, все причины.
Читатели мои, — в веках, в вечерний час,

Услышите ли вы вопрос мой вдохновенный?
Настанет день, и в мир могучий ум придет.
В необходимости он истину найдет
И водрузят на ней согласье всей вселенной!

* * *

Необходимость — ты царица мира!
Реальностью явилась ты сейчас.
Пусть в тайне, но уже слила ты в единенье
Всех дел ритмичное и вечное движенье.
Найдите ж силы в этот час,
Чтоб стала красота и жизнь одно для вас!

Пусть порт еще далек, но он уж виден нам.
И согнутых дерев не пропадут труды.
Боритесь в буре битв, под ветром славы,
Своей победы величавой
Неся в грядущее плоды!

Перевод В.Ф. Ходасевича

Монахи, слышится в охрипшем вашем пенье
Прилив и вновь отлив вечернего томленья.

Когда за пологом, в постели ледяной
Свою последнюю мольбу твердит больной;

Когда безумие в лунатиках пылает,
А кашель за гортань чахоточных хватает;

Когда мучительно глядит предсмертный взгляд,
Полн мыслей о червях, — на розовый закат;

Когда могильщики, внимая звон унылый,
Бредут покойникам на завтра рыть могилы;

Когда стихает всё, но в запертых домах
Тяжелые гроба уже стучат в сенях;

Когда по лестнице влекут гроба, уныло
Шурша веревками о тесные перила;

Когда покойникам кладут крестом в гробах
Их саван на руках, а руки на сердцах;

Когда колоколов последнее гуденье,
Как голос меркнущий, стихает в отдаленьи;

Когда опустит ночь, вступая в сонный круг,
Ресницы темные на всякий свет и звук, —

Монахи, слышится в охрипшем вашем пенье
Прилив и вновь отлив вечернего томленья.

Перевод В. Дмитриева

1

В тумане, где простерлись ланды.
Стоит заброшенный и опустелый дом.
Любовь их зародилась в нем…
Он высится, покинут, над прудом,
В тумане, где простерлись ланды.
Где корабли — те, что пришли
Издалека, — сереют смутно
В воде канала мутной,
В тумане, где простерлись ланды,
Где речки и ручьи буравят Нидерланды.

Июльским днем он уезжал,
Когда дрожал над крышей зной
И ветер пил его шальной.
Куда он ехал — сам не знал,
Но верил, что вернется к ней
Спустя немало лет, спустя немало дней,
Наполненных упорною борьбою

С судьбою,
И, гордую скрывая нежность,
Любимой принесет весь мир в своих руках,
В душе, забывшей страх,
В глазах, впивавших синюю безбрежность.
Он увидал моря — и вновь и вновь моря,
Просторы, где встает над тропиком заря,
Дремучие леса в уборе пышно-рдяном,
Цепляющиеся ветвями за туман,
И исполинских змей и белых обезьян,
Что ловко прыгали по голубым лианам.

Коралловый атолл сверкал ему средь бурь;
Он видел райских птиц — и пурпур и лазурь
Их оперения… И золотые пляжи
И горы перед ним вставали, как миражи.
Он шел по берегу среди нависших скал,
И налетавший бриз лицо его ласкал
И чудилось ему, что это милой руки
Касаются его пылающих висков,
Прочь отогнав тоску, утишив боль разлуки,
И ветер доносил обрывки нежных слов —
Преодолевшие бескрайность моря звуки…

А между тем в краю далеком, но родном,
В их белом домике, средь лилий и глициний,
Она его ждала, в мечтах о нем одном,
И видела его сквозь сумрак ночи синий.
Шкатулка, что его записки берегла,
Подушка, что голов хранила отпечаток,
Диван, любимая качалка у стола,

Большое зеркало, которое когда-то
Скрестило взгляды их, — все ночью, утром, днем
Напоминало ей настойчиво о нем.

Как часто вечером, когда лучи заката
Окутывали даль вуалью розоватой,
Его упрямая и нежная рука,
Как будто в поисках следов от ласк давнишних,
Касалась глаз, волос, колен ее слегка,
Трепещущих грудей, губ, алых словно вишни…
Какою радостью переполнялась грудь,
Как празднично в душе бывало! Ни ненастье,
Ни бури не могли в такие дни спугнуть
Ее огромное, сияющее счастье,
Когда она, забыв томящую усталость,
К ласкающей руке губами прикасалась.

Два сердца разлучить не мог и океан…
И где бы ни был он — среди лесов, саванн,
В долинах и в степях, в болотах и в пустыне,
На берегу морском, в горах и на равнине —
Повсюду с ним любимая была,
С ним вместе странствуя, в душе его жила,
Когда он к цели шел дорогой каменистой,
Среди опасностей, в потемках ночи мглистой.

2

Но как-то раз, в вечерний час,
В стране, где много рек и где полей квадраты
Средь новых домиков похожи на заплаты,

В голубоватой мгле, далеко за мостом,
Он город увидал — огромный, шумный, алый,
Как будто сад из камня и металла —
И сердце замерло от восхищенья в нем.

Оттуда долетал
С клубами дыма вместе
Неясный рокот улиц и предместий.
Он не смолкал
Ни днем, ни по ночам,
Сливаясь с гулом волн, что пели берегам
Морские саги.
Свистки внезапно, как зигзаги,
Прорезывали воздух иногда.
Из порта, где стоячая вода
Пропахла керосином,
Отрывистых гудков летел призыв к нему,
И фонарей огни пронизывали тьму,
Взмахнувшую крылом нетопыриным.
Прямые пальцы труб вонзались в облака,
Стеклянный свод блистал над рынком,
над вокзалом,
И, как циклопа глаз, маяк издалека
Подмигивал огнем зеленым, белым, алым,
Выхватывая вдруг из мрака корабли,
Пришедшие со всех концов земли.

И всеми фибрами души воспламененной
Он город ощутил, громадный и бессонный,
Его кипение, борьбу надежд и сил,
Людских умов и воль соревнованье.

Могущество труда, воздвигнувшего зданья
Многоэтажные… Гигант его пленил,
Ошеломил его, потряс воображенье;
В предчувствии грозы он весь затрепетал.
В душе, как в зеркале, контрастов отраженья…
Ему казалось — он сильнее, зорче стал,
И выше, и смелей, умноженный стократно
Толпой… И с жадностью внимал он шум невнятный
Далеких выкриков, шагов и голосов,
И гомон города, и грохот поездов,
Увенчанных султаном белым дыма
И мчавшихся по светлым рельсам мимо.
Перед его доверчивой душой
Ритм города возник, как откровенье,
Ритм лихорадочный, кипучий, огневой,
Ритм, уносящий время за собой,
Ритм учащенного сердцебиенья…

3

Пока в ее душе, утратившей покой,
Сменялась грусть уныньем и тоской —
Он позабыл о ней, подхвачен словно шквалом.
Его энергия, как фейерверк, пылала.
Как перед ветерком камыш — пред ним судьба
Склонилась наконец, послушная раба.
Сиянье золота слепило, чаровало,
Безумная вокруг стихия бушевала,
Но, все опасности и страхи одолев,
Удачу он поймал, как антилопу — лев.
Он стал хозяином, владыкой силы грозной,

Он укротил ее, все выгоды извлек
Из гибельной игры, из мощи грандиозной
И верил, что его рукою движет рок.
Покорные ему, искали рудокопы
И в недрах Кордильер, и в рудниках Европы,
И в знойных тропиках, и там, где смерзлись льды,
Железа, олова и серебра следы;
Он заставлял людей нырять на дно морское,
Взбираться к облакам, долбить пласты в забое;
Его огромные красавцы корабли,
Наполнив грузом трюм, по океанам шли,
И хриплые гудки в ушах его звучали.
Порой он странные слова произносил,
Не видя, он смотрел… Пред ним вставали дали.
От вычислений пьян, он чудеса творил.
Склоняясь по ночам над картой в кабинете,
Чтоб залежи руды отметить на планете.
Он ощущал теперь пульс мира под рукой,
Пульс доков, мастерских, заводов, скотобоен…
Пульс этот бился в нем, и быстр и беспокоен.
Экватор, полюсы и звезд далеких рой!
Как он вобрал в себя, познав вселенной цельность.
Ваш холод, и жару, и блеск, и беспредельность!

4

О, незабвенные былые времена,
И домик над рекой, где так ждала она,
И, отдаленные пучиной расстоянья,
Ее любовь, ее очарованье!
Он позабыл о вас, он вами пренебрег.

Лишь зов стихийных сил теперь тревожить мог
И волновать его — не золотая лира:
Ведь у него в груди забилось сердце мира.
Со страхом, с радостью, познав его закон,
Его велениям повиновался он.
Поблекли прошлого чудесные картины,
Как фрески мастеров старинных…
Каким трагическим и жутким был тот час,
Когда декабрьские туманы плыли мимо
И зеркало, в котором столько раз
Встречались взгляды их, где трепетал экстаз,
Разбилось, выскользнув из рук любимой…

И сердце сделалось гробницею любви,
Воспоминание, как факел, в нем пылало.
Дни грустные текли… Она их коротала,
Пока закат не утопал в крови.
Приплывшие назад из-за моря — молчали:
Они ее судьбу безрадостную знали.
И ветер к ней призыв уже не доносил,
И ждать любимого ей не хватало сил.
Прекрасные глаза не меркли от страданья…
Любовь, которая не знает увяданья,
Любовь, дремавшая до этого в тиши,
Еще раз расцвела в глуби ее души
Так пышно,
Что смерть пришла неслышно.
Однажды, зимним днем,
С улыбкой на устах, без жалоб, без мученья,
Она угасла, думая о нем,
Шепча слова любви, привета и прощенья.

В тумане, где простерлись ланды,
Стоит заброшенный и опустелый дом.
Любовь их зародилась в нем…
Он высится, покинут, над прудом,
В тумане, где простерлись ланды,
Где корабли — те, что пришли
Издалека, — сереют смутно
В воде канала мутной,
В тумане, где простерлись ланды,
Где речки и ручьи буравят Нидерланды.

Перевод Всеволода Рождественского

Порою летней, в день воскресный,
Под колокольный перезвон
Ты тем внимала, кто пленен
Был красотой твоей телесной.

Один сказал, любя:
«Коль сердце у тебя —
Листок, дрожащий и прекрасный,
Который было бы опасно
Сорвать на грозной высоте, —
Я ничего бы не боялся,
По веткам смело бы поднялся
К моей мечте!»

Другой сказал, любя:
«Коль сердце у тебя —
Сокрытый камень драгоценный
На дне морском иль в речке пенной,
Пусть будет сетью он храним,
Пусть преграждают путь мне травы
Своей трясиною лукавой, —
Нырну за ним!»

Еще один — любя:
«Коль сердце у тебя —
Плод, созревавший одиноко
На островах страны далекой,
В гнилом тропическом аду, —
Я в жажде счастья неизменной,
Будь он хоть на краю вселенной,
Его найду!»

Ты слушала всех трех с насмешливым лицом,
Но ничего не отвечала
И в солнечном луче, чуть шевеля носком,
Легко, устало
Лишь башмачком своим качала.

Перевод Н. Рыковой

Чтоб жить достойно, мудро, ясно,
Готов любить я всей душой
Волненье, трепет, свет и зной
В сердцах людей и на земле прекрасной.

Прошла зима, вот март, затем апрель
И лета раннего блаженный, легкий хмель.

Глициния цветет, и в солнечном пожаре
Сиянья радуги алей, желтей, синей;
Рои мельчайших тварей
Кишат и трудятся на ней.

О, этот блеск мелькнувшего крыла,
И тела тонкая игла,
Их лапки, щупальца и спинки,
Когда, усевшись на травинке,
Они почиститься спешат!

Проворные движенья точны,
И переливен панцирь их непрочный,
Как струи, что уносит водопад.

В мои глаза, как отраженье,
Они вошли, и вот — они во мне
Живут.
О, игры их и в гущине
Лиловых гроздей там и тут
Их битв и их любви звенящее движенье!

За ними к свету тянется мечта.
Пылинки жизни, брызги золотые, —
Я отвожу от них напасти злые:
И клей на палочках и алчность воробьев
Я нынче бдительный защитник их трудов;
Я мастер и люблю хорошую работу:
Гляжу — из ничего у них возникло что-то —
Постройка хрупкая. Гляжу, как их полет
Уверен, как умно рассчитаны усилья.
Исчезли, — кажется, под самый небосвод,
До самых звезд домчать их могут крылья.

В саду — и пир лучей, и пляска звонких ос,
И свежесть мягкая в тенистом полумраке,
Дорожки длинные и ясные, и роз
Кусты кудрявятся, и тяжко никнут маки.
Теперь, когда июнь на дерне молодом
По склонам солнечным себе устроил ложе, —
На веки тонкие здесь лепестки похожи,
Насквозь пронизанные светом и теплом.

И самый скромный лист и пестик в чаще сада
Так строго вырезаны, с четкостью такой,
Что весь немой
Восторг ума и жадность взгляда
Я отдал им влюбленною душой.

Потом июльских дней отполыхает пламя,
Устанет солнце. Впереди
Маячит осень. Робкими шагами
Подходят первые дожди,
Цветов сияющих касаясь осторожно.
Нам тоже, наклонясь, уста приблизить можно
К их венчикам, и мы, целуя прелесть их,
Где столько радости и тайны сокровенной,
Целуем пламенно в избытке сил живых
Уста самой земли священной.

Букашки, лепестки, побеги вольных трав
Плетут своей густой, кишащей жизни сети
В моем селении, в саду, среди дубрав,
Мой домик пеленой прозрачной обмотав;
В полудни жаркие и в предвечернем свете
По окнам у меня и над моим крыльцом
Они волнуются, жужжат и входят в дом;
И даже вечером все трепетанья эти
Так внятно слышу я, что сердцем и умом
Жить начинаю в самой гуще их
Влечений страстных и слепых.

Меня окутали мильоном крыл блестящих,
Из ветра, дождика и света состоящих,
Букашки хрупкие и нежные цветы.
Мой дом — гнездо: в него как будто рвешься ты,
О все живущее короткой жизнью лета!
В природе я ищу созвучного ответа
У солнца гордого и слабого стебля.
Тычинку и зерно, что нам родит земля,
Благоговейными движеньями беру я.
Я растворен во всем. Я — плещущие струи,
Я — темная листва, я — сонных веток дрожь,
Я — почва влажная, еще в росе прохладной,
Я — травы тех канав, куда кидаюсь, жадный
И пьяный радостью, пронзающей, как нож.

Перевод Е. Полонской

О, пробужденье на заре в янтарном свете!
Веселая игра теней, и тростники,
И золотых стрекоз полеты вдоль реки,
И мост, и солнца блик на белом парапете!

Конюшни, светлый луг, распахнутые клети,
Где кормят поросят; уже несут горшки,
В кормушки пойло льют. Дерутся кабанки
И руки скотницы румяный луч отметил.

О, пробужденье быстрое! Уже вдали
Крахмальные чепцы и блузы потекли,
Как овцы, в городок, где церковка белеет.

А вишни шпанские и яблоки алеют
Там, над оградами, сверкая поутру,
И мокрое белье взлетает на ветру.

Перевод Г. Шенгели

Вся улица — водоворот шагов,
Тел, плеч и рук, к безумию воздетых, —
Как бы летит.
Ее порыв и зов
С надеждою, со злобой слит.
Вся улица — в закатных алых светах,
Вся улица — в сиянье золотом.

И встала смерть
В набате, расколовшем твердь;
Да, смерть — в мечтах, клокочущих кругом,
В огнях, в штыках,
В безумных кликах;
И всюду — головы, как бы цветы, на пиках.

Икота пушек там и тут,
Тяжелых пушек кашель трудный
Считает плач и лай минут.
На башне ратуши, над площадью безлюдной,

Разбит ударом камня циферблат,
И не взывает времени набат
К сердцам решительным и пьяным
Толпы, объятой ураганом.

Гнев, руки яростно воздев,
Стоит на груде камней серых, —
Гнев, захлебнувшийся в химерах,
Безудержный, кровавый гнев.
И, задыхающийся, бледный,
Победный,
Он знает, что его мгновенный бред
Нужней, чем сотни сотен лет
Томительного ожиданья.

Все стародавние мечтанья,
Все, что провидели в годах
Могучие умы, что билось
Плененным пламенем в глазах,
Все, что, как тайный сок, клубилось
В сердцах, —
Все воплотилось
В несчетности вооруженных рук,
Что сплавили свой гнев с металлом сил и мук.

То праздник крови, чей циклон
Несет сквозь ужас строй знамен.
И красные проходят люди
По мертвецам, лежавшим в общей груде;
Солдаты, касками блестя,
Не зная более, где правый, где неправый,

Уставши слушаться, как бы шутя,
Лениво атакуют величавый
И полный сил народ,
Желающий осуществить все бреды
И брызнуть в темный небосвод
Кровавым золотом победы.

Убить, чтобы творить и воскрешать!
Как ненасытная природа,
Зубами впиться в цель,
Глотая дня безумный хмель:
Убить, убитым быть для жизни, для народа!

Дома пылают и мосты,
Как замки крови в сердце темноты;
До дна вода в задумчивых каналах
Блистает в отраженьях дымно-алых;
Позолоченных башен ряд
Тенями беглыми переграждает град;
Персты огня в ночной тени
Взметают золотые головни,
И горны крыш безумными прыжками
Мятутся вне себя под облаками.

Расстрелы и пальба!

Смерть механической стрельбой,
Прерывистою и сухой.
Валит вдоль стен на перекрестках
Тела, что стынут в корчах жестких;
Как баррикады — груды их;
Свинец господствует на площадях немых,

И трупы, что картечь разъяла на лохмотья,
Зияют в небеса растерзанною плотью,
И в пляске фантастических зарниц
Улыбкой кажется гримаса мертвых лиц

Захлебываясь, бьет набат, —
В сраженье так сердца стучат, —
И вдруг, как голос, схваченный удушьем,
Тот колокол, что выкликом петушьим
Зарю пожара звал в зенит, —
Молчит.

У ветхой ратуши, откуда эшевены
Смиряли город, ограждая стены
От гневных толп, от яростной тоски
Людей, покорных страстной вере, —
Бьют молоты в окованные двери;
Засовы отлетают и замки;
Железные раскрыты шкапы,
Где гнет веков в пергаментах лежит,
И факел жадный к ним стремит
Свои змеящиеся лапы,
И черное былое — прах.
В подвалах и на чердаках
Громят; на вышки трупы сносят
И сбрасывают, и они, стрелой
Летя на камни мостовой,
Руками красный воздух косят.

В церквах
Витражи, где святые восседали,
Рассыпавшись в мельчайший прах,
На плитный пол упали;
Христос бескровный, как фантом,
Последним прикреплен гвоздем,
Уныло свешивается с распятья.

Ковчежцы, где желтел елей,
Расплесканы под вопли и проклятья;
Святым плюют в глаза у алтарей,
И пол собора, точно снегом,
Причастием усыпан, и по нем,
Его давя победным каблуком,
Толпа промчалась диким бегом.

Рубины смерти в недрах ночи
Как звездные сверкают очи;
Град из конца в конец —
Огнем и золотом струящийся багрец;
Град простирает к небосклону
Свою пурпурную корону;
Безумие и гнев
Пылают, жизнь в свой алый плащ одев;
Земля трепещет,
Пылает даль,
И дым и ярость ураганом плещут
В холодный небосвод, прозрачный как хрусталь.

Убить, чтоб сотворить и воскресить!
Или упасть и умереть!
О двери кулаки разбить,
Но отпереть!

Пусть будет нам весна зеленой иль багряной,
Но сквозь веков тяжелый строй.
Весь клокоча, летит грозою пьяной
Смерч силы роковой!

Перевод В. Давиденковой

Раскрыв окно свое ночное,
Не в силах дрожи нервов превозмочь,
Впиваю я горячечной душою
Гул поездов, врывающихся в ночь.

Мелькают, как пожар, их огненные пасти,
Скрежещет по мостам железо их колес…
Так кратер истекает лавой страсти,
Так в бездну рушится утес.

Я весь еще дрожу от грохота и света,
А поезда, летя в провалы тайн ночных,
Грозой своих колес уж пробуждают где-то
Молчанье, спящее в вокзалах золотых.

Но в мускулах моих чудесным отраженьем
Все отзывается, все вновь живет,
И нервы шлют в мой мозг, мгновенье
за мгновеньем,
Бегущих поездов грохочущий полет,

Несут с собою хмель, несут с собой тревогу
И страсть во всей ее бунтарской широте,
И эта быстрота — лишь новая дорога
Все к той же издавна знакомой красоте.

О, трепет всех существ! О, голоса земные!
Их воспринять в себя и воплотить их зов,
Быть отголоском вод, и вихрей, и лесов,
Материков и грозовой стихии!

Стремиться, чтоб в мозгу затрепетал весь мир,
Сгустить трепещущий эфир
В ряд огневых изображений!
Любить ту молнию, и тот огонь, и гром,
Который поезда бросают нам в своем
Все пожирающем движенье.

Перевод Б. Томашевского

Блаженство тишины и ладан ароматный,
Плывущий от цветов в закатный час глухой,
И вечер медленный, прозрачный, необъятный
На ложе золотом покоится с землей
Под алым пологом, — а тишина все длится!

Блаженство тишины, и облаков простор,
И жемчуг островов, и берег серебристый,
Коралл и перламутр, а дальше, в выси чистой,
Неуловимых звезд в листве мелькнувший взор;
На небесах река молочная струится
В неведомую даль, в недостижимость сфер,
Чтоб, оторвавшись, ускользнуть
В похожий на любовь палящий тихий путь,
Ушедший в дым легенд, как плаванье галер.