Стихи зарубежных поэтов

Коль верности награда суждена
И горе не осталось без ответа,
Я жду награды: вера ярче света
И в мир, и в Донну мной соблюдена.

Мои желанья ведает она.
Они все те же, только не примета –
Лицо иль слово – ей сказали это,
Но вся душа пред ней обнажена.

Следя с небес за мной, осиротелым,
Она себя являет нежным другом,
Вздыхая обо мне со мною вместе.

И верю, что, расставшись с бренным телом,
Я снова встречусь с ней и с нашим кругом
Воистину друзей Христа и чести.

Средь тысяч женщин лишь одна была,
Мне сердце поразившая незримо.
Лишь с облаком благого серафима
Она сравниться красотой могла.

Ее влекли небесные дела,
Вся суета земли скользила мимо.
Огнем и хладом тягостно палима,
Моя душа простерла к ней крыла.

Но тщетно – плоть меня обременяла;
Навеки Донну небеса призвали,
И ныне холод мне сжимает грудь:

Глаза – ее живой души зерцала, –
О, для чего Владычица Печали
Сквозь вас нашла свой беспощадный путь?

Мой лавр любимый, ты, с кем не сравнится
Благоуханной роскошью восток
И кем вчера по праву запад мог
Как редкой драгоценностью гордиться,

Любовь – твоя великая должница:
Красы и добродетели чертог,
Ты властно моего владыку влек
Под сенью благородной опуститься.

Тебя избрав навеки для гнезда
Высоких дум, – пылая, трепеща,
Я счастлив был, я в жизни знал блаженство.

Был мир тобою полон, и тогда,
Стократ украсить небеса ища,
Господь прибрал тебя, о совершенство!

Ты погасила, Смерть, мое светило,
Увял нездешней красоты цветок,
Обезоружен, слеп лихой стрелок,
Я тягостен себе, мне все постыло.

Честь изгнала, Добро ты потопила,
Скорблю один, хоть всех постигнул рок.
Растоптан целомудрия росток,
И что, какая мне поможет сила?

Мир пуст и дик. Земля и Небеса
Осиротевший род людской оплачут –
Луг без цветов, без яхонта кольцо.

Кто понимал, что в ней – земли краса?
Лишь я один да Небеса, что прячут
От нас ее прекрасное лицо.

С тех пор как небо мне глаза раскрыло
И подняли меня Амур и знанье,
Я видел сам, как в смертное созданье
Свой блеск вливало каждое светило.

Иные мне, бессмертные явило
Высокие обличья мирозданье,
Которых ни земное созерцанье,
Ни робкое сознанье не вместило.

Вот почему для той, что ныне Бога
Ко мне склоняет, все мои писанья
Из бездны бездн добыли так немного:

Перо не обгоняет дарованья,
И человек, чье зрение убого,
На солнце глядя, видит лишь сиянье.

Мой драгоценный, нежный мой оплот,
Который скрыла от меня могила
И благосклонно небо приютило,
Приди к тому, кто состраданья ждет.

Ты посещала сны мои, но вот
Меня и этой радости лишила.
Какая останавливает сила
Тебя? Ведь гнев на небе не живет,

Что пищу на земле в чужих мученьях
И сердцу доброму несет подчас,
Тесня Амура в собственных владеньях.

Ты зришь меня, ты внемлешь скорбный глас,
Утешь – не наяву, так в сновиденьях,
Сойди ко мне, сойди еще хоть раз.

Чья доброта на небо вознесла
Мою печаль и мой укор судьбине,
Чтобы моя владычица поныне
Являться мне во всей красе могла,

Исполнена душевного тепла
И кротости, чужда былой гордыни?
И, обретая силы в благостыне,
Я вновь живу – и жизнь моя светла.

Блаженна та, кто благость льет в другого
Доступными лишь им – ему и ей –
Видением и тайным смыслом слова.

Я слышу: “Верный мой, не сожалей
О том, что я была с тобой сурова”, –
И меркнет солнце от таких речей.

О Госпожа, с началом всех начал
Над нами ныне сущая по праву.
Там, в небесах, твою земную славу
Не пурпур и не жемчуг увенчал.

Я редкостнее чуда не встречал,
И, Бог свидетель, не одну оправу
Я так любил, но и уму и нраву
Я слезы и чернила расточал.

С небесной высоты тебе заметней,
Что одного я жажду неизменно:
Всегда встречать лучи прекрасных глаз.

Для примиренья распри многолетней
С отринутой ради тебя вселенной –
Моли, чтоб я скорее был у вас.

Питаю сердце тем, чего довольно
От господина моего имею.
Зальюсь слезами, вздрогнув, побледнею, –
Так от глубокой раны сердцу больно.

Но часто мне, простертому безвольно,
Является она. Нет схожих с нею!
И у моей постели – я не смею
Взглянуть! – она садится, сердобольна.

Лицом горячим чувствую прохладу
Руки, которой сердце так желало,
И речь ее приносит мне отраду:

– Не плачь по мне. Ужель ты плакал мало?
С отчаяньем и знанью нету сладу.
Будь жив и ты, как я не умирала.

Ни взгляда, ни лица, ни золотого
Сиянья головы ее склоненной.
Из уст ее, на небо вознесенной,
Никто не слышит ангельского слова.

Как я живу? – я удивляюсь снова.
Да я б и не жил, если б истомленной
Душе ниспослан не бывал Мадонной
Свиданья миг средь сумрака земного.

И как она внимательна при этом
К словам того, чьи муки так жестоки,
Под утро приходя к нему с приветом.

Когда же день забрезжит на востоке,
Она уходит, вспугнутая светом,
И влажны у нее глаза и щеки.

Быть может, сладкой радостью когда-то
Была любовь, хоть не скажу когда;
Теперь, увы! она – моя беда,
Теперь я знаю, чем она чревата.

Подлунной гордость, та, чье имя свято,
Кто ныне там, где свет царит всегда,
Мне краткий мир дарила иногда,
Но это – в прошлом. Вот она, расплата!

Смерть унесла мои отрады прочь,
И даже дума о душе на воле
Бессильна горю моему помочь.

Я плакал, но и пел. Не знает боле
Мой стих разнообразья: день и ночь
В глазах и на устах – лишь знаки боли.

Любовь и скорбь – двойная эта сила
Толкнула мой язык на ложный путь:
Сказать о милой то, что, правдой будь,
Кощунством бы невероятным было!

В том, что безмерных мук не облегчила,
Что утешеньем не согрела грудь,
Блаженную жестоко упрекнуть,
Чья плоть навеки хладным сном почила!

Слезам предел стараюсь положить…
Да будет в этот ад пред ней дорога
Закрыта! Жажду умереть и жить.

Она прекрасней, чем была, намного
И рада в сонме ангелов кружить
У ног всемилостивейшего Бога.

Когда она почила в Боге, встретил
Лик ангелов и душ блаженных лик
Идущую в небесный Град; и клик
Ликующий желанную приветил.

И каждый дух красу ее приметил
И вопрошал, дивясь: “Ужель то лик
Паломницы земной? Как блеск велик
Ее венца! Как лен одежды светел!..”

Обретшая одну из лучших доль,
С гостиницей расставшаяся бренной,
Оглянется порою на юдоль –

И, мнится, ждет меня в приют священный.
За ней стремлю всю мысль, всю мощь,
всю боль!
“Спеши!” – торопит шепот сокровенный.

От облика, от самых ясных глаз,
Которые когда-либо блистали,
От кос, перед которыми едва ли
Блеск золота и солнца не угас,

От рук ее, которые не раз
Строптивейших Амуру покоряли,
От легких стоп – они цветов не мяли,
От смеха – с ним гармония слилась, –

Я черпал жизнь у той, с кем ныне милость
Царя небес и вестников его.
А я стал наг, и все вокруг затмилось.

И утешенья жажду одного:
Чтоб, мысль мою прозрев, она добилась
Мне с нею быть – для счастья моего.

Я поминутно, мнится мне, внемлю
Послу Мадонны; шлет его, взывая;
И вот – во мне, вокруг – вся жизнь – иная,
А годы столь смирили мысль мою, –

Что сам себя едва я узнаю,
Все издавна привычное меняя,
Срок был бы счастлив знать, но роковая
Грань, чую, близко: я уж на краю.
О день блажен, когда тюрьму земную

Покину, свой покров раздранный сброшу,
Тяжелый, утлый, смертный; воспарю –
И, в черной тьме покинув жизни ношу,

Такой чистейшей выси возревную,
Что я Творца и Донну там узрю.

На крыльях мысли возношусь – и что же:
Нет-нет и к тем себя почти причту,
Кто обрели, покинув суету,
Сокровище, что всех земных дороже.

Порою стынет сердце в сладкой дрожи,
Когда уверен я, что слышу ту,
О ком скорблю: “Люблю тебя и чту, –
Ты внутренне другой и внешне – тоже”.

Меня к владыке своему она
Ведет, и я молю позволить впредь
Мне оба лика зреть – ее и Бога.

В ответ: “Твоя судьба предрешена.
Лет двадцать – тридцать нужно потерпеть.
Не падай духом – разве это много!”

Богатство наше, хрупкое как сон,
Которое зовется красотою,
До наших дней с такою полнотою
Ни в ком не воплощалось, убежден.

Природа свой нарушила закон –
И оказалась для других скупою,
(Да буду я с моею прямотою
Красавицами прочими прощен!)

Подлунная такой красы не знала,
И к ней не сразу пригляделись в мире,
Погрязшем в бесконечной суете.

Она недолго на земле сияла
И ныне мне, слепцу, открылась шире,
На радость незакатной красоте.

Суровость неги, мягкость отклоненья,
Вся – чистая любовь и состраданье,
Изящна и в презренье, – страсть; пыланье
Во мне умерить мнила, нет сомненья;

Речей ее светились выраженья
Достоинством и тонкостью – вниманье;
Цвет чистый, ключ красы, что в обаянье
Все низкие смывает помышленья;

Взор неземной, творящий персть блаженной,
То гордый, весь – запрет надежд и пыла,
То быстрый, мощь дарящих жизни бренной;

В чудесных этих измененьях было
Мне явлено, где корень неизменный
Спасенья, в коем иссякала сила.

Блаженный дух, ко мне, средь дум своих,
Склонявший взор, светлей, чем луч небесный,
Давая жизнь словам и вздохам песней
(Моя душа не забывает их),

Проходишь ты в видениях моих
Среди фиалок, рощицей прелестной,
Не женщина, но ангел бестелесный,
В своем сиянье сладостен и тих.

К Зиждителю ты возвратилась вновь,
Отдав земле прелестнейшее тело,
Твоя судьба в том мире высока.

Но за тобой ушла с земли Любовь
И Чистота, – и Солнце потускнело,
И Смерть впервые стала нам сладка.

Пичужка, ты поешь ли, улетая,
Или оплакиваешь то, что было,
Зимы и ночи близкой ждешь уныло,
Минувшей неги пору вспоминая;

Ты, как свои живые муки зная
Все, что меня не меньше истомило,
На грудь бы к безутешному склонила
Полет, с несчастным горестно стеная.

Не ведаю, равны ли мы в потере;
Оплакиваешь, мнится, ты живую;
Мне ж смерть и небо, жадны в равной мере.

Ввек уделили ночь и зиму злую, –
И вот с тобой в одной тоске и вере.
О сладостных и горьких днях горюю.