Стихи зарубежных поэтов

Повержен Лавр зеленый. Столп мой стройный!
Обрушился. Дух обнищал и сир.
Чем он владел, вернуть не может мир
От Индии до Мавра. В полдень знойный

Где тень найду, скиталец беспокойный?
Отраду где? Где сердца гордый мир?
Все смерть взяла. Ни злато, ни сапфир,
Ни царский трон – мздой не были б достойной

За дар двойной былого. Рок постиг!
Что делать мне? Повить чело кручиной –
И так нести тягчайшее из иг.

Прекрасна жизнь – на вид. Но день единый, –
Что долгих лет усильем ты воздвиг, –
Вдруг по ветру развеет паутиной.

Горящий узел, двадцать один год
За часом час меня сжимавший яро,
Рассекла смерть, – не знал я злей удара;
Но человек с печали не умрет.

Опять Амур мне воли не дает:
Другой силок в траве – и, сердцу кара,
Вновь искра разожгла огонь пожара
Так, что с трудом сыскал бы я исход.

Не помоги мне опытностью сила
Бывалых бед, сгорел бы я, сраженный,
Мгновенно вспыхнув, словно сук сухой.

Вторично смерть меня освободила,
Расторгнут узел, огнь угас, сметенный,
Пред ней и сила – в прах, и дар прямой.

Уходит жизнь – уж так заведено, –
Уходит с каждым днем неудержимо,
И прошлое ко мне непримиримо,
И то, что есть, и то, что суждено.

И позади, и впереди – одно,
И вспоминать, и ждать невыносимо,
И только страхом божьим объяснимо,
Что думы эти не пресек давно.

Все, в чем отраду сердце находило,
Сочту по пальцам. Плаванью конец:
Ладье не пересилить злого шквала.

Над бухтой буря. Порваны ветрила,
Сломалась мачта, изнурен гребец
И путеводных звезд как не бывало.

Зачем, зачем даешь себя увлечь
Тому, что миновалось безвозвратно,
Скорбящая душа? Ужель приятно
Себя огнем воспоминаний жечь?

Умильный взор и сладостная речь,
Воспетые тобой тысячекратно,
Теперь на небесах, и непонятно,
Как истиною можно пренебречь.

Не мучь себя, былое воскрешая,
Не грезой руководствуйся слепой,
Но думою, влекущей к свету рая, –

Ведь здесь ничто не в радость нам с тобой,
Плененным красотой, что, как живая,
По-прежнему смущает наш покой.

Покоя дайте мне, вы, думы злые:
Амур, Судьба и Смерть – иль мало их? –
Теснят повсюду, и в дверях моих,
Пусть мне и не грозят бойцы иные.

А сердце, – ты, как и во дни былые,
Лишь мне ослушно, – ярых сил каких
Не укрываешь, быстрых и лихих
Врагов моих пособник, не впервые?

В тебе Амур таит своих послов,
В тебе Судьба все торжества справляет,
И Смерть удар свой рушит надо мною –

Разбить остаток жизни угрожает;
В тебе и мыслям суетнейшим кров;
Так ты одно всех бед моих виною.

Глаза мои! – зашло то солнце, за которым
В нездешние края пора собраться нам…
Мы снова будем с ним, – оно заждалось там, –
Горюет, судит нас по нашим долгим сборам…

О слух мой – к ангельским теперь приписан хорам
Тот голос, более понятный небесам.
Мой шаг! – зачем, за той пускаясь по пятам,
Что окрыляла нас, ты стал таким нескорым?

Итак, зачем вы все мне дали этот бой?
Не я причиною, что убежала взгляда,
Что обманула слух, что отнята землей, –

Смерть – вот кого хулить за преступленье надо!
Того превознося смиренною хвалой,
Кто разрешитель уз, и после слез – отрада.

Лишь образ чистый, ангельский мгновенно
Исчез, великое мне душу горе
Пронзило – в мрачном ужасе, в раздоре.
Я слов ищу, да выйдет боль из плена.

Она в слезах и пенях неизменна:
И Донна знает, и Амур; опоре
Лишь этой верит сердце в тяжком споре
С томленьями сей жизни зол и тлена.

Единую ты, Смерть, взяла так рано;
И ты, Земля, земной красы опека,
Отныне и почиющей охрана, –

Что ты гнетешь слепого человека?
Светил любовно, нежно, осиянно
Свет глаз моих – и вот угас до века.

Она во цвете жизни пребывала,
Когда Амур стократ сильнее нас,
Как вдруг, прекрасна без земных прикрас,
Земле убор свой тленный завещала

И вознеслась горе без покрывала, –
И с той поры я вопрошал не раз:
Зачем не пробил мой последний час –
Предел земных и вечных дней начало,

С тем чтобы радостной души полет
За ней, терзавшей сердце безучастьем,
Освободил меня от всех невзгод?

Однако свой у времени отсчет…
А ведь каким бы это было счастьем –
Не быть в живых сегодня третий год!

Коль скоро бог любви былой завет
Иным наказом не заменит вскоре,
Над жизнью смерть восторжествует в споре, –
Желанья живы, а надежда – нет.

Как никогда, страшусь грядущих бед,
И прежнее не выплакано горе,
Ладью житейское терзает море,
И ненадежен путеводный свет.

Меня ведет мираж, а настоящий
Маяк – в земле, верней, на небесах,
Где ярче светит он душе скорбящей,

Но не глазам, – они давно в слезах,
И скорбь, затмив от взора свет манящий,
Сгущает ранний иней в волосах.

Поют ли жалобно лесные птицы,
Листва ли шепчет в летнем ветерке,
Струи ли с нежным рокотом в реке,
Лаская брег, гурлят, как голубицы, –

Где б я ни сел, чтоб новые страницы
Вписать в дневник любви, моей тоске
Родные вздохи вторят вдалеке,
И тень мелькнет живой царицы.

Слова я слышу… “Полно дух крушить
Безвременно печалию, – шепнула, –
Пора от слез ланиты осушить!

Бессмертье в небе грудь моя вдохнула,
Его ль меня хотел бы ты лишить?
Чтоб там прозреть, я здесь глаза сомкнула”

Не знаю края, где бы столь же ясно
Я видеть то, что видеть жажду, мог
И к небу пени возносить всечасно,
От суеты мирской, как здесь, далек;

Где столько мест, в которых безопасно
Вздыхать, когда для вздохов есть предлог, –
Должно быть, как на Кипре ни прекрасно,
И там подобный редкость уголок.

Все полно здесь к любви благоволенья,
Все просит в этой стороне меня
Хранить любовь залогом утешенья.

Но ты, душа в обители спасенья,
Скажи мне в память рокового дня,
Что мир достоин моего презренья.

Как часто от людей себя скрываю –
Не от себя ль? – в своей пустыне милой
И слезы на траву, на грудь роняю,
Колебля воздух жалобой унылой!

Как часто я один мечту питаю,
Уйдя и в глушь, и в тень, и в мрак застылый,
Ее, любовь мою, ищу и чаю,
Зову от властной смерти всею силой!

То – нимфа ли, богиня ли иная –
Из ясной Сорги выходя, белеет
И у воды садится, отдыхая;

То, вижу, между сочных трав светлеет,
Цветы сбирая, как жена живая,
И не скрывает, что меня жалеет.

Ты смотришь на меня из темноты
Моих ночей, придя из дальней дали:
Твои глаза еще прекрасней стали,
Не исказила смерть твои черты.

Как счастлив я, что скрашиваешь ты
Мой долгий век, исполненный печали!
Кого я вижу рядом? Не тебя ли,
В сиянии нетленной красоты

Там, где когда-то песни были данью
Моей любви, где плачу я, скорбя,
Отчаянья на грани, нет – за гранью?

Но ты приходишь – и конец страданью:
Я различаю по шагам тебя,
По звуку речи, лику, одеянью.

Ты красок лик невиданный лишила,
Ты погасила, Смерть, прекрасный взгляд,
И опустел прекраснейший наряд,
Где благородная душа гостила.

Исчезло все, что мне отрадно было,
Уста сладкоречивые молчат,
И взор мой больше ничему не рад,
И слуху моему ничто не мило.

Но, к счастью, утешенье вновь и вновь
Приносит мне владычица моя –
В другие утешенья я не верю.

И если б свет и речь Мадонны я
Мог воссоздать, внушил бы я любовь
Не то что человеку – даже зверю.

Столь краток миг, и дума столь быстра,
Которые почиющую в Боге
Являют мне, что боль сильней подмоги;
Но счастлив я – судьба ко мне добра.

Амур, все тот же деспот, что вчера,
Дрожит, застав Мадонну на пороге
Моей души: черты ее не строги,
И роковою негой речь щедра.

Величественной госпожой, живая,
Она вступает в сердце – и тогда
Оно светлеет, вновь открыто свету.

И ослепленная душа, вздыхая,
Ликует: “О великий час, когда
Твой взор открыл пред ней дорогу эту!”

Не слышал сын от матери родной,
Ни муж любимый от супруги нежной
С такой заботой, зоркой и прилежной,
Преподанных советов: злой виной

Не омрачать судьбы своей земной –
Какие, малодушный и мятежный,
Приемлю я от той, что, в белоснежный
Одета свет, витает надо мной

В двойном обличье: матери и милой.
Она трепещет, молит и горит,
К стезе добра влечет и нудит силой –

И, ей подвигнут, вольный дух парит;
И мир мне дан с молитвой легкокрылой,
Когда святая сердцу говорит.

Коль скоро вздохов теплую волну,
Знак милости ко мне моей богини,
Что пребывает на земле поныне,
Ступает, любит, если верить сну,

Я описать сумел бы, не одну
Зажгла бы душу речь о благостыне,
Сопутствующей мне в земной пустыне, –
А вдруг назад иль влево поверну.

На истинный, на правый путь подъемлет
Меня призыв ее благой и нежный,
И я, высоким попеченьем горд,

К совету преклоняю слух прилежный,
И если камень ей при этом внемлет,
И он заплачет, как бы ни был тверд.

Сеннуччо мой! Страдая одиноко,
Тобой покинут, набираюсь сил:
Из тела, где плененным, мертвым был,
Ты, гордый, поднялся в полет высоко.

Два полюса зараз объемлет око,
Дугообразный плавный ход светил;
Зришь малость, что наш кругозор вместил, –
Рад за тебя, скорблю не столь глубоко.

Скажи, прошу усердно, в третьей сфере
Гвиттоне, Чино, Данту мой поклон –
И Франческино; прочим – в равной мере.

А Донне передай, сколь удручен,
Живу в слезах; тоска, как в диком звере;
Но дивный лик, святыня дел – как сон.

Моих здесь воздух полон воздыханий;
Нежна холмов суровость вдалеке;
Здесь рождена державшая в руке
И сердце – зрелый плод, и цветик ранний;

Здесь в небо скрылась вмиг – и чем нежданней,
Тем все томительней искал в тоске
Ее мой взор; песчинок нет в песке,
Не смоченных слезой моих рыданий.

Нет здесь в горах ни камня, ни сучка,
Ни ветки или зелени по склонам,
В долинах ни травинки, ни цветка;

Нет капельки воды у ручейка,
Зверей нет диких по лесам зеленым,
Не знающих, как скорбь моя горька.

Свой пламенник, прекрасней и ясней
Окрестных звезд, в ней небо даровало
На краткий срок земле; но ревновало
Ее вернуть на родину огней.

Проснись, прозри! С невозвратимых дней
Волшебное спадает покрывало.
Тому, что грудь мятежно волновало,
Сказала “нет” она. Ты спорил с ней.

Благодари! То нежным умиленьем,
То строгостью она любовь звала
Божественней расцвесть над вожделеньем.

Святых искусств достойные дела
Глаголом гимн творит, краса – явленьем:
Я сплел ей лавр, она меня спасла!