Стихи зарубежных поэтов

Возможно, скажут мне, что, славя ту,
Кому я поклоняюсь в этом мире,
Преувеличить позволяю лире
Ум, благородство, тонкость, красоту.

Однако я упреки отмету,
Петь недостойный о моем кумире:
Пусть скептики глаза откроют шире,
Они поймут свою неправоту.

Не сомневаюсь в их суде едином:
“Он вознамерился достичь того,
Что трудно Смирне, Мантуе, Афинам”.

Недостижимо это божество
Для песен: будь себе я господином,
О ней бы не писал я ничего.

Нельзя представить, сколь щедра Природа
И Небеса, ее не увидав,
Кто, солнцем для меня навеки став,
Затмила все светила небосвода.

Не следует откладывать прихода:
Оставя худших, лучших отобрав,
Их первыми уносит Смерть стремглав, –
Увы, за нею выбора свобода.

Не опоздай – и ты утешишь взгляд
Соединением в одном творенье
Всех добродетелей и всех красот

И скажешь, что стихи мои молчат,
Что мой несчастный разум в ослепленье.
Кто не успеет, много слез прольет.

Я вспомню этот день – и цепенею:
Я вижу вновь прощальный скорбный взгляд
Мадонны – и отчаяньем объят.
И рад бы все забыть, да не умею.

Печальный образ слит с душой моею,
И кроткий взор навеки будет свят.
Я чувствовал: забавы ей претят,
И страх неясный властвует над нею.

Привычной живости исчез и след,
Цвета одежд печальны и бледны,
Цветы и песни преданы забвенью.

Я это помню – и покоя нет.
Мрачны предчувствия, тревожны сны.
Дай Бог, чтоб их питало заблужденье.

В разлуке ликом ангельским давно ли
Меня во сне умела утешать
Мадонна? Где былая благодать?
Тоску и страх унять в моей ли воле?

Все чаще сострадания и боли
Мне мнится на лице ее печать,
Все чаще внемлю то, что согревать
Надеждой грудь мою не может боле.

“Ты помнишь, не забыл вечерний час, –
Мне говорит любимая, – когда
Уход поспешный мой тебя обидел?

Я не могла сказать тебе тогда
И не хотела, что в последний раз
Ты на земле меня в тот вечер видел”.

Сон горестный! Ужасное виденье!
Безвременно ль родимый свет угас?
Ударил ли разлуки страшный час –
С тобой, мое земное провиденье.

Надежда, мир, отрада, огражденье?
Что ж, не посла я слышу грозный глас?
Ты ж весть несешь!.. Но да не будет! Спас
Тебя Господь, и лживо наважденье!

Я чаю вновь небесный лик узреть,
Дней наших солнце, славу нам родную,
И нищий дух в лучах его согреть.

Покинула ль блаженная земную
Прекрасную гостиницу – ревную.
О, смерти, Боже! Дай мне умереть!

Смущенный духом, то пою, то плачу,
И маюсь, и надеюсь. Скорбный слог
И тяжкий вздох – исход моих тревог.
Все силы сердца я на муки трачу.

Узнают ли глаза мои удачу
И светом звезд насытится зрачок,
Как прежде, – или нет назад дорог
И в вечном плаче я мученье спрячу?

Коль звездам слиться с небом суждено,
Пусть мой удел их больше не тревожит –
Они мне солнцем будут все равно.

Я мучаюсь, и страх мученья множит.
С дороги сбился разум мой давно
И верного пути найти не может.

О сладкий взгляд, о ласковая речь,
Увижу ль я, услышу ли вас снова?
О злато кос, пред кем Любовь готова
Заставить сердце кровию истечь!

О дивный лик, с кем так страшусь я встреч,
Чья власть ко мне враждебна и сурова!
О тайный яд любовного покрова,
Назначенного не ласкать, но жечь!

Едва лишь нежный и прелестный взор,
Где жизнь моя и мысль моя пьют сладость,
Пристойный дар пошлет мне иногда, –

Как тотчас же спешит во весь опор,
Верхом и вплавь, отнять и эту радость _
Фортуна, мне враждебная всегда.

Я о моей врагине тщетно жду
Известий. Столько для догадок пищи,
Но сердце упований пепелище
Напоминает. Я с ума сойду.

Иным краса уж принесла беду,
Она же их прекраснее и чище,
И, может, небо прочит ей в жилище
Господь, чтоб сделать из нее звезду,

Нет, солнце. И тогда существованье
Мое – чреда неистощимых бед –
Пришло к концу. О злое расставанье,

Зачем любимой предо мною нет?
Исчерпано мое повествованье,
Мой век свершился в середине лет.

Любовникам счастливым вечер мил,
А я ночами плачу одиноко,
Терзаясь до зари вдвойне жестоко, –
Скорей бы день в свои права вступил!

Нередко утро лаской двух светил
Согрето, словно сразу два востока
Лучи свои зажгли, чаруя око,
И небо свет земной красы пленил,

Как некогда, в далекий день весенний,
Когда впервые лавр зазеленел,
Который мне дороже всех растений.

Я для себя давно провел раздел –
И ненавистна мне пора мучений
И любо то, что ей кладет предел.

О, если бы я мог обрушить гнев
На ту, чей взгляд меня разит и слово,
И кто, явившись, исчезает снова,
Бежит, чтоб я скорбел, осиротев,

И кто, душой усталой овладев,
Ее казнит и мучит столь сурово,
Что в бедном сердце вместо сна благого
Вдруг просыпается жестокий лев.

Успел стократ погибель испытать я,
Но, сбросив плоть, мой дух стремится к той,
Чье равнодушье тяжелей проклятья.

Непостижимое передо мной:
Когда он с плачем тянет к ней объятья,
Увы, невозмутим ее покой.

Прекрасные черты, предел моих желаний,
Глядеть бы и глядеть на этот дивный лик,
Не отрывая глаз, но в некий краткий миг
Был образ заслонен движеньем нежной длани.

Мой дух, трепещущий, как рыба на кукане,
Привязанный к лицу, где блага свет велик,
Не видел ничего, когда тот жест возник,
Как не узреть птенцу тенета на поляне.

Но зрение мое, утратив свой предмет,
К виденью красоты, как бы во сне, открыло
Дорогу верную, без коей жизни нет.

Передо мной лицо и длань как два светила,
Какой невиданный, какой волшебный свет!
Подобной сладости непостижима сила.

Искрились ясных глаз живые свечи,
Меня касаясь нежностью лучей,
Из недр глубоких сердца, как ручей,
Ко мне струились ласковые речи.

Теперь все это далеко-далече,
Но жгут воспоминанья горячей:
Был переменчив свет ее очей
И всякий раз иным бывал при встрече.

С привычным не разделаться никак:
Двойных услад душа не знала прежде
И не могла соблазна побороть.

Она, отведав незнакомых благ,
То в страхе пребывала, то в надежде,
Готовая мою покинуть плоть.

Всегда желал я жить в уединенье
(Леса, долины, реки это знают),
Умов, что к небу путь загромождают,
Глухих и темных душ презрев общенье.

Пришло б не там желаньям исполненье,
Где сны Тосканы негу навевают,
А где холмы сочувственно внимают
В тени у Сорги плач мой или пенье.

Но вот судьба враждебна постоянно,
В плену томит, где вижу, негодуя,
Сокровище в грязи, а грязь бездонна.

И пишущую руку так нежданно
Балует – и права; ей заслужу я:
Амур то видит, знаю я – и Донна.

Мне взор предстал далекою весною
Прекрасный – два Амуровых гнезда,
Глаза, что сердце чистой глубиною
Пленили, – о счастливая звезда!

Любимую нигде и никогда
Затмить не сможет ни одна собою,
Ни даже та, из-за кого беда
Смертельная обрушилась на Трою,

Ни римлянка, что над собой занесть
Решилась в гневе благородном сталь,
Ни Поликсена и ни Ипсипила.

Она прекрасней всех – Природы честь,
Моя отрада; только очень жаль,
Что мир на миг и поздно посетила.

Той, что мечтает восхищать сердца
И жаждет мудростью себя прославить
И мягкостью, хочу в пример поставить
Любовь мою – нет лучше образца.

Как жить достойно, как любить Творца, –
Не подражая ей, нельзя представить,
Нельзя себя на правый путь наставить,
Нельзя его держаться до конца.

Возможно говор перенять, звучащий
Столь нежно, и молчанье, и движенья,
Имея идеал перед собой.

И только красоте ее слепящей
Не научиться, ибо от рожденья
Она дана иль не дана судьбой.

– Жизнь – это счастье, а утратить честь –
Мне кажется, не столь большое горе.
– Нет! Если честь несвойственна синьоре,
То в ней ничто нельзя за благо счесть.

Она мертва – пусть даже пламя есть
В ее измученном и скорбном взоре.
Дорога жизни в тягостном позоре
Страшней, чем смерть и чем любая месть.

Лукрецию бы я не осуждала,
Когда б она без помощи кинжала
В великой скорби казнь свою нашла. –

Подобных философий очень много,
Все низменны, и лишь одна дорога
Уводит нас от горечи и зла.

Высокая награда, древо чести,
Отличие поэтов и царей,
Как много горьких и счастливых дней
Ты для меня соединила вместе!

Ты госпожа – и честь на первом месте
Поставила, и что любовный клей
Тебе, когда защитою твоей
Пребудет разум, неподвластный лести?

Не в благородство крови веришь ты,
Ничтожна для тебя его цена,
Как золота, рубинов и жемчужин.

Что до твоей высокой красоты,
Она тебе была бы неважна,
Но чистоте убор прекрасный нужен.

Безжалостное сердце, дикий нрав
Под нежной, кроткой, ангельской личиной
Бесславной угрожают мне кончиной,
Со временем отнюдь добрей не став.

При появленье и при смерти трав,
И ясным днем, и под луной пустынной
Я плачу. Жребий мой тому причиной,
Мадонна и Амур. Иль я не прав?

Но я отчаиваться не намерен,
Я знаю, малой капли образец,
Точившей мрамор и гранит усердьем.

Слезой, мольбой, любовью, я уверен,
Любое можно тронуть из сердец,
Покончив навсегда с жестокосердьем.

Синьор, я вечно думаю о Вас,
И к Вам летит мое любое слово;
Моя судьба (о, как она сурова!)
Влечет меня и кружит каждый час.

И жар любви все так же не угас –
Я жду давно конца пути земного,
Два светоча я призываю снова,
Как призывал их прежде много раз.

Мой господин, моя благая Донна,
Свободы мне на свете больше нет,
Собою сам навеки я наказан:

Зеленый Лавр – и гордая Колонна, –
К одной прикован я пятнадцать лет,
К другому – восемнадцать лет привязан.

Увы, прекрасный лик! Сладчайший взгляд!
Пленительность осанки горделивой!
Слова, что ум, и дикий, и кичливый,
Смиряя, мощным жалкого творят!

Увы и нежный смех! Пускай пронзят
Его струи – была бы смерть счастливой!
Дух царственный, не в поздний век и лживый
Ты властвовал бы, высоко подъят.

Пылать мне вами и дышать мне вами:
Весь был я ваш; и ныне, вас лишенный,
Любую боль я б ощутил едва.

Вы полнили надеждой и мечтами
Разлуки час с красой одушевленной:
Но ветер уносил ее слова.