Стихи зарубежных поэтов

Я после долгих лет бежал из плена
Любовного – и, дамы, без конца
Рассказывать могу, как беглеца
Расстроила такая перемена.

Внушало сердце мне, что, несомненно,
Одно не сможет жить, как вдруг льстеца
Встречаю, кто любого мудреца
Предательством поставит на колена.

И вот уже, вздыхая о былом,
Я говорил: “Был сладостнее гнет.
Чем воля”, – и цепей алкал знакомых.

Я слишком поздно понял свой просчет
И, пленник вновь, теперь с таким трудом
Невероятный исправляю промах.

В колечки золотые ветерок
Закручивал податливые пряди,
И несказанный свет сиял во взгляде
Прекрасных глаз, который днесь поблек,

И лик ничуть, казалось, не был строг –
Иль маска то была, обмана ради? –
И дрогнул я при первой же осаде
И уберечься от огня не смог.

Легко, как двигалась она, не ходит
Никто из смертных; музыкой чудесной
Звучали в ангельских устах слова.

Живое солнце, светлый дух небесный
Я лицезрел… Но рана не проходит,
Когда теряет силу тетива.

Красавица, избранная тобою,
Внезапно нас покинула – и смело,
Как я надеюсь, в небо улетела:
Жила столь милой, тихою такою.

Тебе ж пора, взяв крепкою рукою
Ключи от сердца, коими владела,
За ней – прямой стезею – до предела.
Пусть не тягчим ты ношею земною;

От главной ты избавлен, хоть нежданно,
Теперь легко от прочих отрешиться,
Как страннику, обретшему свободу.

Ты видишь ныне: к смерти все стремится,
Что создано; душе идти желанно
Без груза к роковому переходу.

Рыдайте, дамы. Пусть Амур заплачет.
Влюбленные, последний пробил час
Того, кто на земле прославил вас,
Кто сам любил и знал, что это значит.

Пусть боль моя стыдливо слез не прячет,
Пускай сухими не оставит глаз:
Умолк певца любви волшебный глас,
И новый стих уже не будет начат.

Настройтесь, песни, на печальный лад,
Оплакивая смерть мессера Чино.
Пистойцы, плачьте все до одного!

Рыдай, Пистойя, вероломный град,
Что сладкогласного лишился сына!
Ликуйте, небеса, приняв его!

– Пиши, – Амур не раз повелевал, –
Поведай всем по праву очевидца,
Как волею моей белеют лица,
Как жизнь дарю, сражая наповал.

Ты тоже умирал и оживал,
И все же мне пришлось с тобой проститься:
Ты знал, чем от меня отгородиться,
Но я настиг тебя, не сплоховал.

И если, взор, в котором я однажды
Предстал тебе, чтобы в груди твоей
Создать редут, построить чудо-крепость,

Сопротивленье превратил в нелепость,
Быть может, слезы из твоих очей
Исторгну вновь – и не умру от жажды.

Едва допущен в сердце пылким зреньем
Прекрасный образ, вечный победитель,
Сил жизненных растерянный блюститель
Всегда врасплох застигнут выдвореньем;

Усугубляя чудо повтореньем,
Изгнанник во враждебную обитель
Вторгается, неумолимый мститель,
И там грозит он тоже разореньем;

Влюбленные похожи друг на друга,
Когда в обоих жизненная сила
Обители свои переменила

И смертный вред обоим причинила;
И распознать невелика заслуга
Печальный признак моего недуга.

Когда бы чувства, полнящие грудь,
Могли наполнить жизнью эти строки,
То, как бы люди ни были жестоки,
Я мог бы жалость в каждого вдохнуть.

Но ты, сумевший мой булат согнуть,
Священный взор, зачем тебе упреки
Мои нужны и горьких слез потоки,
Когда ты в сердце властен заглянуть!

Лучу неудержимому подобен,
Что в дом заглядывает поутру,
Ты знаешь, по какой томлюсь причине.

Мне верность – враг, и тем сильней Петру
Завидую в душе и Магдалине,
И только ты понять меня способен.

Я так устал без устали вздыхать,
Измученный тщетою ожиданья,
Что ненавидеть начал упованья
И о былой свободе помышлять.

Но образ милый не пускает вспять
И требует, как прежде, послушанья,
И мне покоя не дают страданья –
Впервые мной испытанным под стать.

Когда возникла на пути преграда,
Мне собственных не слушаться бы глаз:
Опасно быть душе рабою взгляда.

Чужая воля ей теперь указ,
Свобода в прошлом. Так душе и надо,
Хотя она ошиблась только раз.

О высший дар, бесценная свобода,
Я потерял тебя и лишь тогда,
Прозрев, увидел, что любовь – беда,
Что мне страдать все больше год от года.

Для взгляда после твоего ухода
Ничто рассудка трезвого узда:
Глазам земная красота чужда,
Как чуждо все, что создала природа.

И слушать о других, и речь вести –
Не может быть невыносимей муки,
Одно лишь имя у меня в чести.

К любой другой заказаны пути
Для ног моих, и не могли бы руки
В стихах другую так превознести.

Любезный Орсо, вашего коня
Держать, конечно, можно на аркане,
Но кто удержит дух, что рвется к брани,
Бесчестия чураясь, как огня?

Не жалуйтесь, бездействие кляня.
Вы здесь, а он давно на поле брани,
И пусть вы недвижимы – на ристанье
Он – впереди, всех прочих обгоня.

Гордитесь тем, что он на людном месте
В урочный час и с тем вооруженьем,
Что кровь и возраст и любовь дарует,

Глася, что он горит желаньем чести,
А господин его воображеньем
С ним слитый, в одиночестве горюет.

Надежды лгут, и, в торжестве обмана
Уверясь не однажды, как и я,
Примите мой совет – ведь мы друзья –
О высшем благе помнить непрестанно.

Земная жизнь – как вешняя поляна,
Где прячется среди цветов змея:
Иные впечатленья бытия
Для наших душ – подобие капкана.

Чтоб раньше, чем придет последний час,
Душа покой нашла, чуждайтесь правил
Толпы: ее пример погубит вас.

Меня поднимут на смех: Позабавил!
Зовешь на путь, что сам терял не раз
И вновь – еще решительней – оставил.

И то окно светила моего,
Какое солнцу в час полдневный мило,
И то, где злой борей свистит уныло
Среди зимы, когда вокруг мертво;

И камень – летом любит на него
Она присесть одна, всегда любила;
И все края, где тень ее скользила
И где ступало это божество;

И место и пора жестокой встречи,
Будящая живую рану снова
В тот день, который муку мне принес;

И образ дорогой, и слово в слово
Отпечатленные душою речи, –
Меня доводят каждый раз до слез.

Увы, любого ждет урочный час,
И мы бессильны изменить природу
Неумолимой той, кому в угоду
Недолго мир скорбит, лишившись нас.

Еще немного – и мой день погас,
Но, продлевая вечную невзгоду,
Амур не отпускает на свободу,
Привычной дани требуя у глаз.

Я знаю хорошо, что годы кратки, –
И сила чародейного искусства
Едва ли больше помогла бы мне.

Два семилетия враждуют чувства
И разум – и победа в этой схватке
Останется на лучшей стороне.

Когда поднес, решившись на измену,
Главу Помпея Риму Птолемей,
Притворно Цезарь слезы лил над ней, –
Так воплотило слово эту сцену.

И Ганнибал, когда он понял цену
Чужих побед, обманывал людей
Наигранной веселостью своей,
И смех его был страшен Карфагену.

Так чувства каждый человек таит,
Прибегнув к противоположной маске,
Приняв беспечный или мрачный вид.

Когда играют радужные краски
В моих стихах, то это говорит
О том, что чувства не хотят огласки.

Успеха Ганнибал, победе рад,
Не смог развить, на лаврах почивая, –
Так пусть его ошибка роковая
Научит вас не опускать булат.

Медведица, лишившись медвежат
При памятной пастьбе под небом мая,
Рычит, клыки и когти обнажая,
Что местью нам кровавою грозят.

Она не успокоится, поверьте,
Не погребет себя в своей берлоге,
Спешите же туда, куда зовет

Вас воинское счастье – по дороге,
Что на тысячелетья после смерти
Вам по заслугам славу принесет.

Пандольфо, и в неопытные лета,
Когда еще не пробил славы час,
Кто близко видел вас хотя бы раз,
С надеждой ждали вашего расцвета.

И я, у сердца попросив совета,
Чтоб образ ваш вовеки не погас,
Спешу прославить на бумаге вас,
Не зная средства лучшего, чем это.

Кто Цезарю бессмертный дал венец?
Кто Африканца, Павла и Марцелла
Увековечил? Кто? Какой творец?

Доныне слава их не отгремела,
Так пусть перу завидует резец, –
Ведь только наших рук бессмертно дело.

От этих глаз давно бежать бы прочь –
Бессмысленны надежды на пощаду,
На то, что прекратят они осаду,
Что сердцу можно чем-нибудь помочь.

Пятнадцатый уж год, как день и ночь
Они сияют внутреннему взгляду,
Слепя меня куда сильней, чем смладу,
И мне сиянья их не превозмочь.

Повсюду предо мной горит упорно,
Куда ни гляну, этот свет слепящий
Или другой, зажженный этим, свет.

Единый лавр разросся пышной чащей,
Где заблудился я, бредя покорно
За недругом моим Амуром вслед.

Благое место, где в один из дней
Любовь моя стопы остановила
И взор ко мне священный обратила,
Что воздуха прозрачного ясней

(Алмаз уступит времени скорей,
Чем позабуду я, как это было:
Поступок милый никакая сила
Стереть не сможет в памяти моей),

К тебе вернуться больше не сумею
Я без того, чтоб не склониться низко,
Ища следы – стопы прекрасной путь.

Когда Амуру благородство близко,
Сеннуччо, попроси при встрече с нею
Хоть раз вздохнуть или слезу смахнуть.

Предательскою страстью истомленный,
Я вновь спешу туда – в который раз! –
Где я увидел свет любимых глаз,
За столько лет впервые благосклонный.

И в сладостные думы погруженный
О нем, который в думах не погас,
Я от всего иного тот же час
Освобождаюсь, умиротворенный.

Поутру, в полночь, вечером и днем
Я внемлю нежный голос в тишине,
Которого никто другой не внемлет,

И, словно дуновенье рая в нем,
Он утешение приносит мне –
И сердце радость тихая объемлет.

Опять я шел, куда мой бог-гонитель
Толкал, – куда приводит каждый день, –
дух в сталь замкнув, с оглядкой, – как воитель,
Засаду ждущий, скрытых стрел мишень.

Я озирал знакомую обитель.
Вдруг на земле нарисовалась тень
Ее чей дух – земли случайный житель,
Чья родина – блаженных в небе сень.

“К чему твой страх?” – едва сказал в душе я,
Как луч двух солнц, под коим, пламенея,
Я в пепл истлел, сверкнул из милых глаз.

Как молнией и громовым ударом,
Был ослеплен и оглушен зараз
Тем светом я – и слов приветных даром.