Стихи зарубежных поэтов
Бессмысленно теряя дни за днями,
Ночами бредя той, кого люблю,
Из-за которой столько я терплю,
Заворожен прекрасными чертами,
Господь, молю – достойными делами,
Позволь, свое паденье искуплю
И дьявола немало посрамлю
С его вотще сплетенными сетями.
Одиннадцатый на исходе год
С тех пор, как я томлюсь под гнетом злым,
Отмеченный жестокою печатью.
Помилуй недостойного щедрот,
Напомни думам сбивчивым моим,
Как в этот день ты предан был распятью.
Когда, являя знаки нетерпенья,
Смыкая взор, качая головой
Иль торопясь быстрей любой другой
Избавиться от даней преклоненья,
Могли бы вы бежать без сожаленья
Из груди, где разросся лавр младой
Листвой любви, – я б счел побег такой
Естественным итогом отвращенья.
В сухой земле изысканный росток
Не может жить – и тянется законно
Куда-нибудь, где край не так суров;
Но так как вам не позволяет рок
Уйти отсюда, – постарайтесь, Донна,
Не вечно ненавидеть этот кров.
Я не был к нападению готов,
Не знал, что пробил час моей неволи,
Что покорюсь Амуру – высшей воле,
Еще один среди его рабов.
Не верилось тогда, что он таков –
И сердце стойкость даже в малой доле
Утратит с первым ощущеньем боли.
Удел самонадеянных суров!
Одно – молить Амура остается:
А вдруг, хоть каплю жалости храня,
Он благосклонно к просьбе отнесется.
Нет, не о том, чтоб в сердце у меня
Умерить пламя, но пускай придется
Равно и ей на долю часть огня.
Завидев левый брег в Тирренском море,
Где стонут волны неумолчным стоном,
Листву, давно мне ставшую законом,
Там распознал я вдруг с тоской во взоре.
Напомнив кудри, светлые на горе,
Амур повлек меня к заветным склонам,
Там был ручей, невидимый в зеленом,
И я в него, как мертвый, рухнул вскоре.
Среди холмов, не знающих тревоги,
Ожить мне стыд помог в моем уделе,
И я бы не хотел другой подмоги.
Я жил, не осушая глаз, доселе,
А лучше было промочить мне ноги,
Когда бы только мне везло в апреле.
Священный город ваш, любезный Богу,
Меня терзает за проступок мой,
“Одумайся!” – крича, и мне прямой
Путь указует к светлому чертогу.
Другая дума тут же бьет тревогу
И говорит: “Куда бежишь? Постой,
Давно не видясь с нашей госпожой,
Ты что – нарочно к ней забыл дорогу?”
Речами душу леденит она,
Как человеку – смысл недоброй вести,
Когда внезапно весть принесена.
И снова первая уже на месте
Второй. Когда же кончится война?
Кто победит из них на поле чести?
Я понимал, Амур, – любовь сильней,
Чем осмотрительность с любовью в споре,
Ты лгал не раз со мною в разговоре,
Ты цепкость доказал твоих когтей.
Но как ни странно, это мне ясней
Теперь, когда, несчастному на горе,
Ты о себе напомнил в бурном море
Меж Эльбой и Тосканою моей.
Под странника безвестного личиной
Я от тебя бежал, и волн гряда
Вставала за грядою над пучиной,
И вдруг – твоих посланников орда
И дружный хор над бездною пустынной:
“Стой! От судьбы не скрыться никуда!”
Я изнемог от безответных дум –
Про то, как мысль от дум не изнеможет
О вас одной; как сердце биться может
Для вас одной; коль день мой столь угрюм
И жребий пуст – как жив я; как мой ум
Пленительной привычки не отложит
Мечтать о вас, а лира зовы множит,
Чтоб брег морской – прибоя праздный шум.
И как мои не утомились ноги
Разыскивать следы любимых ног,
За грезою скитаясь без дороги?
И как для вас я столько рифм сберег? –
Которые затем порой не строги,
Что был Амур к поэту слишком строг.
Язвительны прекрасных глаз лучи,
Пронзенному нет помощи целебной
Ни за морем, ни в силе трав волшебной.
Болящему от них – они ж врачи.
Кто скажет мне: “Довольно, замолчи!
Все об одной поет твой гимн хвалебный!” –
Пусть не меня винит, – их зной враждебный,
Что иссушил другой любви ключи.
Творите вы, глаза, непобедимым
Оружие, что точит мой тиран,
И стонут все под игом нестерпимым.
Уж в пепл истлел пожар сердечных ран;
Что ж день и ночь лучом неотвратимым
Вы жжете грудь? И петь вас – я ж избран.
Амур, прибегнув к льстивому обману,
Меня в темницу древнюю завлек
И ключ доверил, заперев замок,
Моей врагине, моему тирану.
Коварному осуществиться плану
Я сам по легковерию помог.
Бежать! – но к горлу подступил комок,
Хочу воспрять – и страшно, что воспряну.
И вот гремлю обрывками цепей,
В глазах потухших можно без запинки
Трагедию прочесть души моей.
Ты скажешь, не увидев ни кровинки
В моем лице: “Он мертвеца бледней –
Хоть нынче по нему справляй поминки!”
Меж созданных великим Поликлетом
И гениями всех минувших лет –
Меж лиц прекрасных не было и нет
Сравнимых с ним, стократно мной воспетым,
Но мой Симоне был в раю – он светом
Иных небес подвигнут и согрет,
Иной страны, где та пришла на свет,
Чей образ обессмертил он портретом.
Нам этот лик прекрасный говорит,
Что на Земле – небес она жилица,
Тех лучших мест, где плотью дух не скрыт,
И что такой портрет не мог родиться,
Когда художник с неземных орбит
Сошел сюда – на смертных жен дивиться.
Когда, восторгом движимый моим,
Симоне замышлял свое творенье,
О если б он, в высоком устремленье,
Дал голос ей и дух чертам живым.
Я гнал бы грусть, приглядываясь к ним
Что любо всем, того я ждал в волненье,
Хотя дарит она успокоенье
И благостна, как божий херувим.
Беседой с ней я часто ободрен
И взором неизменно благосклонным.
Но все без слов… А на заре времен
Богов благословлял Пигмалион.
Хоть раз бы с ней блаженствовать, как он
Блаженствовал с кумиром оживленным.
Когда любви четырнадцатый год
В конце таким же, как вначале, будет,
Не облегчит никто моих невзгод,
Никто горячей страсти не остудит.
Амур вздохнуть свободно не дает
И мысли к одному предмету нудит,
Я изнемог: мой бедный взгляд влечет
Все время та, что скорбь во мне лишь будит.
Я потому и таю с каждым днем,
Чего не видит посторонний взор,
Но не ее, что шлет за мукой муку.
Я дотянул с трудом до этих пор;
Когда конец – не ведаю о том,
Но с жизнью чую близкую разлуку.
Устав под старым бременем вины
И тягостной привычки, средь дороги
Боюсь упасть, боюсь, откажут ноги
И попаду я в лапы сатаны.
Бог низошел мне в помощь с вышины,
И милостив был лик, дотоле строгий,
Но он вознесся в горние чертоги,
И там его черты мне не видны.
А на земле гремит глагол доныне:
“Вот правый путь для страждущих в пустыне,
Презрев земное, обратись ко мне!”
Какая милость и любовь какая
Мне даст крыла, чтоб, землю покидая,
Я вечный мир обрел в иной стране?
Моей любви усталость не грозила
И не грозит, хотя на мне самом
Все больше с каждым сказывалась днем –
И на душе от вечных слез уныло.
Но не хочу, чтоб надо мною было
Начертано на камне гробовом,
Мадонна, ваше имя – весть о том,
Какое зло мой век укоротило.
И если торжества исполнить вас
Любовь, не знающая пытки, может,
О милости прошу в который раз.
А если вам другой исход предложит
Презренье ваше, что же – в добрый час:
Освободиться мне Амур поможет.
“Глаза! В слезах излейте грех любовный:
От вас на сердце смертная истома”.
“Мы плачем, нам тоска давно знакома,
Но больше страждет более виновный”.
“Допущен вами недруг безусловный,
Амур, туда, где быть ему, как дома”.
“Не нами, в нас любовь была влекома,
И умирает более греховный”.
“Покаяться бы вам в грехе злосчастном!
Вы первые виденья дорогого
Возжаждали в порыве самовластном”.
“Мы понимаем: ничего благого
Ждать не пристало на суде пристрастном
Нам, осужденным за вину другого”.
Всегда любил, теперь люблю душою
И с каждым днем готов сильней любить
То место, где мне сладко слезы лить,
Когда любовь томит меня тоскою.
И час люблю, когда могу забыть
Весь мир с его ничтожной суетою;
Но больше – ту, что блещет красотою,
И рядом с ней я жажду лучше быть.
Но кто бы ждал, что нежными врагами
Окружено все сердце, как друзьями,
Каких сейчас к груди бы я прижал?
Я побежден, Любовь, твоею силой!
И, если б я не знал надежды милой, –
Где жить хочу, там мертвым бы упал!
Пока седыми сплошь виски не станут,
Покуда не возьмут свое года,
Я беззащитен всякий раз, когда
Я вижу лук Любви, что вновь натянут.
Но вряд ли беды новые нагрянут –
Страшнее, чем привычная беда:
Царапины не причинят вреда,
А сердце больше стрелы не достанут.
Уже и слезы не бегут из глаз,
Хоть им туда, как прежде, ведом путь,
И пренебречь они вольны запретом;
Жестокий луч еще согреет грудь,
Но не воспламенит, и сон подчас
Лишь потревожит, не прервав при этом.
О эта злополучная бойница!
Смертельной ни одна из града стрел
Не стала для меня, а я хотел
В небытие счастливым погрузиться.
По-прежнему подлунная темница
Обитель мне – ведь я остался цел,
И невозможен горести предел,
Пока душа в моей груди ютится.
Понять, что время не направить вспять, –
Извлечь достойный опыт из урока
Давно душе измученной пора.
Я пробовал ее увещевать:
– Не думай, что уходит прежде срока,
Кто слезы счастья исчерпал вчера.
Отправив только что стрелу в полет,
Стрелок искусный предсказать берется,
Придется в цель она иль не придется,
Насколько точен был его расчет.
Так вы, Мадонна, знали наперед,
Что ваших глаз стрела в меня вопьется,
Что вечно мне всю жизнь страдать придется
И что слезами сердце изойдет.
Уверен, вы меня не пожалели,
Обрадовались: “Получай сполна!
Удар смертельный не минует цели”.
И горькие настали времена:
Нет, вы не гибели моей хотели –
Живая жертва недругу нужна.
Со мной надежда все играет в прятки,
Тогда как мне отпущен краткий срок.
Бежать бы раньше, не жалея ног!
Быстрее, чем галопом! Без оглядки!
Теперь трудней, но, сил собрав остатки,
Я прочь бегу, прижав рукою бок.
Опасность позади. Но я не смог
Стереть с лица следы неравной схватки.
Кто на пути к любви – очнись! Куда!
Кто ж не вернулся – бойся: одолеет
Безмерный жар, – как я, беги, не жди!
Из тысячи один спастись сумеет:
Моя врагиня как была тверда,
Но след стрелы – и у нее в груди.