Стихи зарубежных поэтов

Лэрд Драм жену себе стал искать,
Когда занимался день,
И девой прекрасной пленился он,
А дева жала ячмень.
«О нежный цветок, о прелестный цветок,
О счастье мое, о!
Не угодно ли стать тебе леди Драм
И оставить жнивье, о?»
«Не могу, не могу принять, добрый сэр,
Предложенье твое, о.
Никак невозможно мне стать леди Драм,
И оставить жнивье, o!
Ты любовь другой предложи, добрый сэр,
Предложи ты не мне, о!
Потому что я в жены тебе не гожусь,
А грех не по мне, о!
Мой отец всего-навсего лишь пастух,
Вон пасет он овец, о.
Если хочешь, пойди спросись у него —
Пусть решает отец, о!»
Лэрд Драм не медля пошел туда,
Где отара овец, о.
И родительское согласье дает
Лэрду Драму отец, о.
«Пускай моя дочка в письме не сильна
И книжек не чтец, о,
Но сыр умеет варить и доить
Коров и овец, о.
Будет веять она на твоем току,
Жито в скирды уложит, о,
Вороного коня оседлает в поход,
Снять ботфорты поможет, о».
«Разве ж нет у нас грамотеев в церквах?
Я им подать плачу, о!
Сколько надо, читать, писать и считать
Я ее обучу, о!
Обучу твою дочь и писать и читать,
Только дай ты мне срок, о;
Ей коня моего не придется седлать
И снимать мне сапог, о!
Но кто наварит нам свадебный эль?
Кто хлеб испечет нам, о?
Увы, не могу я тебе сказать,
Кто окажет почет нам, о!»
И Драм поскакал к родимым горам,
Чтоб все приготовить заране.
И вышли, крича: «К нам с невестой Драм!
Тамошние дворяне.
«Наш Драм, он богат и парень хоть куда,
И Пэгги Куттс неплоха!
Но он бы мог найти себе жену
Знатнее, чем дочь пастуха!»
Тут поднял голос брат его Джон:
«Считаю зазорным, о,
Что низкого рода ты выбрал жену,
И это позор нам, о!»
«Язык придержал бы ты, брат мой Джон!
Позора нам нету, о!
Женился я, чтобы множить добро,
А ты, чтоб транжирить, о!
Я был на знатной женат, и она
Гневливо топала, о,
Когда перед нею я представал
В поклоне не до полу, о!
Я был на знатной женат, и она
Смеялась над нами, о!
В наш замок поместный въезжала она,
Кичась жемчугами, о!
Но ту за богатство любили все,
А Пэгги — за прелесть, о!
Для въезда в Драм ей всего-то нужны
Друзья любезные, о!»
Их было четыре и двадцать дворян
У Драмских ворот, о.
Но Пэгги приветствовать ни один
Не вышел вперед, о!
Под белы руки лэрд Драм ее взял
И ввел ее сам, о:
«В поместный замок наш родовой
Пожалуйте, леди, о!»
Он трижды в щеку ее целовал
И в подбородок, о,
А в губы вишневые двадцать раз —
«Пожалуйте, леди, о!
Тебя хозяйкой на кухне моей
Видеть хочу я, о,
И — госпожою в замке моем,
Когда ускачу я, о.
Тебе я до свадьбы не раз говорил,
Что я тебя ниже, о!
И вот мы лежим на ложе одном,
И нету нас ближе, о!
А когда мы с тобой из жизни уйдем,—
Лежать нам двоим, о.
И равно будет могильный прах
Твоим и моим, о!»

Это случилось июльским днем,
Когда стали желтеть хлеба.
Между Эрли и Эргайлом началась
Не на жизнь, а на смерть борьба.
Герцог Монтроз написал письмо:
«Грозный Эргайл, и часу не жди,
Выступай с утра и своих людей
Замок Эрли грабить веди!»
Из окна высокого леди глядит,
И печальный у леди взгляд:
Она видит, что грабить замок ее
Грозный Эргайл ведет отряд.
— Спустись, леди Маргарет, — он говорит,—
Спустись, поцелуй меня,
Или камня на камне в замке твоем
Не оставлю к исходу дня.
— Я не стану, Эргайл, тебя целовать,
Я не буду с тобой вдвоем,
Если камня на камне к исходу дня
Не оставишь в замке моем.
— Где приданое? — Эргайл у леди спросил.—
Отвечай, все равно найду!
— Что ж, ищите! Оно вверху и внизу,
Над ручьем, что течет в саду…
Они долго искали и там, и тут,
Перерыли все, что могли,
И в дуплистом дереве возле ручья
На закате его нашли.
Эргайл леди за стройную талию взял
И повлек к ручью за собой.
Ах, как леди рыдала, покуда шел
В добром замке Эрли разбой!
— Был бы дома мой благородный лорд,
А не с Чарли в дальнем краю,
Никакой бы Кемпбелл взять не сумел
Замок Эрли в честном бою.
Я отважному лорду, — рыдала она,—
Семерых сыновей родила.
Но случись мне и вдвое больше родить —
Всех бы Чарли я отдала!

Ехал Инвери берегом Ди, не скучал,
На заре у Бреклийских ворот постучал.
«Эй! — кричит он. — Бреклийский Барон! Где вы есть?!
Вам на гибель мечей тут не счесть, ваша честь!»
Леди Брекли проснулась — слышит, с воли кричат,
И коровы в долине тревожно мычат.
«Супруг мой, вставайте и наших коров.
Отбейте у Драмуарранских воров!»
«Я встать не могу и вернуть своего —
Если десять их против меня одного!»
«Тогда — эй, служанки! — отвадим беду!
Берем свои прялки — я в бой вас веду!
Был бы муж мой мужчиной — наказал бы воров,
Не лежал, не глядел бы, как уводят коров!»
Тут Барон отвечает: «Я приму этот бой,
Только жаль мне, жена, расставаться с тобой!
Целуй меня, Пэгги, за меч я берусь.
Я войны не хотел, но войны не боюсь!
Целуй меня, Пэгги, но впредь не вини,
За то что меня одолеют они!»
А как Брекли с копьем поскакал через вал,—
Наряднее мир никого не видал.
А как Брекли верхом устремился в поля,—
Храбрей никого не видала земля.
А с Инвери тридцать и трое стоят.
А с Брекли никто — только сам он и брат.
Хоть Гордоны славная были семья —
Не сладить двоим с тридцатью четырьмя.
Исколот кинжалами с разных сторон,
Изрублен мечами, пал наземь Барон.
И от берега Ди и до берега Спей,
Если Гордон ты — горькую чашу испей!
— Ходил ли ты в Брекли, видал ли ты сам,
Как милая Пэг убивается там?
— И в Брекли ходил я, и видел я сам,
Как милая Пэг улыбается там!
С убийцей Барона спозналась она —
И кормит его, и поит допьяна!
— Позор тебе, леди! О, как ты могла?!
Злодею ворота зачем отперла?
— С ним ела она и пила допьяна,
С предателем Инвери спелась она.
Была до утра с ним она, а потом
Проводила из Брекли безопасным путем.
«Через Биррс, — говорит, — через Абойн пойдешь;
Через час за холмы Глентенар попадешь!»
А в людской горевали, а в зале был пир,
А Бреклийский Барон отошел в лучший мир.

В Карлайл поехал старый Грэйм,
Его там Роберт Бьюик ждал,
Они вина хватили всласть,
И хмель обоих разобрал.
Старик лорд Грэйм провозгласил:
«Сэр Роберт Бьюик, будь здоров!
Теперь налей за сыновей,
За дружбу наших молодцов!»
«О, был бы сын твой так учен,
Такой же книгочий, как мой,
Как братьям, можно было б им
Оборонять наш край родной.
Да, был бы сходен он с моим
По грамоте и по уму!..
Но он невежда и простак,
И он неровня моему».
Старик лорд Грэйм достал кошель,
По счету заплатил сполна,
Прибавил крону, чтобы всем
Налили доброго вина,
Потом в конюшню он пошел,
Где было тридцать три коня,
Вскочил в седло, и в замок свой
Он поскакал, вовсю гоня.
«Добро пожаловать, отец!
Где пропадал ты до сих пор?»
«В Карлайле был я; там меня
Из-за тебя постиг позор.
В Карлайле Роберт Бьюик мне
Сказал, что ты с чурбаном схож,
Что сыну умному его
В друзья ненужен и негож.
Ты в школе лодыря гонял,
И ты не преуспел ни в чем;
Благословения не жди,
Пока позор не снят мечом!»
«Отец, решать мечами спор
И кровь пролить — избави бог!
Был Билли Бьюик другом мне,
И он меня учил, как мог».
«Молчи, безмозглый остолоп!
Вступить не хочешь с Билли в бой —
Мою перчатку подними,
И я, старик, сражусь с тобой!»
Тут Кристи Грэйм затрепетал,
Стал бел как мел, вперед шагнул:
«Отец, перчатку вновь надень,
Ее, наверно, ветер сдул!»
«Молчи, болван, не прекословь,
Укороти язык дрянной!
Коль честь мою не защитишь —
Клянусь, сразишься ты со мной».
Тут Кристи Грэйм ушел к себе,
Чтоб все обдумать и понять:
Сражаться ли ему с отцом
Или на друга меч поднять?
«Коль друга я убью, то мне
Не видеть Божьего лица;
Но будет трижды смертный грех —
Ударить старого отца.
Да, если друга я убью —
То Божья воля, не моя;
Да будет так! Но я клянусь,
Что вслед за ним умру и я».
Он опоясался мечом,
Стальные латы, шлем надел;
Да, стать природного бойца
Была дана ему в удел!..
Прервем о Кристи Грэйме сказ
И речь о том мы поведем,
Как Билли Бьюик в этот день
Учил юнцов владеть мечом.
Когда ж он им внушил азы
Атак, защит и ретирад,
Он взял под мышку свой клинок
И обошел отцовский сад.
Он глянул за ограду вдаль,
Чтоб видеть все, что есть вовне,
И рыцаря увидел он
В доспехах ратных, на коне.
«О, кто там скачет, кто спешит,
Поблескивая сталью лат?
Наверно, это Кристи Грэйм,
Мой побратим, мой милый брат.
Привет тебе, мой старый друг,
Добро пожаловать в наш дом!»
«О, горе мне! Сегодня я
Пришел не другом, а врагом.
Ведь мой отец в Карлайле был,
С твоим отцом столкнулся он,
А тот сказал, что я чурбан,
И я растерян и смущен.
Я в школе лодыря гонял,
И я не преуспел ни в чем;
Лишусь благословенья я,
Когда не кончу спор мечом».
«Спаси нас бог от этих дел!
Не лучше ли друзей найти,
Чтоб наших стариков отцов
Сумели к миру привести?»
«Мой добрый друг, нам недосуг
Тут заниматься болтовней!
Ведь ты мужчина, спору нет,
Так выходи на бой со мной».
«Но у тебя броня, и щит,
И шлем, и длинное копье».
«Сейчас сравняется с твоим
Все снаряжение мое!»
Свой шлем из стали сбросил он,
О землю звякнула броня,
Копье воткнул он, кинул щит,
К ограде привязал коня.
Тут Билли Бьюик скинул плащ,
Псалтырь свой выронил из рук
И враз перескочил туда,
Где ждал его любимый друг.
Они сражались два часа,
И не кончался ратный пыл,
С обоих пот ручьями тек,
И каждый невредимым был.
Но вот удар смертельный Грэйм
Нанес внезапно, и клинок
Вошел глубоко слева в грудь —
И Билли Бьюик наземь лег.
«Встань, побратим, о Билли, встань!
Скажи хоть слово, не молчи:
Ты насмерть ранен — иль тебя
Спасут Всевышний и врачи?»
«Прочь, прочь отсюда, Кристи Грэйм!
Садись скорее на коня
И уезжай, чтобы никто
Не знал, что ты убил меня».
«О Билли, я тебя убил,
Сразил я друга юных лет;
Я не уйду — поклялся я,
Что я умру за другом вслед».
Он укрепил свой меч в холме,
И в двадцать футов взял разгон,
И набежал на острие,
И мертвым пал на землю он.
Тогда к поверженным бойцам
Сэр Роберт Бьюик подоспел:
«Вставай, — сказал, — мой храбрый сын,
Ты победить врага сумел!»
«Молчи, отец, ни слова! Тут
Не место чванной болтовне,
Ты мог бы мирно пить вино,
Оставив жизнь ему и мне.
Могилу вырой для двоих,
Вместительней других могил,
Но ближе к солнцу положи
Его — он дважды победил».
«Увы, — сэр Бьюик зарыдал,—
Я сам виною всех невзгод!
Был Билли лучшим изо всех,
Кем славен был наш древний род!»
«Увы! — изрек старик лорд Грэйм.—
Меня страшней карает рок:
Когда бы Кристи был со мной,
Я все б границы пересек.
И если б тридцать три врага
Меня пленили на войне,
Один лишь Кристи изо всех
Вернуть сумел бы волю мне.
Надежды нет, и счастья нет,
Я ключ утратил и замок;
Когда бы Кристи был со мной,
Всю землю обойти б я мог!..»

В Дамфелине король попивает вино
И кубком стучит о стол:
«Где найти моряка мне лихого, чтоб он
Мой добрый корабль повел?»
И тогда сидевший у ног короля
Царедворец седой встает:
«Изо всех мореходов сэр Патрик Спенс —
Отменнейший мореход».
И король тотчас написал приказ
И печать приложил — и вот
Сэру Патрику Спенсу приказ вручен,
Гулявшему без забот.
«О, кто же мой враг, подстроивший так,
Чтобы встретился я с бедой?
Чтобы вышли мы посреди зимы
Воевать с ледяной водой?
В Норвежские земли, в Норвежский край
Зимой нелегки пути;
Но дочку нашего короля
В понедельник с утра снарядили корабль
И, спеша, в непогоду ушли,
А к исходу среды увидали ряды
Скал прибрежных Норвежской земли.
Не неделю шел пир, не неделю одну —
Три недели вместо одной,
И вельможи норвежские стали роптать:
«Вы сорите нашей казной!
Королевны приданое тратите вы,
Груды золота и серебра».
«Вы лжецы, господа, лжете вы без стыда,
Вы поистине лгать мастера!
Я с собою полбушеля золота взял,
Я с собою привез серебро,
Так что хватит вполне и команде и мне,
Чтобы ваше не трогать добро!
Будет снег ли с дождем, или град, или гром —
Поутру мы отчалим домой!..»
«Капитан мой, увы, как рискуете вы,
Ждать погоды пора штормовой:
Я глядел в вышину и увидел луну
Молодую — со старой в руке;
Если в море сейчас мы отправимся, нас
Ждет крушение невдалеке».
Они утром проплыли не лигу одну,
И не две, а около трех,—
Ощетинилось море, и ветер задул,
И застала их буря врасплох.
«Нас настигла беда! Ну-ка, малый, сюда!
Подмени меня, стань у руля,
Курс держи и не трусь — я на мачту взберусь
Посмотреть, не видна ли земля».
Он и шага, и шага пройти не успел,
Он всего лишь полшага ступил,
Когда вспененный вал борт пробил и прорвал
И всю палубу вмиг затопил.
«Эй, ни с места, назад! Стой, держись за канат!
Стой, покуда цела голова!
Видишь, волны, вливаясь за воротник,
Выливаются сквозь рукава».
Чтобы дыры заткнуть и продолжить свой путь,
Они груз притащили сюда:
В ход пошла и пенька, в ход пошли и шелка,
Но, как прежде, хлестала вода.
Было лордам шотландским невмочь промочить
Каблуки башмаков щегольских,
Но еще до конца представленья — насквозь
Шляпы сверху промокли у них.
Долго, долго их женам придется сидеть
И, губами едва шевеля,
Умолять небеса, чтоб узреть паруса
Долгожданного корабля.
Долго, долго их женам придется стоять,
Драгоценностями звеня,
Ожидая супругов, которых они
Не увидят до Судного дня.
День субботний минул, и воскресный прошел,
Понедельник настал — и тогда
Пуховые перины, одна за другой,
Колыхаясь, приплыли сюда.
Нужно лишь полпути к Эбердуру пройти —
Там до дна саженей пятьдесят,
Обретается там Патрик Спенс, капитан,
И у ног его лорды лежат.

Когда твое чело избороздят
Глубокими следами сорок зим,
Кто будет помнить царственный наряд,
Гнушаясь жалким рубищем твоим?

И на вопрос: “Где прячутся сейчас
Остатки красоты веселых лет?” –
Что скажешь ты? На дне угасших глаз?
Но злой насмешкой будет твой ответ.

Достойней прозвучали бы слова:
“Вы посмотрите на моих детей.
Моя былая свежесть в них жива,
В них оправданье старости моей”.

Пускай с годами стынущая кровь
В наследнике твоем пылает вновь!

Прекрасный облик в зеркале ты видишь,
И, если повторить не поспешишь
Свои черты, природу ты обидишь,
Благословенья женщину лишишь.

Какая смертная не будет рада
Отдать тебе нетронутую новь?
Или бессмертия тебе не надо, –
Так велика к себе твоя любовь?

Для материнских глаз ты – отраженье
Давно промчавшихся апрельских дней.
И ты найдешь под, старость утешенье
В таких же окнах юности твоей.

Но, ограничив жизнь своей судьбою,
Ты сам умрешь, и образ твой – с тобою.

Растратчик милый, расточаешь ты
Свое наследство в буйстве сумасбродном.
Природа нам не дарит красоты,
Но в долг дает – свободная свободным.

Прелестный скряга, ты присвоить рад
То, что дано тебе для передачи.
Несчитанный ты укрываешь клад,
Не становясь от этого богаче.

Ты заключаешь сделки сам с собой,
Себя лишая прибылей богатых.
И в грозный час, назначенный судьбой,
Какой отчет отдашь в своих растратах?

С тобою образ будущих времен,
Невоплощенный, будет погребен.

Украдкой время с тонким мастерством
Волшебный праздник создает для глаз.
И то же время в беге круговом
Уносит все, что радовало нас.

Часов и дней безудержный поток
Уводит лето в сумрак зимних дней,
Где нет листвы, застыл в деревьях сок,
Земля мертва и белый плащ на ней.

И только аромат цветущих роз –
Летучий пленник, запертый в стекле, –
Напоминает в стужу и мороз
О том, что лето было на земле.

Свой прежний блеск утратили цветы,
Но сохранили душу красоты.

Смотри же, чтобы жесткая рука
Седой зимы в саду не побывала,
Пока не соберешь цветов, пока
Весну не перельешь в хрусталь фиала.

Как человек, что драгоценный вклад
С лихвой обильной получил обратно,
Себя себе вернуть ты будешь рад
С законной прибылью десятикратной.

Ты будешь жить на свете десять раз,
Десятикратно в детях повторенный,
И вправе будешь в свой последний час
Торжествовать над смертью покоренной.

Ты слишком щедро одарен судьбой,
Чтоб совершенство умерло с тобой.

Пылающую голову рассвет
Приподымает с ложа своего,
И все земное шлет ему привет,
Лучистое встречая божество.

Когда в расцвете сил, в полдневный час,
Светило смотрит с высоты крутой, –
С каким восторгом миллионы глаз
Следят за колесницей золотой!

Когда же солнце завершает круг
И катится устало на закат,
Глаза его поклонников и слуг
Уже в другую сторону глядят.

Оставь же сына, юность хороня.
Он встретит солнце завтрашнего дня!

Ты – музыка, но звукам музыкальным
Ты внемлешь с непонятною тоской.
Зачем же любишь то, что так печально,
Встречаешь муку радостью такой?

Где тайная причина этой муки?
Не потому ли грустью ты объят,
Что стройно согласованные звуки
Упреком одиночеству звучат?

Прислушайся, как дружественно струны
Вступают в строй и голос подают, –
Как будто мать, отец и отрок юный
В счастливом единении поют.

Нам говорит согласье струн в концерте,
Что одинокий путь подобен смерти.

Должно быть, опасаясь вдовьих слез,
Ты не связал себя ни с кем любовью.
Но если б грозный рок тебя унес,
Весь мир надел бы покрывало вдовье.

В своем ребенке скорбная вдова
Любимых черт находит отраженье.
А ты не оставляешь существа,
В котором свет нашел бы утешенье.

Богатство, что растрачивает мот,
Меняя место, в мире остается.
А красота бесследно промелькнет,
И молодость, исчезнув, не вернется.

Кто предает себя же самого –
Не любит в этом мире никого!

По совести скажи: кого ты любишь?
Ты знаешь, любят многие тебя.
Но так беспечно молодость ты губишь,
Что ясно всем – живешь ты, не любя.

Свои лютый враг, не зная сожаленья,
Ты разрушаешь тайно день за днем
Великолепный, ждущий обновленья,
К тебе в наследство перешедший дом.

Переменись – и я прощу обиду,
В душе любовь, а не вражду пригрей.
Будь так же нежен, как прекрасен с виду,
И стань к себе щедрее и добрей.

Пусть красота живет не только ныне,
Но повторит себя в любимом сыне.

Мы вянем быстро – так же, как растем.
Растем в потомках, в новом урожае.
Избыток сил в наследнике твоем
Считай своим, с годами остывая.

Вот мудрости и красоты закон.
А без него царили бы на свете
Безумье, старость до конца времЈн
И мир исчез бы в шесть десятилетий.

Пусть тот, кто жизни и земле не мил, –
Безликий, грубый, – гибнет невозвратно.
А ты дары такие получил,
Что возвратить их можешь многократно.

Ты вырезан искусно, как печать,
Чтобы векам свой оттиск передать.

Когда часы мне говорят, что свет
Потонет скоро в грозной тьме ночной,
Когда фиалки вянет нежный цвет
И темный локон блещет сединой,

Когда листва несется вдоль дорог,
В полдневный зной хранившая стада,
И нам кивает с погребальных дрог
Седых снопов густая борода, –

Я думаю о красоте твоей,
О том, что ей придется отцвести,
Как всем цветам лесов, лугов, полей,
Где новое готовится расти.

Но если смерти серп неумолим,
Оставь потомков, чтобы спорить с ним!

Не изменяйся, будь самим собой.
Ты можешь быть собой, пока живешь.
Когда же смерть разрушит образ твой,
Пусть будет кто-то на тебя похож.

Тебе природой красота дана
На очень краткий срок, и потому
Пускай по праву перейдет она
К наследнику прямому твоему.

В заботливых руках прекрасный дом
Не дрогнет перед натиском зимы,
И никогда не воцарится в нем
Дыханье смерти, холода и тьмы.

О, пусть, когда настанет твой конец,
Звучат слова: “Был у меня отец!”

Я не по звездам о судьбе гадаю,
И астрономия не скажет мне,
Какие звезды в небе к урожаю,
К чуме, пожару, голоду, войне.

Не знаю я, ненастье иль погоду
Сулит зимой и летом календарь,
И не могу судить по небосводу,
Какой счастливей будет государь.

Но вижу я в твоих глазах предвестье,
По неизменным звездам узнаю,
Что правда с красотой пребудут вместе,
Когда продлишь в потомках жизнь свою.

А если нет – под гробовой плитою
Исчезнет правда вместе с красотою.

Когда подумаю, что миг единый
От увяданья отделяет рост,
Что этот мир – подмостки, где картины
Сменяются под волхвованье звезд,

Что нас, как всходы нежные растений,
Растят и губят те же небеса,
Что смолоду в нас бродит сок весенний,
Но вянет наша сила и краса, –

О, как я дорожу твоей весною,
Твоей прекрасной юностью в цвету.
А время на тебя идет войною
И день твой ясный гонит в темноту.

Но пусть мой стих, как острый нож садовый,
Твой век возобновит прививкой новой.

Но если время нам грозит осадой,
То почему в расцвете сил своих
Не защитишь ты молодость оградой
Надежнее, чем мой бесплодный стих?

Вершины ты достиг пути земного,
И столько юных девственных сердец
Твой нежный облик повторить готовы,
Как не повторит кисть или резец.

Так жизнь исправит всЈ, что изувечит.
И если ты любви себя отдашь,
Она тебя верней увековечит,
Чем этот беглый, хрупкий карандаш.

Отдав себя, ты сохранишь навеки
Себя в созданье новом – в человеке.