Стихи зарубежных поэтов

Бреду зимним днем,
в руке цветок запоздалый.
Печальные думы…

Боль утихла к утру –
успокоившись, жгу возле дома
осенние листья…

Ароматные свечи –
старый год подходит к концу.
Ливень зимний шумит…

Акации цвет!
Вьются пчелы – нектар добывая,
забыли о сотах…

Справедливость — это хлеб народа.
Иногда его хватает, а иногда его мало.
Иногда он вкусен, иногда в рот не возьмешь.
Если мало хлеба, то правит голод,
Если хлеб плох, вспыхивает недовольство:
Долой негодную справедливость!
Она выпечена неумело, она замешана бездарно.
Она без пряностей, с черной коркой.
Зачерствела справедливость, поздно она к нам пришла!

Если хлеб хорош и его вдоволь,
То можно жить единым хлебом.
Если нет изобилья,
Но зато есть справедливость,
Ешь этот хлеб и работай так,
Чтобы добиться изобилья!

Если нужен ежедневный хлеб,
То еще нужнее ежедневная справедливость,
Она нужна не единожды на день.

От рассвета и до заката, в радости и в работе,
В радостной нашей работе,
В тяжелую годину и в годину веселую,
Ежедневно и в достатке
Этот хлеб необходим народу
Справедливость — это хлеб народа.
Кто же должен печь этот хлеб?
Тот, кто всегда печет хлеб.

Тот, кто пек его издавна.
И точно так же хлеб справедливости
Должен выпекать народ!
Хлеб ежедневный, хороший хлеб!

Продлится всего четыре недели. К началу осени
Все вы вернетесь домой. Но осень
Много раз придет и пройдет, а вы
Не вернетесь домой.
Маляр вам станет рассказывать — мол, машины
Будут за вас воевать. Лишь немногим
Предстоит умереть. Но вы,
Сотнями тысяч будете вы умирать,
Умирать в таком огромном количестве,
каком никогда и никто еще на свете не умирал.
Если мне доведется услышать, что вы воюете на Северном полюсе,
и Индии, в Трансваале,
Значит, буду я знать,
Где ваши могилы.

Спектакль окончен. Сыграна пьеса. Медленно
Опорожняется вялая кишка театра. В своих уборных
Стирают румяна и пот пройдошистые продавцы
Смешанной в спешке мимики, сморщенной реторики.
Наконец
Освещение сходит на нет, которое жалкую
Разоблачало халтуру, и погружается в сумерки
Прекрасная пустота поруганной сцены. В пустом,
Слегка еще дурно пахнущем зале сидит наш добрый
Драмодел, ненасытный, пытается он
Вспомнить все про себя.

Я, изгнанный на ярмарку, бреду,
Живой среди живоподобных мумий;
Кому продать плоды моих раздумий?
Бреду по старым камням, как в бреду,

По старым камням, вытертым до блеска
Шагами безнадежных ходоков.
Мне «spell your name»* твердят из-за столов,
Ах, это «name» звучало прежде веско!

И слава богу, если им оно
Неведомо, поскольку это имя
Доносом обесчещено давно.

Мне приходилось толковать с такими;
Они правы, что, судя по всему,
Не доверяют рвенью моему.
__________________

*Spell your name — Скажите ваше имя но буквам (англ.).

После приказа властей о публичном сожжении
Книг вредного содержания,
Когда повсеместно понукали волов, тащивших
Телеги с книгами на костер,
Один гонимый автор, один из самых лучших,
Штудируя список сожженых, внезапно
Ужаснулся, обнаружив, что его книги
Забыты. Он поспешил к письменному столу,
Окрыленный гневом, и написал письмо власть имущим.
«Сожгите меня! – писало его крылатое перо.-
Сожгите меня!
Не пропускайте меня! Не делайте этого! Разве я
Не писал в своих книгах только правду? А вы
Обращаетесь со мной как со лжецом.
Я приказываю вам:
«Сожгите меня!»

Знаю, что только счастливый
Любим. Его голос
Радует всех. Он красив.

Уродливое дерево посреди двора
Говорит о скудости почвы, и все же
Прохожие бранят его уродцем,
И они правы.

Я не вижу на Зунде ни лодок зеленых,
Ни веселого паруса. Вижу
Только дырявую сеть рыбаков.
Почему я твержу лишь о том,
Что сорокалетняя батрачка бредет согнувшись?
Груди девушек
Теплы, как в прежние дни.
В моей песне рифма
Показалась бы мне щегольством.

Во мне вступили в борьбу
Восторг от яблонь цветущих
И ужас от речей маляра,
Но только второе
Властно усаживает меня за стол.

Вместо того чтобы в роще играть со сверстниками,
Сидит мой маленький сын, склонившись над книгами.
При этом всего охотнее читает он
О мошенничествах, совершаемых богачами,
И о бойнях, затеянных генералами.
Когда он читает о том, что наши законы
Одинаково запрещают богатым и бедным спать под мостами,
Я слышу, как он хохочет счастливо.
Когда становится ясно ему, что автор книги подкуплен,
Лицо его юное вмиг озаряется светом.
Это мне по душе, несомненно, и все же
Мне хотелось бы дать ему детство такое,
Чтобы в роще играл он с друзьями.

О радость начала! О раннее утро!
Первая травка, когда ты, казалось, забыл,
Что значит зеленое! Радость от первой страницы
Книги, которой ты ждал, и восторг удивления]
Читай не спеша, слишком скоро
Часть непрочтенная станет тонка!
О первая пригоршня влаги
На лицо, покрытое потом! Прохлада
Свежен сорочки! О начало любви!
И отведенный взгляд!
О начало работы! Заправить горючим
Остывший двигатель! Первый рывок рычага
И первый стрекот мотора! И первой затяжки
Дым, наполняющий легкие!
И рожденье твое,
Новая мысль!

Размышляя, как я слышал, про ад,
Мой брат Шелли решил, что это место
Похоже приблизительно на город Лондон. Я,
Живущий не в Лондоне, но в Лос-Анджелесе,
Размышляя про ад, нахожу, что еще больше
Он должен походить на Лос-Анджелес.

И в аду,
Несомненно, есть такие же пышные сады
С цветами размером с дерево, правда, вянущими
Мгновенно, если их не полить
Весьма дорогой водой. И фруктовые рынки
С завалами плодов, впрочем,
Лишенных запаха и вкуса. И бесконечные
Колонны автомобилей, которые
Легче своих же теней, быстрее
Глупых мыслей — сверкающие лимузины,
А в них розовые люди, пришедшие из ниоткуда, едущие в никуда.
И дома, построенные для счастливых и поэтому
Пустые, даже, когда заселены.
И в аду не все дома уродливы.
Но страх быть выброшенным на улицу
Снедает обитателей вилл не меньше,
Чем обитателей бараков.

Крысолов из города Гамельна —
Это в Гамельне знает любой —
Он тысячу, если не больше, детей
Своей дудкой увлек за собой.
Он долго играл, их сердца смутив,—
Это был превосходный мотив.

Крысолов из города Гамельна,
С малышами пустился он в путь,
Чтоб место для них на земле подыскать
Поприличней какое-нибудь.
Он долго играл, их сердца смутив,—
Это был превосходный мотив.

Крысолов из города Гамельна,
А в какие он вел их места?
Но дети взволнованы были меж тем,
И, по-видимому, неспроста.
Он долго играл, их сердца смутив,—
Это был превосходный мотив.

Крысолов из города Гамельна,
Когда вышел из города он,
Отменной игрою своей, говорят,
Он и сам уже был покорен.
Я долго играю, сердца их смутив,—
Превосходный это мотив.

Крысолов из города Гамельна,
Далеко не сумел он уйти —
Он сбился с дороги, в горах заплутав,
И вернулся к началу пути.
Слишком долго играл он, сердца их смутив,—
Слишком был превосходен мотив.

Крысолов из города Гамельна
Был повешен, все знают о том,
А все же о дудке, о дудке его
Говорилось немало потом.
Он долго играл, их сердца смутив,—
Это был превосходный мотив.

Когда – во сне – он вошел в хижину
Изгнанных поэтов, в ту, что рядом с хижиной
Изгнанных теоретиков (оттуда доносились
Смех я споры), Овидий вышел
Навстречу ему и вполголоса сказал на пороге:
«Покуда лучше не садись. Ведь ты еще не умер.
Кто знает,
Не вернешься ли ты еще назад? И все пойдет
по-прежнему, кроме того,
Что сам ты не будешь прежним». Однако подошел
Улыбающийся Бо Цзюй-и и заметил, глядя
сочувственно:
«Любой заслуживает кары, кто хотя бы однажды
сказал о несправедливости».
А его друг Ду Фу тихо промолвил: «Понимаешь,
изгнание
Не место, где можно отучиться от высокомерия».
Однако куда более земной,
Совершенно оборванный, Вийон предстал перед ними
и спросил: «Сколько
Выходов в твоем доме?» А Данте отвел его в сторону,
Вял за рукав и пробормотал: «Твои стихи,
Дружище, кишат погрешностями, подумай
О тех, в сравненьи с которыми ты – ничто».
Но Вольтер прервал его: «Считай каждый грош,
Не то тебя уморят голодом!»
«И вставляй шуточки!» – воскликнул Гейне.
«Это не помогает, –
Огрызнулся Шекспир. – С приходом Якова
Даже мне запретили писать».
– «Если дойдет до суда,-
Бери в адвокаты мошенника! –
посоветовал Еврипид. –
Чтобы знал дыры в сетях закона». Смех
Не успел оборваться, когда из самого темного угла
Послышался голос: «А знает ли кто твои стихи
Наизусть? И те, кто знает,
Уцелеют ли они?» – «Это забытые, –
Тихо сказал Данте, –
Уничтожили не только их тела,
их творения также».
Смех оборвался. Никто не смел даже переглянуться.
Пришелец
Побледнел.

Корабль средь волн плывет,
И видит рулевой
За чуть приметной гранью вод
Заветный город свой.

Шуруйте угли в топках,
Держите твердо штурвал,
Чтоб рифы, мели, шквалы
Корабль ваш миновал.

Мечтают моряки
Вернуться в порт скорей,
И есть, конечно, берега,—
Мы знаем,— у всех морей.

Давай шевели руками
И душу вкладывай в труд.
Удачи надобно завоевать,
Сами они не придут.

Работа не проклятье
Для тех, кто свободен сам,
Есть хлеб для них, и груды книг,
И ветер — парусам.

Чтоб город расцвел счастливый
И вам наградой стал,
Творить и мыслить должны вы,
Ковать и плавить металл.

Ребенку в колыбели
Нужны молоко и хлеб,
Чтоб щечки округлели
И каждый мускул окреп.

Он должен расти из пеленок,
Хоть он и мал пока;
Затем и кричит ребенок
И требует молока.

Коль домом станет кирпич
И деревом — росток,
Мы знаем, будет город у нас
И сад в урочный срок.

И так как матери наши
Для счастья нас родили,
Клянемся жить для счастья,
Для счастья всей земли.

В такие дни нам с вами процветать бы!
Дамон у Диониса был в долгу.
Тиран сказал: «Я потерпеть могу».
И смертника он отпустил на свадьбу.

Заложник ждет. Должник, стрелой лети!
Ты, даже зная, что тому, кто ловок,
Проститься может множество уловок,
Вернешься, чтоб заложника спасти.

Святым тогда считался договор,
Тогда еще блюли поруку верно.
И пусть должник летит во весь опор,
Жать на него не следует чрезмерно.

Нам Шиллером урок достойный дан:
Тиран-то был добряк, а не тиран!

Чтобы выжить, необходимо счастье.
Без счастья
Не спастись никому от холода,
Голода, от людей.

Счастье — помощь.

Я был очень счастлив. Лишь потому
Я все еще жив.
Но, глядя в будущее, с ужасом сознаю,
Сколько еще мне понадобится счастья.

Счастье — помощь.

Силён — кто счастлив.
Крепкий борец и умный учитель
Тот, кто счастлив.

Счастье — помощь.

Читаю: пламя — благо для того,
Кто смог набросить на него узду,
А без узды оно страшней всего.
Не знаю, что поэт имел в виду.

В чем суть столь необузданной стихии
И столь полезной — если автор прав?
Как прекратить ее дела лихие,
Смирить ее неблагонравный нрав?

О пламя, пламя, о природы дочь!
В фригийской шапке шествуя мятежно,
По улицам она уходит в ночь.

Прошли повиновенья времена!
С прислугой обращались слишком нежно?
Так вот чем отплатила вам она!

В ленивом и обрюзглом этом теле
Гнездится разум, словно злой недуг.
Тут блеск мечей, и шлемов, и кольчуг,
А он тоскует о разумном деле.

Пока над ним не загремит труба
И Фортинбрас под грохот барабанов
Не поведет на бой своих болванов,
Чтоб Данию покрыли их гроба.

Вот наконец объят негодованьем
Так долго колебавшийся толстяк.
Пора покончить с жалким колебаньем!

О, если бы, избавясь от химер,
Он водрузил над Данией свой стяг,
Явил бы всем он царственный пример.