Баллады Роберта Бернса

Король с дворянами сидел
За пиршеством хмельным,
Ион велел, чтоб дочь его
Прислуживала им.
То в погреб бегала она,
А то обратно, в зал,
Сама ж глядела за окно,
Где Смуглый Робин ждал.
Она в светлицу поднялась
И села у окна,
И, в руки лютню взяв свою,
Запела так она:
«Как птицы сладостно поют
В родительском саду!
О, как нетерпеливо я
Свиданья с милым жду!»
«Когда и впрямь я мил тебе
И впрямь правдива песнь твоя,
Скажи скорей: когда в твоей
Светлице буду я?»
«Когда вина напьются всласть
Король-отец и знать,
Тогда готова буду я
Любовь твою принять».
Она привратнику вино
Несла за жбаном жбан,
Покуда страж не захрапел,
Напившись, как кабан.
Тогда она украла ключ
И завершила план…
И ночь ушла, и солнце к ним
Пришло с началом дня,
И Смуглый Робин ей сказал:
«А не найдут меня?»
«О, я сумею, Робин мой,
Предотвратить беду:
Схитрив, тебя я привела,
Схитрив, и уведу».
В отцовский погреб, торопясь,
Направилась она,
В большую чашу налила
Отменного вина
И с нею встретила отца —
А был он вполпьяна.
«Я эту чашу, дочь моя,
Не отдал бы за те
Все вина в бочках там, внизу,
В подвальной темноте!»
«Да провались оно совсем,—
Вино и погреб весь!
Мне запах голову кружит,
Я быть не в силах здесь».
«Ну, что же, дочь моя, иди
И ветром подыши,
Возьми служанок и ступай,
Гуляй в лесной тиши».
А чванный страж проговорил
(Дай бог ему невзгод!):
«Пускай служанки в лес идут,
А леди не пойдет».
«Служанок много у меня,
Не меньше сорока,
Но не отыщет ни одна
Заветного цветка».
Она в светлицу поднялась,
И с головы до пят
Был Смуглый Робин вмиг одет
В девический наряд:
Под цвет травы красивый плащ
И, на ногах легки,
Из мягкой кожи башмаки
И тонкие чулки.
Упругий лук под плащ ее
Вошел едва-едва,
Кинжал был спрятан на груди,
А стрелы — в рукава.
И вот, когда они пошли
Из замковых ворот,
Проговорил надменный страж
(Дай бог ему невзгод!):
«Мы девушек, идущих в лес,
Пересчитаем тут
И вновь пересчитаем их,
Когда назад придут».
Так Робин, ночью в дом войдя,
Из дома вышел днем.
«А ведь девица недурна!» —
Сказал король о нем.
И майским днем они ушли
В леса, в луга, в поля
И не вернулись никогда
В хоромы короля.

Замок стоит на высоком холме,
В стены и башни одет.
Эллов потомок — владелец его,
Рыцарь в расцвете лет.
Рыцарь из замка спускается в сад
И стоит у ворот, как страж.
Видит: вприпрыжку бежит через дол
Прекрасной Эмелин паж.
Что за причина спешки такой?
Не приложит рыцарь ума,
Сам поспешает навстречу ему
И встречает на склоне холма.
— Сохрани тебя Господи, маленький паж,
Да поможет тебе Христос!
Как живется веселой твоей госпоже
И какую ты весть принес?
— Моя добрая леди в слезах до зари,
Слез поток ее неистощим,
А рыдает она о жестокой вражде
Между родом ее и твоим.
Орошенный слезами шелковый шарф
Шлет тебе моя леди, скорбя,
Чтобы ты иногда вспоминал о той,
Что любила так нежно тебя.
А еще тебе шлет золотое кольцо
В знак того, что до гроба верна.
Просит в память о ней этот перстень носить,
Когда ляжет в могилу она.
Потому что разбито сердце ее
И на счастье надежда плоха.
Ей тебя позабыть приказал отец
И другого нашел жениха.
Ей сосватали рыцаря-старика,
Сэра Джона из северных стран.
Он приехал сегодня. Трехдневный срок
Для раздумья Эмелин дан.
— Торопись обратно, маленький паж
Успокой свою госпожу
И скажи: коль не погибну, ее
Нынче ночью, освобожу!
Передай прекрасной своей госпоже:
Я приду под ее окно
Ровно в полночь. И пусть мне грозит беда:
Будь что будет — мне все равно!
Побежал вприпрыжку маленький паж,
Торопился что было сил,
И явился в светелку своей госпожи,
И колено пред ней преклонил:
— Нынче ночью, о леди, возлюбленный твой
— Под окошко твое придет.
Он просил, моя леди, тебе передать,
Что спасет тебя — иль умрет.
И день прошел, и настала ночь.
Вся округа крепко спала,
Лишь несчастная леди в светелке своей
У окошка слезы лила.
И услышала точно в условленный час
Громкий шепот внизу, под стеной:
— Моя милая леди, скорее проснись,
Это я — возлюбленный твой!
Кобылица оседлана, рядом стоит,
Моя милая леди, проснись!
Вот и лестница — времени даром не трать
И спускайся, любимая, вниз.
— Нет, мой рыцарь любезный, клянусь тебе
Не могу я по лестнице слезть.
Если темною ночью с тобой убегу —
Потеряю девичью честь.
— Я клянусь, моя леди, ты можешь бежать
Без опаски из дому со мной.
К моей матушке в замок тебя я свезу —
Там лишь станешь моею женой.
— Мой отец благородный и смелый лорд,
С давних пор его род знаменит.
Что, по-твоему, скажет он, если с тобой
Дочь из дому вдвоем убежит?
Он, я знаю, ужасную клятву даст,
Он забудет еду и сон
До тех пор, пока из твоей груди
Сердца с кровью не вырвет он!
— Если спустишься, леди, и сядешь в седло,
И проскачешь полмили всего,
Я не буду бояться ни гнева отца,
Ни жестокой мести его.
Воздыхала Эмелин, сердцем скорбя,
Долго капали слезы с ресниц.
Рыцарь сам наконец ее за руку взял
И спустил по лестнице вниз.
Трижды обнял прекрасную, поцеловал
Нежно в губы единственный раз.
Если слезы до этого тихо лились —
Тут уж хлынули реки из глаз.
Он в седло кобылицы ее подсадил,
Сам вскочил в седло жеребца,
Рог повесил на грудь, и помчались они
Прочь от замка ее отца.
Но не знали они, что служанка не спит,
Слышит все и хозяйку предаст,
Рассуждая: — Пойду-ка, отцу доложу.
Он за это мне золота даст…
Благородная леди и храбрый лорд,
Просыпайтесь скорей, господа!
Вашей дочери нету в постели — она
С сыном Элла сбежала. Беда!
И проснулся лорд, и с постели встал,
Верных молодцев кликнул он:
— Ты, сэр Джон, немедля погоню возглавь —
Мою дочь увезли в полон!
Не успели и мили еще проскакать
Незадачливых два беглеца,
Как увидели мчащихся по пятам
Слуг ее дорогого отца.
И первым к жим подоспел сэр Джон,
— Стой, предатель! — он крикнул. — Немедленно стой!
И верни эту леди нам.
Потому что леди она рождена,
И высок ее род с давних пор.
Не пристало сыну лжецов и невежд
Увозить ее на позор!
— Ну и громко ты лжешь, рыцарь сэр Джон,
Можешь дальше не продолжать.
Я от рыцаря знатною дамой рожден,
Спешься, милая леди, и в сторону встань,
Подержи моего коня,
С этим рыцарем наглым из северных стран
Будет дело сейчас у меня.
Воздыхала Эмелин, сердцем скорбя
И горючие слезы точа,
Наносили удары сплеча.
Наконец в один хороший удар
Элла сын всю силу вложил
И на землю ударом этим одним
Сэра Джона навек уложил.
Тут как раз подоспели на быстрых конях
Лорд-отец и вся его рать.
О несчастная Эмелин, горе тебе!
Бесполезно теперь убегать.
Ее милый рог приложил к губам,
И призывно в рог протрубил,
И увидел, что скачут по склону холма
Его м’oлодцы, полные сил.
— Придержи свою руку, отважный лорд,
Я прошу тебя: не спеши
Разрубить союз двух влюбленных сердец,
Разлучить навек две души!
Признаюсь: я давно твою дочь люблю,
Но люблю я любовью той,
Нежной, чистой, какою друг друга любить
Разрешает престол святой.
Дай согласье, чтоб стала она моей!
Высоки мой дом и мой род,
Хороши и обширны земли мои,
И немалый от них доход.
Благородным рыцарем был мой отец,
Дочкой эрла была моя мать…—
Отвернулся лорд, и нахмурил чело,
И не знал, что на это сказать.
Воздыхала Эмелин, слезы лила,
Отдаваясь в отцовскую власть,
Наконец догадалась за руку схватить
И пред ним на колени упасть.
— О, прости нас, прости нас, отец дорогой,
Для меня твоя воля — закон.
Не решилась бы я из дому бежать,
Если б не был сэр Джон стариком.
Ты не раз твою Эмелин в прошлые дни
Называл отрадой своей,
Так не будь же поспешен в решенье своем,
Гневным словом ее не убей!
Лорд ладонью провел по темной щеке,
Отвернулся суровый лорд,
Чтоб украдкой слезу со щеки смахнуть,
Ибо был он чертовски горд.
Лорд стоял, погруженный в мысли свои,
Но недолго он рассуждал:
Он прекрасную Эмелин поднял с колен
И к отцовскому сердцу прижал.
Он прекрасную за руку взял и сказал:
— Так бери же невесту, жених,
Мою дочку единственную, и с ней —
Половину владений моих.
Твой отец однажды задел мою честь
На заре наших юных дней,
Но сегодня обиду давнишнюю ту
Ты загладил любовью своей.
Да поможет вам Небо, дети мои,
Жизнь прожить, друг друга любя,
И вовеки благословенье мое
Не оставит, дочка, тебя!

О, горе! Как берега круты!
О, горе! Сильна и темна река!
О, горе, горе, у самой воды
Шла я с любимым в руке рука.
Стоял у откоса огромный дуб,
И мне казалось — он нерушим.
Но надломился и рухнул ствол,—
И я расстаюсь с любимым моим.
О, горе, горе! Любовь сладка,
Но только в начале, а потом
Инеем делается роса,
Иней становится белым льдом.
К чему мне гребень и кружева?
Сердце мое холоднее льда:
Уходит возлюбленный от меня
И уверяет, что навсегда.
И будет камень постелью мне,
Пологом — белая пелена,
И напоит меня чистый ключ.
Я навсегда осталась одна.
Когда ты примчишься, осенний вихрь,
С черных деревьев сдувать листву?
Тихая смерть, скоро ли ты?
Я ведь и так уже не живу.
О нет, не стужа меня леденит
И не метели протяжный стон.
Нет, не от холода я дрожу,
А оттого, что уходит он.
Когда мы в Глазго ездили с ним,
Все из толпы глазели на нас.
Он в черный бархат был облачен,
А я надела алый атлас.
О, знать бы прежде, до первых ласк,
Что скроют солнце тысячи туч!
Я б сердце замкнула в златой ларец
И в темный омут бросила ключ.
И нету друга возле меня,
Еще мой ребенок не родился…
Я одна и хочу умереть.
Ведь прежней стать мне уже нельзя.

Цыгане к замку подошли,
Запели под каштаном,
И леди Кэссилис была
В восторге несказанном.
Ей растопили сердца лед
Волшебники-цыгане,
И уронила шелк она,
Иглу и вышиванье.
Она сбежала в сад — туда,
Где звякали гитары,
Цыгане встретили ее
И в ход пустили чары.
Она дала им добрый хлеб
И пиво цвета меди,
А Джонни Фаа получил
Кольцо с руки миледи.
«Пойдешь со мной, мой мед, мой свет,
Под небо голубое?
Клянусь ножом моим, твой лорд
Не будет впредь с тобою!»
«Снимите, слуги, шаль с меня
И дайте плащ попроще,
Я с Джонни Фаа ухожу
В леса, поля и рощи!»
Игрушки-туфли с ног сняла
И с Джонни смуглокожим
Она пошла в далекий путь
Сквозь вереск, бездорожьем.
«Я с Джонни обойду весь свет
И вовсе не устану,
Я одолею все моря,
Они бродили день-деньской,
Они прошли немало,
Пока не стали на ночлег —
Но как она устала!
«Ах, ложе лорда моего
Сияло белизною,
А ныне я в траве лежу
И ворон надо мною».
«Попридержи язык, мой свет,
Молчи — клянусь луною,
Твой муженек, твой гордый лорд
Не будет впредь с тобою!»
Они бродили там и тут,
И низко, и высоко,
Пока не подошли к ручью,
Заросшему осокой.
«А ну, пригнись, мой мед, мой свет,
Пригнись-ка, моя радость,
Ты будешь лошадью моей,
А я верхом усядусь!»
«Я тут скакала, и мой муж
Хвалил мою отвагу,
И вот теперь тащу я вброд
Безвестного бродягу…»
…Лорд Кэссилис пришел домой,
Спросил он о супруге.
«Она с цыганами ушла»,—
Так отвечали слуги.
«Гнедой мой конь не слишком скор —
Седлайте вороного.
Клянусь не пить, не есть, пока
Не буду с леди снова!»
Скакал он там, скакал он тут
На вороном проворном,
Пока не встретил у ручья
Жену с цыганом черным.
«О, как на ложе пуховом
Нам было сладко вместе!
Зачем ты с шайкой этой здесь
В унылом, диком месте?!
Вернись, мой мед, вернись, мой свет,
На вора не надейся,
Вернись — и спрячу я тебя
От злого чародейства!»
«О нет! Сварила пиво я,
Волшебное, хмельное,
Его я выпью — а тебе
Вовек не быть со мною.
И я клянусь, что с детства я —
Сама себе хозяйка,
Никто не властен надо мной —
Ни ты, ни эта шайка!..»
……………….
Пятнадцать молодых цыган,
Красивых, смуглолицых,
Свой век окончили в петле
Из-за одной блудницы.

— О, где ты был, мой старый друг,
Семь долгих, долгих лет?
— Я вновь с тобой, моя любовь,
И помню твой обет.
— Молчи о клятвах прежних лет,
Мой старый, старый друг.
Пускай о клятвах прежних лет
Не знает мой супруг.
Он поспешил смахнуть слезу
И скрыть свои черты.
— Я б не вернулся в край родной,
Когда б не ты, не ты.
Богаче нашей стороны
Заморская земля.
Себе там в жены, мог бы взять
Я дочку короля!
— Ты взял бы дочку короля!
Зачем спешил ко мне?
Ты взял бы дочку короля
В заморской стороне.
— О, лживы клятвы нежных дев,
Хоть вид их сердцу мил.
Я не спешил бы в край родной,
Когда бы не любил.
— Но если бросить я должна
Детей и мирный кров,—
Как убежать нам, милый друг,
От наших берегов?
— Семь кораблей есть у меня,
Восьмой приплыл к земле,
Отборных тридцать моряков
Со мной на корабле.
Двух малых деток мать взяла
И стала целовать.
— Прощайте, детки! Больше вам
Не видеть вашу мать.
Корабль их ждал у берегов,
Безмолвный и пустой.
Был поднят парус из тафты
На мачте золотой.
Но только выплыли они,
Качаясь, на простор,
Сверкнул зловещим огоньком
Его угрюмый взор.
Не гнулись мачты корабля,
Качаясь на волнах.
И вольный ветер не шумел
В раскрытых парусах.
— О, что за светлые холмы
В лазури голубой?
— Холмы небес, — ответил он,—
Где нам не быть с тобой.
— Скажи: какие там встают
Угрюмые хребты?
— То горы ада! — крикнул он.—
Где буду я — и ты!
Он стал расти, расти, расти
И мачты перерос
И руку, яростно грозя,
Над мачтами занес.
Сверкнула молния из туч,
Слепя тревожный взор,
И бледных духов скорбный рой
Покрыл морской простор.
Две мачты сбил он кулаком,
Ногой еще одну,
Он судно надвое разбил
И все пустил ко дну.

Кларк Колвилл в сад пошел гулять
С любимою женой;
Жене он пояс подарил
В пятнадцать крон ценой.
«Прошу тебя, любимый мой,
Прошу смиренно я:
Красавицы остерегись
У Слэйнского ручья!»
«Молчи! Не стоит этот вздор
Волнений и забот:
Из женщин ни одна с тобой
В сравненье не идет».
Так он беспечно ей сказал
И на гнедом своем
Поехал к Слэйну, где узрел
Красотку над ручьем.
«Я тут стираю, рыцарь мой,
Вот белое белье,
Вот тело, что еще белей,—
И это все твое».
Он спешился, он взял ее
За шелковый рукав
И стал ласкать ее, обет
Супружеский поправ…
«Увы! — воскликнул Колвилл вдруг.—
Как голова болит!»
«Полоска платья моего
От боли исцелит:
Отрежь ее моим ножом,
Мы ею лоб твой обовьем».
Полоской платья обвила
Красавица тотчас
Его чело — и стала боль
Сильнее во сто раз.
«Чему, чему смеешься ты?
Мне больше невтерпеж!»
«Ты будешь мучиться, пока
От боли не умрешь!
Умрешь и будешь тут лежать,
Окончив путь земной,
Иль станешь выдрой, чтоб в реке,
Резвясь, играть со мной!»
«О, нет, домой я доберусь,
Умру не у реки,
Но раньше я тебя убью,
Всем чарам вопреки!»
Чтоб чародейку поразить,
Он выхватил клинок,
Но рыбой сделалась она
И прыгнула в поток.
Взобрался Колвилл на коня
И поскакал с трудом
И еле спешился, когда
Увидел отчий дом.
«Жена, постель мне постели,
Укрой получше, мать,
Брат, разогни мой лук — его
Мне долго не сгибать».
Постлали женщины постель,
Укрыли с головой;
Навеки брат расправил лук
С повисшей тетивой…

Кларк Саундерс и леди Маргарет
Гуляли в лесу дотемна.
Меж ними любовь зародилась
И горестна, и сильна.
«Моею, моею, Маргарет,
Моею ты стать должна!»
«Как можно до свадьбы такое!» —
Ему отвечает она.
«Придут мои семеро братьев —
У каждого факел в руке.
«Одна у нас, молвят, сестрица,
И вот ведь — при милом дружке!»
«Ты мечь мой достанешь из ножен,
Засов отодвинешь мечом
И сможешь, коль надо, поклясться,
Что дверь не открыла ключом.
Платок свой повязкой устроишь,
Чтоб крепче глаза завязать,
И сможешь, коль надо, поклясться,
Что мы не видались дней пять.
На ложе меня отнесешь ты,
Где нам до рассвета пробыть,
И сможешь, коль надо, поклясться,
Что я и не думал входить».
И, меч его взявши из ножен,
Засов отодвинув мечом,
Она поклялась бы, коль надо,
Что дверь не открыла ключом.
Платок свой повязкой устроив,
Чтоб крепче глаза завязать,
Она поклялась бы, коль надо,
Что с ним не видалась дней пять.
Она отнесла его к ложу,
Где им до рассвета пробыть,
И поклялась бы, коль надо,
Что он и не думал входить.
Тут семеро братьев явились —
У каждого факел в руке.
«Одна у нас, — молвят, — сестрица,
И вот ведь — при милом дружке!»
И первый тогда возглашает:
«Я знаю — они влюблены!»
Второй в свой черед возглашает:
«Их чувства, должно быть, сильны!»
И третий тогда возглашает:
«Грешно нам любовь разлучать!»
Четвертый тогда возглашает;
«И спящего грех убивать!»
И пятый тогда возглашает:
«Не мститель я этим двоим!»
Шестой в свой черед возглашает:
«Пойдемте, чего мы стоим!»
Седьмой в свой черед возглашает:
«Постыдна подобная речь!
Я с ним разочтусь за бесчестье;
И вот он — мой острый меч!»
И беспощадным ударом
Над ложем покров он рассек,
И спящего Кларка, как видно,
Пронзил беспощадный клинок.
Кларк вздрогнул, а Пэгги вздохнула
В объятьях его молодых,
И сладостно ночь промелькнула,
Как видно, для этих двоих.
Они лежали и спали
До того, как солнцу взойти,
И Маргарет тихо шепнула:
«Пора тебе, милый, идти!»
Они лежали и спали,
Но занялся небосклон,
И в глаза она Санди взглянула,
А в них дремота и сон.
Ей казалось — жаркая нега
Слепила младые тела,
А это — о праведный боже! —
Кровь его тела была!
«Я опл’aчу тебя, Кларк Саундерс,
Как не плакал никто ни о ком;
Семь безутешных годочков
Клянусь я ходить босиком!
Помяну я тебя, Кларк Саундерс,
Как другим помянуть не пришлось;
Семь безутешных годочков
Не коснусь я гребнем волос!
Горевать я стану, Кларк Саундерс,
Как никто и ни по кому;
Семь безутешных годочков
Я черных одежд не сниму!»
Со всех колоколен звонили,
Когда гроб несли хоронить,
И шептала Маргарет скорбно:
«Мне на белом свете не жить!»
Тут отец к ней в светелку приходит,
И шаги его тяжелы.
…………………
…………………
«Замолчи-ка, милая дочка,
Не сиди, шепча и скорбя,
Вот схороним злосчастного парня,
Я приду — успокою тебя!»
«Семерых сыновей успокой ты!
А мне уж не сужен покой!
Не заменят ни лорд, ни безродный
Того, кто был ночью со мной!»

Дева Изабелл в дому за шитьём сидит,
Весеннею майской порою.
В дальней чаще Страж Лесной в звонкий рог трубит.
А солнце встает за горою.
«Вот бы звонкий рог трубил под моей стеной!»
Весеннею майской порою.
«Вот бы на груди моей спал бы Страж Лесной!»
А солнце встает за горою.
Не успела и сказать этих слов она —
Весеннею майской порою.
Страж Лесной уже стоял у ее окна.
А солнце встает за горою.
«Дивно мне! — он говорит. — Кто бы думать мог!»
Весеннею майской порою.
«Ты зовешь меня, а мне не трубится в рог!»
А солнце встает за горою.
«Не пожалуешь ли ты в мой приют лесной?»
Весеннею майской порою.
«Если боязно одной — поскачи со мной!»
А солнце встает за горою.
Повскакали на коней и — в лесной предел.
Весеннею майской порою.
Поскакали Страж Лесной с девой Изабелл.
А солнце встает за горою.
«Спешься, спешься, — он сказал, — мы в глухом краю».
Весеннею майской порою.
«Здесь ты, дева Изабелл, примешь смерть свою!»
А солнце встает за горою.
«Сжалься, сжалься, добрый сэр», — молвила она.
Весеннею майской порою.
«Я родную мать с отцом повидать должна!»
А солнце встает за горою.
Он в ответ ей говорит: «Здесь, в глуши лесной,—
Весеннею майской порою.
Семь царевен я убил, быть тебе восьмой».
А солнце встает за горою.
«Прежде чем погибну я в этой стороне,—
Весеннею майской порою.
Голову свою склони на колени мне».
А солнце встает за горою.
Нежно гладила его — он к ней ближе льнул.
Весеннею майской порою.
И от нежных этих чар Страж Лесной уснул.
А солнце встает за горою.
Тут она возьми шнурок — и свяжи его.
Весеннею майской порою.
Тут она возьми клинок — и пронзи его.
А солнце встает за горою.
«Семь царевен погубил ты в лесной глуши,—
Весеннею майской порою.
А теперь — им всем супруг — с ними и лежи!»
А солнце встает за горою.

Родные тело в храм внесли
И гулко отзвонили,
К другому храму подошли
И мессу отслужили.
Вот в третьем храме беднякам
Раздали подаянье.
Потом пошли в четвертый храм,
Где милый ждал свиданья.
— Эй, расступитесь, дайте путь,
Вы, родичи и слуги.
В последний раз хочу взглянуть,
В лицо моей подруги!
Но лишь упала пелена
С лица невесты милой,
Она воспрянула от сна
И с ним заговорила:
— О, дай мне хлеба поскорей,
О, дай вина немного.
Ведь для тебя я столько дней
В гробу постилась строго.
Эй, братья! Вам домой пора.
Погромче в рог трубите.
Как обманула вас сестра,
Вы дома расскажите.
Скажите всем, что не лежу
Я здесь на ложе вечном,
А в церковь светлую вхожу
В наряде подвенечном,
Что ждал в Шотландии меня
Не черный мрак могилы,
А ждал на паперти меня
Избранник сердца милый!

— Недаром речью одарен
Ты, сокол быстрокрылый:
Снеси письмо, а с ним поклон
Моей подруге милой!
— Я рад снести ей письмецо
По твоему приказу.
Но как мне быть? Ее в лицо
Не видел я ни разу.
— Легко ты милую мою
Отыщешь, сокол ясный.
Среди невест в ее краю
Нет более прекрасной.
Пред старым замком, сокол мой,
Садись на дуб соседний.
Сиди и пой, когда домой
Придет она с обедни.
Придет с подругами она —
Их двадцать и четыре.
Нет счету звездам, а Луна
Одна в полночном мире.
Мою подругу ты найдешь
Меж дев звонкоголосых
По гребням, что сверкают сплошь
В ее тяжелых косах.

1

«Чьей кровию меч ты свой так обагрил?
Эдвард, Эдвард?
Чьей кровию меч ты свой так обагрил?
Зачем ты глядишь так сурово?»
«То сокола я, рассердяся убил,
Мать моя, мать,
То сокола я, рассердяся, убил,
И негде добыть мне другого!»

2

«У сокола кровь так красна не бежит,
Эдвард, Эдвард!
У сокола кровь так красна не бежит,
Твой меч окровавлен краснее!»
«Мой конь красно-бурый был мною убит,
Мать моя, мать!
Мой конь красно-бурый был мною убит,
Тоскую по добром коне я!»

3

«Конь стар у тебя, эта кровь не его,
Эдвард, Эдвард!
Конь стар у тебя, эта кровь не его,
Не то в твоем сумрачном взоре!»
«Отца я сейчас заколол моего,
Мать моя, мать!
Отца я сейчас заколол моего,
И лютое жжет меня горе!»

4

«А грех чем тяжелый искупишь ты свой,
Эдвард, Эдвард?
А грех чем тяжелый искупишь ты свой?
Чем сымешь ты с совести ношу?»
«Я сяду в ладью непогодой морской,
Мать моя, мать!
Я сяду в ладью непогодой морской,
И ветру все парусы брошу!»

5

«А с башней что будет и с домом твоим,
Эдвард, Эдвард?
А с башней что будет и с домом твоим,
Ладья когда в море отчалит?»
«Пусть ветер и буря гуляют по ним,
Мать моя, мать!
Пусть ветер и буря гуляют по ним,
Доколе их в прах не повалят!»

6

«Что ж будет с твоими с детьми и с женой,
Эдвард, Эдвард?
Что ж будет с твоими с детьми и с женой
В их горькой, беспомощной доле?»
«Пусть по миру ходят за хлебом с сумой,
Мать моя, мать!
Пусть по миру ходят за хлебом с сумой,
Я с ними не свижуся боле!»

7

«А матери что ты оставишь своей,
Эдвард, Эдвард?
А матери что ты оставишь своей,
Тебя что у груди качала?»
«Проклятье тебе до скончания дней,
Мать моя, мать!
Проклятье тебе до скончания дней,
Тебе, что мне грех нашептала!»

Четыре и двадцать горцев из Кери
Примчались верхом, осадили замок,
Чтоб Эппи Морри украсть, потому что
Эппи идти не хотела замуж.
Мать ее тотчас из дому вышла,
Месяц светил на аллеи парка,
Но дочку она не могла увидеть,
Так их оружье сверкало ярко.
«Оставь меня, мама, оставь, не трогай,
Я девой была и останусь девой,
В Стрэтдоне нет человека такого,
Который меня бы женою сделал».
Эппи к седлу они прикрутили
И торопливо, как от погони,
Прямо к священнику поскакали
Быстро — как только могли их кони.
Они к священнику в дом вломились,
Загомонили, грозя оружьем:
«Ты обвенчай ее с Вилли — иначе
Мы по тебе панихиду отслужим!»
«Оставь меня, добрый старик, не трогай,
Я девой была и останусь девой,
В Стрэтдоне нет человека такого,
Который меня бы женою сделал».
«Оставь меня, Вилли, оставь, не трогай,
Гибелью мне не грози напрасно:
Вас обвенчать не могу и не смею,
Если девушка не согласна».
Снова Эппи они схватили,
Крикнули: «Черта ли нам в законе!» —
И прискакали, примчались в Кери
Быстро — как только могли их кони.
Там, торопясь, отслужили мессу,
И без попа их благословили,
И проводили к брачному ложу
Молодоженов — Эппи и Вилли.
«Оставь меня, Вилли, оставь, не трогай,
Не прикасайся ко мне, немилый,
Прежде, чем я невинность утрачу,
Я с тобою померюсь силой».
Чепчик она сорвала, швырнула,
Встала пред Вилли, готова к бою:
«Прежде, чем я невинность утрачу,
Я до утра буду биться с тобою!»
Долгая, долгая ночь миновала,
Утренний свет засиял, и вскоре
Девушка к ним распахнула двери
И поздоровалась с Эппи Морри:
«Здравствуй, женщина молодая!
Встань, и вина мы отведаем вместе».
«Девушкой можешь назвать меня ты,
Я, как и ты, не теряла чести».
«Вилли, себя на постели брачной
Ты не сумел показать мужчиной,
Стала б девица твоей женою,
А ты оставил ее невинной».
«Оставь меня, леди, оставь, не трогай,
Я девой была и останусь девой,
В Стрэтдоне нет человека такого,
Который меня бы женою сделал».
Тут Бедборлей появился в спальне,
Весь, как на бой, обвешан оружьем:
«Едем домой ко мне, Эппи Морри,
Я тебе буду хорошим мужем!»
«Вилли, ступай, коня приведи мне,
Будь ты мужчиной хоть в этом деле
Во славу девственной Эппи Морри,
Неуязвимой в брачной постели.
Лунный фонарь закачался в небе,
Солнце на Запад ушло, за скалы;
А Джону Форсайту стоит лишь свистнуть —
Я бы сама к нему прискакала!»

Лэрд Драм жену себе стал искать,
Когда занимался день,
И девой прекрасной пленился он,
А дева жала ячмень.
«О нежный цветок, о прелестный цветок,
О счастье мое, о!
Не угодно ли стать тебе леди Драм
И оставить жнивье, о?»
«Не могу, не могу принять, добрый сэр,
Предложенье твое, о.
Никак невозможно мне стать леди Драм,
И оставить жнивье, o!
Ты любовь другой предложи, добрый сэр,
Предложи ты не мне, о!
Потому что я в жены тебе не гожусь,
А грех не по мне, о!
Мой отец всего-навсего лишь пастух,
Вон пасет он овец, о.
Если хочешь, пойди спросись у него —
Пусть решает отец, о!»
Лэрд Драм не медля пошел туда,
Где отара овец, о.
И родительское согласье дает
Лэрду Драму отец, о.
«Пускай моя дочка в письме не сильна
И книжек не чтец, о,
Но сыр умеет варить и доить
Коров и овец, о.
Будет веять она на твоем току,
Жито в скирды уложит, о,
Вороного коня оседлает в поход,
Снять ботфорты поможет, о».
«Разве ж нет у нас грамотеев в церквах?
Я им подать плачу, о!
Сколько надо, читать, писать и считать
Я ее обучу, о!
Обучу твою дочь и писать и читать,
Только дай ты мне срок, о;
Ей коня моего не придется седлать
И снимать мне сапог, о!
Но кто наварит нам свадебный эль?
Кто хлеб испечет нам, о?
Увы, не могу я тебе сказать,
Кто окажет почет нам, о!»
И Драм поскакал к родимым горам,
Чтоб все приготовить заране.
И вышли, крича: «К нам с невестой Драм!
Тамошние дворяне.
«Наш Драм, он богат и парень хоть куда,
И Пэгги Куттс неплоха!
Но он бы мог найти себе жену
Знатнее, чем дочь пастуха!»
Тут поднял голос брат его Джон:
«Считаю зазорным, о,
Что низкого рода ты выбрал жену,
И это позор нам, о!»
«Язык придержал бы ты, брат мой Джон!
Позора нам нету, о!
Женился я, чтобы множить добро,
А ты, чтоб транжирить, о!
Я был на знатной женат, и она
Гневливо топала, о,
Когда перед нею я представал
В поклоне не до полу, о!
Я был на знатной женат, и она
Смеялась над нами, о!
В наш замок поместный въезжала она,
Кичась жемчугами, о!
Но ту за богатство любили все,
А Пэгги — за прелесть, о!
Для въезда в Драм ей всего-то нужны
Друзья любезные, о!»
Их было четыре и двадцать дворян
У Драмских ворот, о.
Но Пэгги приветствовать ни один
Не вышел вперед, о!
Под белы руки лэрд Драм ее взял
И ввел ее сам, о:
«В поместный замок наш родовой
Пожалуйте, леди, о!»
Он трижды в щеку ее целовал
И в подбородок, о,
А в губы вишневые двадцать раз —
«Пожалуйте, леди, о!
Тебя хозяйкой на кухне моей
Видеть хочу я, о,
И — госпожою в замке моем,
Когда ускачу я, о.
Тебе я до свадьбы не раз говорил,
Что я тебя ниже, о!
И вот мы лежим на ложе одном,
И нету нас ближе, о!
А когда мы с тобой из жизни уйдем,—
Лежать нам двоим, о.
И равно будет могильный прах
Твоим и моим, о!»

Это случилось июльским днем,
Когда стали желтеть хлеба.
Между Эрли и Эргайлом началась
Не на жизнь, а на смерть борьба.
Герцог Монтроз написал письмо:
«Грозный Эргайл, и часу не жди,
Выступай с утра и своих людей
Замок Эрли грабить веди!»
Из окна высокого леди глядит,
И печальный у леди взгляд:
Она видит, что грабить замок ее
Грозный Эргайл ведет отряд.
— Спустись, леди Маргарет, — он говорит,—
Спустись, поцелуй меня,
Или камня на камне в замке твоем
Не оставлю к исходу дня.
— Я не стану, Эргайл, тебя целовать,
Я не буду с тобой вдвоем,
Если камня на камне к исходу дня
Не оставишь в замке моем.
— Где приданое? — Эргайл у леди спросил.—
Отвечай, все равно найду!
— Что ж, ищите! Оно вверху и внизу,
Над ручьем, что течет в саду…
Они долго искали и там, и тут,
Перерыли все, что могли,
И в дуплистом дереве возле ручья
На закате его нашли.
Эргайл леди за стройную талию взял
И повлек к ручью за собой.
Ах, как леди рыдала, покуда шел
В добром замке Эрли разбой!
— Был бы дома мой благородный лорд,
А не с Чарли в дальнем краю,
Никакой бы Кемпбелл взять не сумел
Замок Эрли в честном бою.
Я отважному лорду, — рыдала она,—
Семерых сыновей родила.
Но случись мне и вдвое больше родить —
Всех бы Чарли я отдала!

Ехал Инвери берегом Ди, не скучал,
На заре у Бреклийских ворот постучал.
«Эй! — кричит он. — Бреклийский Барон! Где вы есть?!
Вам на гибель мечей тут не счесть, ваша честь!»
Леди Брекли проснулась — слышит, с воли кричат,
И коровы в долине тревожно мычат.
«Супруг мой, вставайте и наших коров.
Отбейте у Драмуарранских воров!»
«Я встать не могу и вернуть своего —
Если десять их против меня одного!»
«Тогда — эй, служанки! — отвадим беду!
Берем свои прялки — я в бой вас веду!
Был бы муж мой мужчиной — наказал бы воров,
Не лежал, не глядел бы, как уводят коров!»
Тут Барон отвечает: «Я приму этот бой,
Только жаль мне, жена, расставаться с тобой!
Целуй меня, Пэгги, за меч я берусь.
Я войны не хотел, но войны не боюсь!
Целуй меня, Пэгги, но впредь не вини,
За то что меня одолеют они!»
А как Брекли с копьем поскакал через вал,—
Наряднее мир никого не видал.
А как Брекли верхом устремился в поля,—
Храбрей никого не видала земля.
А с Инвери тридцать и трое стоят.
А с Брекли никто — только сам он и брат.
Хоть Гордоны славная были семья —
Не сладить двоим с тридцатью четырьмя.
Исколот кинжалами с разных сторон,
Изрублен мечами, пал наземь Барон.
И от берега Ди и до берега Спей,
Если Гордон ты — горькую чашу испей!
— Ходил ли ты в Брекли, видал ли ты сам,
Как милая Пэг убивается там?
— И в Брекли ходил я, и видел я сам,
Как милая Пэг улыбается там!
С убийцей Барона спозналась она —
И кормит его, и поит допьяна!
— Позор тебе, леди! О, как ты могла?!
Злодею ворота зачем отперла?
— С ним ела она и пила допьяна,
С предателем Инвери спелась она.
Была до утра с ним она, а потом
Проводила из Брекли безопасным путем.
«Через Биррс, — говорит, — через Абойн пойдешь;
Через час за холмы Глентенар попадешь!»
А в людской горевали, а в зале был пир,
А Бреклийский Барон отошел в лучший мир.

В Карлайл поехал старый Грэйм,
Его там Роберт Бьюик ждал,
Они вина хватили всласть,
И хмель обоих разобрал.
Старик лорд Грэйм провозгласил:
«Сэр Роберт Бьюик, будь здоров!
Теперь налей за сыновей,
За дружбу наших молодцов!»
«О, был бы сын твой так учен,
Такой же книгочий, как мой,
Как братьям, можно было б им
Оборонять наш край родной.
Да, был бы сходен он с моим
По грамоте и по уму!..
Но он невежда и простак,
И он неровня моему».
Старик лорд Грэйм достал кошель,
По счету заплатил сполна,
Прибавил крону, чтобы всем
Налили доброго вина,
Потом в конюшню он пошел,
Где было тридцать три коня,
Вскочил в седло, и в замок свой
Он поскакал, вовсю гоня.
«Добро пожаловать, отец!
Где пропадал ты до сих пор?»
«В Карлайле был я; там меня
Из-за тебя постиг позор.
В Карлайле Роберт Бьюик мне
Сказал, что ты с чурбаном схож,
Что сыну умному его
В друзья ненужен и негож.
Ты в школе лодыря гонял,
И ты не преуспел ни в чем;
Благословения не жди,
Пока позор не снят мечом!»
«Отец, решать мечами спор
И кровь пролить — избави бог!
Был Билли Бьюик другом мне,
И он меня учил, как мог».
«Молчи, безмозглый остолоп!
Вступить не хочешь с Билли в бой —
Мою перчатку подними,
И я, старик, сражусь с тобой!»
Тут Кристи Грэйм затрепетал,
Стал бел как мел, вперед шагнул:
«Отец, перчатку вновь надень,
Ее, наверно, ветер сдул!»
«Молчи, болван, не прекословь,
Укороти язык дрянной!
Коль честь мою не защитишь —
Клянусь, сразишься ты со мной».
Тут Кристи Грэйм ушел к себе,
Чтоб все обдумать и понять:
Сражаться ли ему с отцом
Или на друга меч поднять?
«Коль друга я убью, то мне
Не видеть Божьего лица;
Но будет трижды смертный грех —
Ударить старого отца.
Да, если друга я убью —
То Божья воля, не моя;
Да будет так! Но я клянусь,
Что вслед за ним умру и я».
Он опоясался мечом,
Стальные латы, шлем надел;
Да, стать природного бойца
Была дана ему в удел!..
Прервем о Кристи Грэйме сказ
И речь о том мы поведем,
Как Билли Бьюик в этот день
Учил юнцов владеть мечом.
Когда ж он им внушил азы
Атак, защит и ретирад,
Он взял под мышку свой клинок
И обошел отцовский сад.
Он глянул за ограду вдаль,
Чтоб видеть все, что есть вовне,
И рыцаря увидел он
В доспехах ратных, на коне.
«О, кто там скачет, кто спешит,
Поблескивая сталью лат?
Наверно, это Кристи Грэйм,
Мой побратим, мой милый брат.
Привет тебе, мой старый друг,
Добро пожаловать в наш дом!»
«О, горе мне! Сегодня я
Пришел не другом, а врагом.
Ведь мой отец в Карлайле был,
С твоим отцом столкнулся он,
А тот сказал, что я чурбан,
И я растерян и смущен.
Я в школе лодыря гонял,
И я не преуспел ни в чем;
Лишусь благословенья я,
Когда не кончу спор мечом».
«Спаси нас бог от этих дел!
Не лучше ли друзей найти,
Чтоб наших стариков отцов
Сумели к миру привести?»
«Мой добрый друг, нам недосуг
Тут заниматься болтовней!
Ведь ты мужчина, спору нет,
Так выходи на бой со мной».
«Но у тебя броня, и щит,
И шлем, и длинное копье».
«Сейчас сравняется с твоим
Все снаряжение мое!»
Свой шлем из стали сбросил он,
О землю звякнула броня,
Копье воткнул он, кинул щит,
К ограде привязал коня.
Тут Билли Бьюик скинул плащ,
Псалтырь свой выронил из рук
И враз перескочил туда,
Где ждал его любимый друг.
Они сражались два часа,
И не кончался ратный пыл,
С обоих пот ручьями тек,
И каждый невредимым был.
Но вот удар смертельный Грэйм
Нанес внезапно, и клинок
Вошел глубоко слева в грудь —
И Билли Бьюик наземь лег.
«Встань, побратим, о Билли, встань!
Скажи хоть слово, не молчи:
Ты насмерть ранен — иль тебя
Спасут Всевышний и врачи?»
«Прочь, прочь отсюда, Кристи Грэйм!
Садись скорее на коня
И уезжай, чтобы никто
Не знал, что ты убил меня».
«О Билли, я тебя убил,
Сразил я друга юных лет;
Я не уйду — поклялся я,
Что я умру за другом вслед».
Он укрепил свой меч в холме,
И в двадцать футов взял разгон,
И набежал на острие,
И мертвым пал на землю он.
Тогда к поверженным бойцам
Сэр Роберт Бьюик подоспел:
«Вставай, — сказал, — мой храбрый сын,
Ты победить врага сумел!»
«Молчи, отец, ни слова! Тут
Не место чванной болтовне,
Ты мог бы мирно пить вино,
Оставив жизнь ему и мне.
Могилу вырой для двоих,
Вместительней других могил,
Но ближе к солнцу положи
Его — он дважды победил».
«Увы, — сэр Бьюик зарыдал,—
Я сам виною всех невзгод!
Был Билли лучшим изо всех,
Кем славен был наш древний род!»
«Увы! — изрек старик лорд Грэйм.—
Меня страшней карает рок:
Когда бы Кристи был со мной,
Я все б границы пересек.
И если б тридцать три врага
Меня пленили на войне,
Один лишь Кристи изо всех
Вернуть сумел бы волю мне.
Надежды нет, и счастья нет,
Я ключ утратил и замок;
Когда бы Кристи был со мной,
Всю землю обойти б я мог!..»

В Дамфелине король попивает вино
И кубком стучит о стол:
«Где найти моряка мне лихого, чтоб он
Мой добрый корабль повел?»
И тогда сидевший у ног короля
Царедворец седой встает:
«Изо всех мореходов сэр Патрик Спенс —
Отменнейший мореход».
И король тотчас написал приказ
И печать приложил — и вот
Сэру Патрику Спенсу приказ вручен,
Гулявшему без забот.
«О, кто же мой враг, подстроивший так,
Чтобы встретился я с бедой?
Чтобы вышли мы посреди зимы
Воевать с ледяной водой?
В Норвежские земли, в Норвежский край
Зимой нелегки пути;
Но дочку нашего короля
В понедельник с утра снарядили корабль
И, спеша, в непогоду ушли,
А к исходу среды увидали ряды
Скал прибрежных Норвежской земли.
Не неделю шел пир, не неделю одну —
Три недели вместо одной,
И вельможи норвежские стали роптать:
«Вы сорите нашей казной!
Королевны приданое тратите вы,
Груды золота и серебра».
«Вы лжецы, господа, лжете вы без стыда,
Вы поистине лгать мастера!
Я с собою полбушеля золота взял,
Я с собою привез серебро,
Так что хватит вполне и команде и мне,
Чтобы ваше не трогать добро!
Будет снег ли с дождем, или град, или гром —
Поутру мы отчалим домой!..»
«Капитан мой, увы, как рискуете вы,
Ждать погоды пора штормовой:
Я глядел в вышину и увидел луну
Молодую — со старой в руке;
Если в море сейчас мы отправимся, нас
Ждет крушение невдалеке».
Они утром проплыли не лигу одну,
И не две, а около трех,—
Ощетинилось море, и ветер задул,
И застала их буря врасплох.
«Нас настигла беда! Ну-ка, малый, сюда!
Подмени меня, стань у руля,
Курс держи и не трусь — я на мачту взберусь
Посмотреть, не видна ли земля».
Он и шага, и шага пройти не успел,
Он всего лишь полшага ступил,
Когда вспененный вал борт пробил и прорвал
И всю палубу вмиг затопил.
«Эй, ни с места, назад! Стой, держись за канат!
Стой, покуда цела голова!
Видишь, волны, вливаясь за воротник,
Выливаются сквозь рукава».
Чтобы дыры заткнуть и продолжить свой путь,
Они груз притащили сюда:
В ход пошла и пенька, в ход пошли и шелка,
Но, как прежде, хлестала вода.
Было лордам шотландским невмочь промочить
Каблуки башмаков щегольских,
Но еще до конца представленья — насквозь
Шляпы сверху промокли у них.
Долго, долго их женам придется сидеть
И, губами едва шевеля,
Умолять небеса, чтоб узреть паруса
Долгожданного корабля.
Долго, долго их женам придется стоять,
Драгоценностями звеня,
Ожидая супругов, которых они
Не увидят до Судного дня.
День субботний минул, и воскресный прошел,
Понедельник настал — и тогда
Пуховые перины, одна за другой,
Колыхаясь, приплыли сюда.
Нужно лишь полпути к Эбердуру пройти —
Там до дна саженей пятьдесят,
Обретается там Патрик Спенс, капитан,
И у ног его лорды лежат.